Озимые свиньи отца Анатолия как ступень к Небу

Священник Анатолий Савчук

Напроситься в гости к отцу Анатолию заставило воспоминание друзей о первом знакомстве с ним. Происходило оно, по их словам, примерно так.

Огурцы как приглашение ко Христу

Полустихийный летний лагерь молодежи – православной и раздумывающей – где-то в вологодских сосновых лесах на берегу озера. Палатки, костры, рыбалка, а поскольку молодежь категорически настаивала на своей необычности, то и (внимание!) чтение вслух хороших книг, обсуждения, споры. Спокойным и добрым и уж тем более необычным делала пребывание в лагере молитва. На ней, правда, никто не настаивал, не загонял: кто чувствовал, что может молиться искренне, тот и шел. И как было не молиться, если этот лагерь, с каждым годом утрачивавший остатки стихийности, располагался не только в сосновом бору рядом с речкой, но и неподалеку от величественного храма. Правда, разрушенного, но все еще своим достойным сопротивлением ветрам напоминавшего о временах более достойных. Там и молились, пытаясь хоть немного избавить церковь от запустения. Искренняя молитва юности в храме, хранящем достоинство несмотря на разруху; свежие чувства; мощный утренний ветер и теплый, греющий костер… – многие из «лагерников» считают то время одной из главных ступеней к Христу.

Кто-то выдал однажды идею: мол, неплохо было бы, если бы к их честной компании присоединился священник. Мысль, несмотря на юношеский бунт против всяких авторитетов, была встречена с пониманием: «Оно, конечно, было бы неплохо». «Но где этих священников здесь найдешь? Тайга и озеро, захолустье. До ближайшей станции километров 25. Пожалеют свои “мерседесы” наши батюшки, ох пожалеют – не для них проселочные дороги, точнее то, что осталось от них», – сообщил самый продвинутый православный, немного, правда, протестантствующего толка. Представители группы «византийцев» хотели было вступить в новую дискуссию, но попытки ее начала заглушил рокот мотора. На полянку выехал старый «Урал» с коляской, и, как ни долго находились ребята в тайге, рты все-таки пораскрывали от увиденного: в коляске той сидел самый настоящий дед-лесовик – с бородищей, выбивающейся из-под шлема, с горящими глазами и с ручищами, обнимавшими пятилитровую банку с огурцами. «Батюшки святы!» – выдохнула одна из самых впечатлительных таежниц-литературоведов.

«Таежники»

– Всем привет! – провозгласил дед-лесовик, снимая шлем. – Насчет святости не уверен, а насчет батюшки – это да, это правда. Меня зовут Анатолий, я священник новый тутошний. Прослышал про вас – дай, думаю, познакомлюсь. Вы огурцов малосольных давно не ели? И еще кой-чего я тут привез – ну, поесть чтобы. Запасы, поди, поистощились. Да-а, дела. А хорошо у вас тут, люди. Давайте вместе молиться и храм восстанавливать!

Вот так и сдружились лесовики-затейники с отцом Анатолием. Затейником, как оказалось, ничуть не меньшим. Сколько, – говорят, – всего вместе уже прошли-прожили, сто лет прошло, кажется: уж и семьями обзавелись, и с пополнением ежегодно приезжаем сюда, в родные леса, но в памяти свежа вот та самая первая картина: священник в коляске на «Урале», в шлеме, обнимающий огромную банку огурцов соленых и улыбающийся.

Не столько огурцы повлияли, нет, конечно, – просто всегда рад убедиться, что радость христианства никуда не делась, что доброй улыбке есть место в жизни, что не всё ее пространство занимают запреты и черный официоз. Допросил друзей с пристрастием, те с радостью выдали телефон отца Анатолия. Позвонил батюшке. Тот сказал, как проехать. Я и проехал.

Привычное дело

Священник Анатолий Савчук

Отец Анатолий открыл дверь как старому знакомому:

– О, проходи, проходи. На беспорядок внимания не обращай – рабочая обстановка. Сейчас, правда, пустовато в доме: кто в школе, кто в музыкалке. С дороги надо бы подкрепиться.

Чистый стол ломится от скромной, по словам священника, трапезы: хлеб, пирог, варенья, соленья, творог, картошка и прочая и прочая.

– Свое – оно роднее и вкуснее, – заявляет батюшка. – От своего и жить охота.

Внимание привлекает большая тарелка с куском пирога, прикрытая листком с надписью детским почерком: «Маме!» Вопросительно поднимаю глаза.

Отец Анатолий:

– Скоро оказия в областную больницу. Матушка с Александрой там сейчас. На прошлой неделе девятого родили – вот и Александра. Дай Бог им здоровья и чтоб побыстрее домой вернулись. А то скучно без них.

А, ну да. Девятый ребенок – чего ж тут такого?.. В «рабочем порядке».

«Папа, посторожи, пока не сперли!»

Все в доме сделано своими руками – от детских деревянных кресел до – собственно дома

Почти все в доме сделано своими руками – от детских деревянных кресел до, ну да, самого, собственно, дома. Крепко, основательно, по-мужски.

Отец Анатолий:

– Ох, иногда без девчонок так грустно! И порядок наведут, и посмеются. С другой стороны, с парнями оно размашистее как-то. Ну, попроще что ли. Хотя нет – со всеми хорошо. У нас мужиков шесть человек в семье, а им мясо подавай, так мы всегда или бычка, или свинью держим.

– То есть труд для вашей семьи, батюшка, совершенно естественен. Тут излишне говорить, что нормальной семье это понятно. Проще говоря, ваши дети знают, что чай сам по себе сладким не бывает.

– Ну, я им пытаюсь это внушить. Восемнадцать лет как минимум. Получается, слава Богу.

– Судя по записке на хлебе: «Это для мамы» – и почерку, а он, по-моему, женский, равноправие полов в семье серьезное.

– Ага, у нас дамы – самые равноправные в мире. Попробуй вякни кто из сыновей на младшую, ответит – закачаешься! А пирог-то? Да, это старшая дочка пекла. Она у нас после мамы – главная заботница.

Вот еще о равноправии. Помню, как-то сидели за столом дети, и вот человек сидит, кто-то из детей, ест суп – а тут бутерброд, и рука не рядом, как положено, а на бутерброде. Чтоб не сперли.

– Ну, в большой семье клювом не щелкают.

– Или: «Папа, я пошел в туалет, посторожи».

– Это знакомо. У нас всего трое, правда. Кстати, семью, где три ребенка, вы назовете многодетной или нет?

– Три ребенка… дело привычки. Если человек только-только начинает, то, наверно, многодетная. А вот если восемь – пустовато.

– Отношение к поповичам в школе и в кружках – какое оно? Нет, надеюсь, издевок каких-то?

– Ну, ты моих старших видел… Умеют общаться, в общем.

– Да, я уже понял. Дяди серьезные.

– Так деревенская пища здоровая. А сельский труд раскисать не позволяет. Младший может ходить по школе и девятиклассникам щелбаны раздавать, потому что старший, если что, вступится. Но не злоупотребляет, нет. Я им злоупотреблю!

Марк Подвижник и журналисты

– То есть ваши дети здесь «свои». А священник – он «свой»? Даже в таком месте, как Харовск и окрестные селения?

– «Окрестные селения» – это хорошо сказано: район у нас – 3,5 тысячи квадратных километров, живет всего 13 тысяч народу, и все в разных местах. Большой крест получается!

Если же говорить о том, приходится ли священник своим другим людям, то если он в таком-то селе или поселке, деревне наездами, то всегда его будут воспринимать отстраненно. Если живет вместе с людьми – совсем другое дело. Вот почему так важно помнить про делателей жатвы. Я пока один на весь район.

«Не желай слышать о чужих злых делах: ибо при таковом желании изображаются и в нас черты этих дел»

– И получается тогда, что раз батюшка для русского села – существо непривычное, то и кормятся его жители всякими слухами, домыслами, «как бы объективными» сочинениями всяких «независимых СМИ»…

– Оно и есть. Стереотип, который уже навязан извне, они переносят на себя и на отношение к священнику, и сколько времени и сил потребуется, чтобы этот стереотип разрушить, опровергнуть! Возьмем наши любимые поповские «мерседесы» – священнику без него никуда, ведь так? Я когда тут появился, мне несколько лет рассказывали, что предыдущий священник ездил на «мерседесе». И когда я увидел этот «мерседес»… Ему прогулы ставят на базе приема металлолома! Такая старая-престарая банка-«мерседес», один из первых, которые появились, наверное, в качестве трофеев после Ледового побоища. Журналисты, прости Господи… Марк Подвижник хорошо про СМИ сказал.

– Да?

– Да. Вот: «Не желай слышать о чужих злых делах: ибо при таковом желании изображаются и в нас черты этих дел».

– Что-то не удивляет меня после этих слов, что наше телевидение с интернетом и газетами напоминают иногда мусорку, а многие т.н. журналисты – постоянные пациенты известных лечебных заведений.

– Дурное дело нехитрое. Но дурным быть не перестает. Тут не та простота, про которую Христос говорит о голубях, и совсем уж не змеиная мудрость. Обычное «приклонение уха ко злу». Страшная гадость, кстати. Здоровью вредит, говорю.

Возмездие: не дай Бог – оптом!

– Кадровый голод. Священный кадровый голод – о как сказанул! Не хватает батюшек русскому селу. Молодые не собираются служить в ваши края?

– Ух. Один наш закончил Сретенскую духовную семинарию. Вот от, находясь здесь, тоскует по Москве, а из столицы звонит – чуть не плачет: хочу в родные края. И говорит, что готов бы сюда переехать…

– Так что мешает?

– Ну, он пока не женился.

– О, это многое объясняет. А может быть, он просто боится деревенской жизни?

– Чего нет – того нет. Он-то наш, деревенский, он привычный, и условия у нас неплохие: дом со всеми удобствами. Но всё-таки там, в городе, для молодого человека, может быть, более привычная атмосфера. Ведь пока молодой, хочется с такими же молодыми людьми пообщаться, а наши молодые стараются в город уехать. Это когда человек зрелый, ему уже интересно со стариками, а пока тебе лет 25, интересней с молодыми.

– А помните знаменитую фразу из русских сказок: «Старче, дай свою мудрую голову моим могутным плечам»?

– Я замечаю по своим школьникам: когда дети идут в школу, они очень мало общаются с родителями, и получается, что авторитетом для них становятся одноклассники. Это типично для всех нас, к сожалению, и опыт, мудрость людей, которые уже прожили жизнь, молодые не воспринимают, они как-то ориентируются на толпу. Какое-то стадное чувство, мне кажется.

Пока в школе, для них коллектив будет главным авторитетом. Когда им говоришь какие-то очевидные вещи, с которыми им придется столкнуться, повторяешь простые, казалось бы, истины, духовную таблицу умножения, они как-то ее не очень усердно учат.

– Например?

– Например, нравственные законы. Варсонофий Великий пишет: если ты кого оскорбил, то есть нанес кому-то скорбь делом или словом, то впоследствии такой человек оскорбляем бывает во сто крат более.

– Закон возврата?

– Да, духовный маятник. И вот они как-то к этому легкомысленно относятся.

– Я по себе сужу. Тогда мне умные люди говорили то же самое. Скорбели о моей духовной неуспеваемости. И ой как она сказалась после. А кто-то и не шибко страдает, между прочим.

– Ждут, когда оптом, да. Это бывает.

– Не дай Бог – оптом. Врагу не пожелаешь.

Березки-сосенки и храмы

Храм в Кумзере

– Но вернемся в благословенное русское село, отец Анатолий. Вы подтверждаете замечание отца Алексия Новикова из Тверской области, что сейчас имеет место замещение сельских жителей за счет истосковавшихся по селу жителей города?

– Да. Полностью.

Две бабушки штукатурят огромный храм…. Это и есть тот самый русский характер

– По его наблюдениям, сейчас из села, из маленьких городов стремятся уехать остатки тех, кто хотел бы бежать за «перспективой», и начинают всё больше возвращаться люди другого качества – истосковавшиеся по свободе, простору, по настоящей России. Можно ли сказать, что провинциальный Харовск – это Россия? Или же это больше Советский Союз?

– Несмотря на то, что наш городок советский, всё равно русский менталитет чувствуется. Не съеден он советским временем.

– Смотрю на фотографии огромного храма, который штукатурят две бабушки. Две. В четыре руки. Тот самый русский характер?

– И штукатурят, и белят. Пенсионерки. Храм святых мучеников Флора и Лавра в селе Кумзеро. Действительно огромный, высотой в 12 этажей. От которого отказывались поголовно все потенциальные подрядчики, даже цену не спрашивали: только взглянут – и улепетывают.

– На фоне таких светлых лучей можно быть спокойным за настоящую Россию? Не погибло Отечество? Рано верещать: «Всё пропало, шеф»? Вы это можете подтвердить, основываясь на опыте?

– Могу, конечно. Никуда Россия – настоящая Святая Русь, я имею в виду, – не пропала. Дух жив.

Другое дело – быт деревенский. Тут сложнее. Тут влияние советского времени гораздо большее. Советские люди не привыкли начинать с нуля, что ли. Всё-таки нужно быть немножко авантюристом, чтобы вот так просто приехать в деревню, где нет работы, какой-то стабильности, и всё начинать с нуля.

– Вы имеете в виду, что мы избалованы советским достатком?

Озимые свиньи отца Анатолия

– Нет – стабильностью. Достаток не всегда был, но была стабильность. Хотя всю эту стабильность можно и в сегодняшней деревне сделать. Ну вот, например, поросята – они всеядные. Кролики, если взять по мясу, по выращиванию, то они растут быстрее всех. Если бычка полтора года надо держать, то кролика – четыре месяца, а размножаются они как… как кролики самые настоящие. Куры еще. А если что в огороде посадить… Вот и можно уже быть и с мясом, и с яйцами, и с прочим. Плюс лес, река с рыбой, пчелы. Что-то он уже может продавать. Мне рассказывал знакомый, у него в доме всегда только деревенская еда, хотя сам живет в городе: приезжает кто-то из фермеров и козье молоко по квартирам разносит, литровка – 100 рублей. То есть ты записался, и тебе, когда надо, тогда и привезут. И я знаю, что многие готовы покупать деревенскую картошку, огурцы, грибы по цене выше, чем в магазине, если они будет чувствовать, что это настоящее, на навозе выращенное. Это всё можно организовать, потому что из любой деревни машины-то ездят.

– Но только обладая известной способностью или, как вы говорите, склонностью к авантюризму, хотя это уже будет не авантюризм, а элементарная предприимчивость.

– Ну, да, да.

– Хорошо. А у вас есть коза?

– Есть. Могу показать. И поросенок, и кролики. И все предприимчивые донельзя. Видал когда-нибудь рыжую свинью? С шерстью?

– Озимая, что ли?

– Не, морозоустойчивая. Порода называется «венгерская мангалица». Сало у таких свиней – как мороженое. Будешь?

– Буду. Еще хотел спросить. Вы-то в Харовске всяко свой, вас тут все знают. Есть отличие, когда священник ходит в подряснике и когда он в штатской одежде?

– Есть, и большое. По одежке встречают. Иду как-то вечером в воскресенье, темно, никого нет, зима. И мужик немного выпивший: «Девушка, закурить не найдется?»

– А вы в подряснике были?

– Да. Я ему басом: «Нет». У того аж ноги подкосились, признал наконец: «Понял. Прости, батюшка». Потом, мужики, которые не очень Ожеговы, но все-таки редко когда ругаются.

– Получается, даже сам вид настоящего священника воспитывает?

– Да.

– И человек в этом случае вспоминает то, что заложено благочестивыми предками еще тысячу лет назад?

– В большинстве случаев. Конечно, бывают люди, которые воспитаны на СМИ, но это редко.

– И тогда начинаются обвинения, слухи, обидки…

– Нет, обычно какие-то просто подколки гнилые начинаются. Такой юмор несмешной. Туповатый.

Почему мы улыбаемся

– Кстати, о юморе. Есть ли место улыбке в христианстве? Есть или нет?

– Мне кажется, это естественно. Если человек не улыбается, то по глазам должно быть видно. Потому что если взять наше христианство… Ну вот, чем бы человек ни начинал заниматься, предполагается какой-то результат, да?

– Разумеется.

– И христианство тоже предполагает результат, плоды. Плод духовный – любовь, радость, мир, долготерпение. По глазам видно у человека, насколько он христианин. Должно быть, по идее. По его поступкам уж тем более виднее – светлые они, радостные, мирные или, не дай Бог, наоборот.

Улыбка, шутка для христианина естественны. «И паки реку вам, радуйтесь…»

– Я понимаю, что отец иногда должен быть строгим, но для любого родителя естественно доброе общение с детьми, и доброе общение предполагает улыбку. Вот мы обращаемся к Богу: «Отче наш», но если мой земной отец мне улыбается, как же мой Бог, мой Отец, может мне не улыбаться? Получается так? Иначе Он бы не говорил: «Не бойтесь», не настаивал бы: «Радуйтесь».

– «И паки реку вам, радуйтесь…»

– Крестная еще говорила об исповедниках, святых людях, с которыми удалось познакомиться, пообщаться: «Эти люди столько перенесли! И для них юмор, шутка – естественные, привычные вещи».

– Да, радость. Добрая улыбка.

Кумзеро

– А столько вынесли – не дай Бог…

– Да и сейчас живут такие страдальцы Христа ради с настоящей, не вымученной, не искусственной улыбкой. Нужно только оглядеться повнимательнее. Художник у нас рядом живет, из Москвы на зиму приезжает, дивные картины пишет – он столько перенес, что не дай Бог никому. Он из большой семьи, по-моему, седьмой был. Детство было очень тяжелое. И с семьей потом не сложилось, развелся, потом раком болел. Но стал ближе к Христу, и взгляд посветлел, и шуткой всегда поддержит. Работы его многим помогают. Это не барабанный оптимизм, нет – это способность видеть во всем Промысл Божий и Его поддержку.

Есть еще знакомый охотник. Так вот он тоже стал радостнее и светлее после того, как заболел. До болезни он был настроен резко этими СМИ по поводу Церкви, а сейчас, смотрю, у него уже совсем другое настроение. Несмотря на те недостатки, о которых он говорил раньше. Только он теперь как-то перестал на них акцентировать внимание – всё, как Марк Подвижник говорил. И вот для него, видимо, раз немного осталось, каждый день как праздник, он более остро всё воспринимает – хочет, мне кажется, ощутить полноту жизни. И общаться с ним, ты представляешь, на удивление легко – много легче, чем с пышущими здоровьем самоуверенными товарищами. Утешительное такое общение. Многому учит.

– Отец Анатолий, как вы все успеваете? И в школе встречи с учениками проводите, и в библиотеке с читателями, службы постоянные, в разъездах по району все время, дом, семья огромная, скотина… – как?

– А я и не успеваю. Времени не хватает. В селе не соскучишься, поверь. Юмор еще очень помогает – у нас в семье он прописан постоянно. О, кстати: возьми в дорогу консервы, а? Сами делали. Семье привет передашь. Для следующего поста, чтоб не унывали.

***

Поблагодарил я священника, взял плотный пакет с консервами. «И где тут юмор?» – думаю. Открыли дома и расхохотались – на банке красовалась надпись: «Семги нет, но вы держитесь!»