Всемогущество Божие в «мои» 1980-е

Теперь мне уже за сорок, а 14 февраля 1984 года еще не было и восьми, когда у всех школьников Советского Союза был внеочередной выходной из-за андроповских похорон. Мне помнится, как в заснеженном дворе, рядом с детским деревянным домиком, похожим на крепость, играл какой-то мальчишка. Выйдя из дому, я присоединился к нему. Мы начали беззаботную игру то ли в прятки, то ли в снежки. Как хорошо, что не нужно идти в школу! Но игра продолжалась недолго. Шедший по двору прохожий, поравнявшись с домиком, одернул нас, сказав что-то грубое. Видимо, его тяготила оглушенность вестью о кончине «выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства, неутомимого борца за мир и коммунизм», и детские игры, по его мнению, в такой день категорически воспрещались. Тот мальчишка расстроился и пошел домой, а я еще какое-то время оставался в этом домике, который выделялся своей деревянной чернотой на белом снеговом фоне. Я то делал снежки и бросал их куда-то рядом, то протискивался в узкий вход домика и вновь выходил из него… Потом я ушел домой и уже из окна продолжал смотреть на февральское безлюдье двора и расчищенную от снега дорожку, уходившую к вокзалу. Недалеко, на железной дороге, загудели локомотивы, из висящего на кухонной стене радио доносились хриплые гудки ленинградских заводов по поводу траура, которые сменил наполненный металлическими нотками голос диктора, медленно растягивавшего слова: «…В эти скорбные дни коммунисты, весь советский народ еще теснее сплачивают свои ряды вокруг ленинского Центрального Комитета партии, Политбюро ЦК КПСС. Трудящиеся Советского Союза видят в Коммунистической партии своего испытанного коллективного вождя, полны решимости бороться за претворение в жизнь ее внутренней и внешней политики, выражающей коренные интересы народа…». Телевизор «Радуга» показывал происходившее на Красной площади. Одетые в папахи и ушанки люди в шинелях и зимних пальто несли портреты «борца за мир и счастье людей» и двухметровые венки из еловых лап и цветов. Траурная колонна остановилась у Мавзолея, и кремлевские начальники, симметрично заходя с двух сторон на его трибуну, выстроились наконец в ряд, чтобы прочитать свои тексты. До меня долетали обрывки их речей: «…видного сына Коммунистической партии, пламенного советского патриота…», – сливавшихся в гулкое «у-у-у», напоминающее заводские гудки из настенного радио.

Похороны Юрия Андропова

Прошло уже более 30 лет с тех пор. Не осталось и следа от настенного радио и телевизора «Радуга». Давно нет деревянного домика во дворе. Нет могущественного ЦК КПСС и Политбюро. Но как много тех, кто, как тот оглушенный прохожий, не может очнуться от последствий глубокой душевной травмы, полученной в коммунистические годы, когда «смерть вождя» представлялась великой трагедией. Тогда как отказ от веры отцов, забвение истории своего рода и страны, разрушение семейных связей, тяжелые нравственные пороки вошли в повседневную жизнь и воспринимались как что-то само собой разумеющееся.

Всемогущество Божие являет себя через обстоятельства жизни

Атеисты вместе с верой в Бога отрицают Его Всемогущество. Но Всемогущество Божие являет себя независимо от формы правления государством или уровня развития науки и техники, а также людей – носителей той или иной идеологии. Для Него не составляет труда показать, Кто есть Истина, и человеку, живущему в атеистическом государстве. Но все же это «открытие Бога» человеком невозможно без труда, который состоит в стремлении к любви и терпению, как важнейшим свойствам человеческой души. Любовь и долготерпение – это и свойства Божии, и потому, интуитивно выбирая любовь и терпение как внутреннее свое устремление, человек выбирает Бога – еще до осознанного выбора, до реальной встречи со Христом в Его Церкви. Всемогущество Божие являет себя через обстоятельства жизни. И события из прошлого становятся похожими на пророчества, если смотришь в прошлое из освященного молитвой настоящего…

Город Пушкин

Это было где-то в начале 1980-х. Обычный зимний день для Пушкина – пригорода Ленинграда: серое небо, высокая влажность, пронизывающий холод. Мы с дедушкой пошли гулять. Я взял свои санки. Он посадил меня и повез. Санки были самыми обычными: алюминиевый каркас и синие деревянные поперечины. Я к тому времени был уже достаточно рослым, и на меня обращали внимание прохожие. Кто-то из них даже сказал, обратившись к дедушке: «Что вы такого большого мальчика везете, он же может и сам идти». Но дедушка почему-то упорно не хотел, чтобы я вставал, и на мой вопрос о том, что, может быть, мне пойти пешком, не давал мне это сделать, а отвечал одним словом: «Сиди!» Я видел впереди себя слегка покрасневшую его руку, крепко держащую веревку, за которую он тащил санки.

Миновав Колонистский пруд, дедушка шел дальше по Софийскому бульвару, поднимаясь в сторону Екатерининского парка. На нашем пути встречались участки, где не было снега, но он не обращал на это внимания и не просил меня встать. Наоборот, пересекая асфальт, он слегка поднимал санки за веревку и, совершая большее усилие, продолжал тащить их вперед. Полозья скрежетали по асфальту, и мы медленно двигались к цели, о которой я не догадывался. Мы прошли вдоль ограды Екатерининского парка, не заходя в него, и повернули налево, в сторону Софийского собора. Деду было за 70. Он менял время от времени руку, потому что было холодно, и веревка больно резала его покрасневшую от холода ладонь. Санки упорно двигались вперед. Преодолев не менее трех километров в одну сторону, мы достигли наконец цели. Это был заброшенный пустырь, на котором местами из-под снега торчала высокая пожухшая трава, тихо шелестевшая от порывов ветра. В центре пустыря высилось черное от копоти здание, из щелей стен которого тянулись вверх тонкие стволы деревьев.

Софийский собор в Царском Селе до реставрации

Конечно, много лет спустя вспоминая этот «поход», я понял, какова была цель нашего пути, а тогда дедушка ничего не объяснял мне. Подойдя к изуродованному войной и временем зданию, которое когда-то было Софийским собором в Царском Селе, он молча рассматривал его, а я сидел в санках рядом. Темнело. Постояв немного, дедушка развернулся и потянул санки в обратную сторону, все так же не давая мне с них сойти. Преодолев обратный путь, мы вошли в теплую квартиру. Бабушка удивленно спрашивала: «Где вы так долго были?» А дома нас не было несколько часов…

Бог дает почувствовать Свое присутствие в мире через то, что имеет для человека непреходящую ценность

Мне вспомнился именно этот наш «поход», видимо, для того, чтобы посмотреть на жизнь дедушки, не осуждая его за то, что он нес на себе отпечаток своего времени. Дед пережил страшный XX век в России. Его дневники сохранили записи о голоде и тифе в 1920-е годы в Петрограде, о голоде и бомбежках в блокадном Ленинграде и о многих иных испытаниях. Почему, будучи с юности погруженным в атмосферу неверия, дедушка все же смог сохранить себя, сохранить в себе человека? Почему, узнав, что есть в Пушкине Софийский собор, он решил посмотреть на него, да еще и взял меня с собой, протащив изрядное расстояние на санках? Что все же поддерживало его в здравом уме и доброй памяти до конца почти столетней жизни? Бог даже в самые сложные времена дает почувствовать Свое присутствие в этом мире через то, что имеет для человека непреходящую ценность. И эти ценности «с маленькой буквы» становятся на Его место, помогая человеку сделать выбор между добром и злом, красотой и пошлостью, истиной и ложью. Это такой личный опыт переживания настоящего, истинного, прекрасного, который остается с человеком навсегда. И его действие на душу оказывается сильнее приобретенного опыта неверия. И даже в такие тяжелые времена, каким был XX век в России, опыт переживания прекрасного в жизни человека был неуничтожим.

Вспоминая дедушку и перечитывая его дневники, могу предположить, что все же две вещи: любовь к природе, связанная с памятью детства, и любовь к русской словесности – были для него благословением Божиим на всю жизнь, что помогало ему в самые трудные периоды жизни. В дневнике за 1926 год, когда ему было 16 лет, есть такие записи:

«3 января 1926 года, Ленинград

Сегодня из деревни приехал Константин Логинович. С этим именем связано время, измеряемое целым годом. Да, у него я целый год был пастухом, целый год находился под дождем, целый год ходил по болотам. Люблю я смеяться, когда какой-нибудь солидный человек рассказывает о деревне, и слушатели, затаив дыхание, верят каждому слову рассказчика. Деревня ты, деревня! Это главное светлое пятно в моей маленькой жизни. Как ни плоха жизнь пастуха, ни тяжела, но она во сто крат лучше жизни «фабзайчонка».

Природа, вот что важно в деревне! Люблю я природу… Я замираю перед её грозными явлениями. Помню небосвод, пронизанный разноцветными молниями, и землю, содрогающуюся от разрядов, когда все люди и животные прячутся. Помню теплую июльскую ночь при сиянии Луны, когда мы тихо плыли по водам озера. Эх, деревня! Деревня с озером, с друзьями, с полями и с разливной молодецкой удалью…

29 июня 1926 года, Псковская область

Вот я опять в деревне, опять вижу это чудное озеро, опять дышу этим воздухом. Снова вижу свою убогую хату и свой маленький хутор. Встаю рано и, если озеро зеркально, то забираю удочки и иду удить рыбу. Хорошо рано утром на озере, когда спокойствие воды нарушает лишь всплеск рыбы или шум береговых зарослей от набежавшего раннего ветерка. Солнце идет ввысь, и жара дает о себе знать. Уже нет утренней прохлады, а воздух стоит раскаленным столбом, и в этот момент дня можно пройти несколько верст, но нигде не обнаружишь жизнь: все замирает. Отдыхает после обеда крестьянин, скот дома. И лишь только одни комары снуют то там, то здесь…».

Дедушка ценил красоту природы – отблеск Божества в Его творении

Дедушка ценил красоту природы – отблеск Божества в Его творении. Дар, ценность которого Бог дал ему почувствовать в самом начале жизни. Позднее он полюбил литературу, делал дневниковые выписки стихотворений, читал стихи вслух, собрал библиотеку. О чем думал тогда дед, когда тащил меня в санках? Может быть, о блокадном Ленинграде, когда вот так же тянул на санках какого-нибудь немощного старика или ребенка… Конечно, он не мог представить себе, что Софийскому собору в конце 1990-х будет возвращено былое великолепие, и в 2009-м году его, раба Божьего Василия, будут там отпевать.

Софийский собор в Царском Селе после реставрации

Будущее премудро сокрыто от нас. Но, вспоминая прошлое, там мы можем увидеть многое из того, что обращено к нам сегодня – и как вопрос, и как пророчество. Поэтому все же было что-то таинственное в том «походе»… Неосознанная дедушкина попытка преодоления себя, обращенная к Богу, соединенная с любовью и терпеливой нежностью к сидящему в санках внуку. Это не может не оставить след в благодарной душе.

Вспоминая о моем отце, мне хотелось бы рассказать о событиях, которые какими-то особо примечательными не назовешь, но все же, как и в случае с «походом на санках», они содержат в себе нечто важное, что повлияло на становление моего внутреннего мира до Крещения.

В 1983-м году я начал ходить в бассейн «Локомотив», что на улице Константина Заслонова в Ленинграде. Мы ездили туда с отцом по субботам на электричке. Проезжая остановку «Проспект Славы», папа часто всматривался в витрины цветочного магазина, который входил в систему торга, где он тогда трудился в должности заместителя генерального директора. Дежурный магазин, как ему и положено, в субботу работал. Вечером, дома, отец кратко говорил по телефону с директором магазина и благодарил за хорошую работу. Он и сам часто выходил на «субботние дежурства» в своем офисе в доме Лидваля на улице Братьев Васильевых, 5, а ныне Малой Посадской.

Дорога до Витебского вокзала из Пушкина занимала около получаса, и еще минут двадцать нужно было идти пешком через сквер у ТЮЗа. Когда мы шли этим маршрутом, особенно в зимний морозный день, в воздухе часто разносился запах тёртых какао-бобов с шоколадной фабрики, находившейся неподалеку. Как и все, кто не умел держаться на воде, я начинал в «лягушатнике». Когда научился плавать «с доской» и физически окреп, тренер бассейна и отцовский приятель Александр Штемельман сказал, что мне уже нечего делать в «лягушатнике» и пора переходить в большой бассейн. На второй год занятий мои плечи раздались вширь, и к тому времени я занимался уже не один, а три раза в неделю. Плавание помогло мне выработать такие качества, как выносливость и терпение. Дедушка иногда передавал почитать отцу газеты, где отбирал материалы, которые, как он считал, заслуживают внимания. В одно из наших возвращений домой из бассейна у папы под рукой оказалась газета с его пометками.

Выдающийся спортсмен, пловец Шаварш Карапетян

Отец прочитал мне, второкласснику и начинающему пловцу, статью о выдающемся спортсмене Шаварше Карапетяне. В статье говорилось, что 16 сентября 1976 года Шаварш с братом Камо и другом тренировался на берегу Ереванского озера. Проходящий по нитке дамбы троллейбус, в котором находилось 92 человека, резко изменил траекторию движения, сорвался вводу и затонул. Шаварш бросился на помощь. Нырнув на десятиметровую глубину, ногами разбил заднее стекло троллейбуса и проник в заполненный мутной водой салон. Раз за разом он доставал по одному пассажиру, всплывая на поверхность воды и передавая их брату Камо в лодку, которую тому удалось подогнать к месту трагедии. За время непрерывных погружений и всплытий он смог спасти 20 жизней. Фактически он достал из воды более двадцати человек, но не всем из них удалось выжить. В свое последнее погружение на грани человеческих возможностей он ухватил дерматиновое сиденье троллейбуса вместо человека. Как потом рассказывал Шаварш Владимирович, потом оно часто снилось ему, потому что, как он это воспринимал, это была цена чьей-то жизни. Обессилевшего Шаварша увезли в больницу с общим заражением крови из-за полученных порезов стеклом и тяжелой пневмонией от переохлаждения и нагрузки на легкие. Он не делал обязательную перед частыми погружениями гипервентиляцию, чтобы успеть спасти больше людей. После месяца лечения Шаварш Карапетян – семикратный чемпион СССР, 15-кратный обладатель Кубка СССР, 11-кратный рекордсмен мира, 17-кратный чемпион мира, 13-кратный чемпион Европы – выздоровел, но появились сильные боли от образовавшихся спаек в легких. Из-за этих осложнений ему пришлось уйти из большого спорта.

Вот такое, казалось бы, внешне незаметное событие – статья, прочитанная вместе с отцом в электричке – запомнилось мне. За те полчаса, что шла электричка, мы с отцом вжились в этот подвиг Шаварша, перечитав вместе статью два раза. Он совершил этот героический поступок, как что-то само собой разумеющееся. Там не было времени для раздумий, это было мгновенное движение благородного сердца, что указывает на истинное призвание каждого человека, вложенное в него Творцом: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13).

Шаварш Владимирович, через много лет вспоминая об этом случае, рассказал, что в тот год должен был отправиться на соревнования в Европу. Он ждал этой поездки, но по независящим от него причинам она не состоялась. Вместо него поехал другой спортсмен. Он дал себе слово, что на следующих соревнованиях обязательно будет в списке, и стал усиленно тренироваться. В сентябре 1976 года во время очередной тренировки он оказался на берегу Ереванского озера, когда троллейбус упал в воду. Оказывается, Господь судил Шаваршу не выступление в Европе, а операцию по спасению людей, которую по физическим возможностям мог осуществить в те минуты только он.

Впоследствии Карапетян отмечал, что никто из спасенных не пытался как-то поблагодарить его. Только один из них обратился к нему за помощью в поиске работы, и, как отшутился Шаварш: «Это значит, что меня помнят».

Несмотря на то, что прошло много времени, я возвращаюсь к этой истории вновь и вновь. Размышляя над этим, я вспомнил трудное время, которое наступило для нашей семьи после внезапной смерти отца 3 января 1993 года. С отцом и мамой мы находились в машине в момент автокатастрофы, которая произошла по вине пьяного водителя, выехавшего на встречную полосу движения. Мама получила сотрясение мозга, а у меня было сломано плечо. Последствия в первые месяцы были самыми тяжелыми. Родные и близкие очень поддержали нас, как и друзья отца. Среди благодарных сослуживцев была и директор цветочного магазина, который мы «инспектировали» из окна электрички во время наших субботних поездок в бассейн. Помяни, Господи, рабу Твою Галину!

Бог вошел в мою жизнь так, как только Он и мог войти – через испытания, страдания, скорби

Вспоминая те внешне трагические обстоятельства жизни, я понимаю, что они были благословением Божиим. Бог именно тогда вошел в мою жизнь так, как только Он и мог войти – через испытания, страдания, скорби. Утром 4 января 1993 года, когда я проснулся на больничной койке, мне было дано пережить Его приближение. Узнав сердцем, что Господь рядом, я стал говорить с Ним – так, как мы говорили тогда с отцом, перечитывая вместе статью о мужественном пловце. И, как сейчас понимаю, в этом было проявление Его высшей любви.

Мне вспоминается еще один урок, который я получил от отца в том же 1984-м. Однажды мама предложила папе взять меня на прогулку в Ленинград. Как я уже рассказывал, у него тогда были субботние дежурства, и в одну из таких суббот я поехал к нему на работу. Станция метро «Горьковская» была моим конечным пунктом. Отец встретил меня в вестибюле станции. Он был рад моей самостоятельности, учитывая, что еще совсем недавно провожал меня до школы в Пушкине, часто опаздывая из-за этого на работу. Мы вышли на улицу из метро. В Ленинграде начиналась весна, и вместо резкого зимнего ветра и так похожих друг на друга серых дней из-за облаков выглянуло солнце. Оно начинало пригревать уставшие от снега сады и парки, набережную Невы и мостовую. Воробьи все громче и громче чирикали, заставляя прохожих слушать свои радостные восклицания. Воздух на Петроградской стороне наполнялся свежестью от легкого, но все еще холодного ветерка с Невы. Мы спустились в подземный переход и перешли Каменноостровский (в ту пору Кировский) проспект. Дом № 5 по улице Малой Посадской (а тогда Братьев Васильевых), где размещалось управление торга, находился в пяти минутах ходьбы.

Это было одно из зданий, построенных известным петербургским архитектором Лидвалем в начале ХХ века. Мы поднялись по широкой лестнице на третий этаж и вошли в просторный коридор, из которого повернули направо. Войдя в кабинет, отец предложил мне присесть на один из стульев у стены. В нескольких метрах от меня по центру кабинета стоял длинный полированный стол, который примыкал к другому столу, что напоминало большую букву «Т». В день дежурства его рабочее место перемещалось в этот кабинет, поэтому мы и прошли туда. Его «родной», более уютный кабинет заместителя директора с эркером находился через дверь. Мы были с ним вдвоем в том большом кабинете, в его противоположных концах: отец завершал работу на директорском месте, а я молча сидел у входа, где обычно находились пришедшие на совещание подчиненные. Через некоторое время мы посмотрели друг на друга. Мне запомнился его взгляд…Он смотрел на меня не глазами начальника, а любящего отца… Затем он сказал, что нам пора идти. Мы засобирались. Рядом на небольшом столике были приготовлены цветы – зеленые, еще не распустившиеся тюльпаны, которые привозили в Ленинград в самом начале весны. Отец аккуратно уложил их в черный «дипломат», и мы покинули кабинет. Направившись к метро, мы повернули в Александровский парк, что неподалеку. Перед нами открылся вид на памятник «Стерегущему», отлитый из бронзы в виде большого креста, установленного на мощном гранитном пьедестале, в память героев Русско-Японской войны 1905 года. С одной стороны креста выполнен барельеф, на котором изображена сцена затопления корабля двумя матросами. С другой стороны установлена памятная доска с именами погибших в бою членов экипажа. Со времен Петра Великого делом чести для русских моряков считалось встретить смерть в бою, оставаясь непобежденными и не спуская Андреевского флага. Именно так поступили моряки «Стерегущего» и «Варяга». Памятник «Стерегущему» был открыт в 1911-м году Государем Императором Николаем Вторым в присутствии высших офицеров флота и родственников погибших.

Страстотерпец Государь Император Николай Второй на открытии памятника «Стерегущему», Санкт-Петербург, 1911 год

Мы поднялись по ступеням пьедестала. Отец передал мне несколько тюльпанов. Я положил цветы с обратной стороны памятника, на небольшой выступ у мемориальной доски... «Старший лейтенант инженер-механик Анастасов», – прочитал отец вслух одну из фамилий… Мы немного помолчали, а затем спустились в Александровский парк и направились в сторону Петропавловской крепости. Изредка на нашем пути встречались прохожие. Войдя на территорию крепости, двинулись к Петропавловскому собору. В храме в тот час никого, кроме нас и пожилой смотрительницы в темно-синем костюме, не было (в те годы это был музей). Солнечные лучи через большие окна освещали сдержанное убранство Храма-Усыпальницы и падали на царские надгробия. На мгновение нас охватило переживание величественного молчания, которое царило в храме, где покоятся представители династии Романовых, от Петра Великого и до Александра Третьего. Через некоторое время мы подошли к смотрительнице, которая сидела на скамеечке в притворе. Отец попросил ее поставить цветы к надгробию Императора Петра Первого, открыв перед ней черный дипломат. Она ахнула, увидев несколько рядов плотно уложенных тюльпанов. «Спасибо вам, миленькие», – запричитала бабушка и попросила немного подождать, пока она принесет вазу с водой для цветов. Опустив часть цветов в воду, мы вместе с ней подошли к надгробию Петра I. Бабушка бережно поставила их к основанию надгробия и продолжала благодарить за наш скромный дар.

Ничего особенного он мне не говорил тогда. Это было, скорее, совместное переживание

Почему именно этот день запомнился мне? Наша прогулка выросла в нечто большее благодаря отцу, который, видимо, до нашей встречи приходил в собор. Ничего особенного он мне не говорил тогда. Это было, скорее, совместное переживание. Мы почтили мужественный поступок русских моряков, почтили память Петра Великого. Но я навсегда запомнил то, что мы сделали тогда, как нечто неизмеримо важное, настоящее.

Святой преподобный Назарий, игумен Валаамский

Конечно, так бывает, что человек сталкивается с чем-то очень серьезным, не понимая пока, о чем идет речь, но душой уже повернувшись к этому. И это расположение души, оставшейся наедине с такой серьезностью, не может укрыться от Бога. Потому что за этой встречей стоит Христос. В Своем Благом Промысле Он готовит человека, чтобы тот, когда придет время, смог Духом узнать Его, приблизиться к Нему. Таково было еще одно прикосновение в моем советском детстве к тайнам духовной жизни, где Господь не явно присутствовал, но где, верю, действовала благодать Св. Духа. И если можно хотя бы в воспоминаниях вернуться в прошлое, то действие благодати Св. Духа на мою душу от благоговения перед жизнью тайных аскетов и молитвенников Валаамского монастыря осталось в памяти, потому что это переживание вышло за границы обыденности. Почему и осеннее солнце на монастырском кладбище, и надгробие столетнего старца-молчальника навсегда запомнились мне.

Визитка Павла Петровича Кадочникова

Мне хотелось бы рассказать еще одну историю из 1980-х. Мой отец руководил крупным торговым предприятием в Ленинграде. У отца был талант дружить с людьми, помогать в трудную минуту, его отличала открытость души, искренность. Многие это испытали и старались ответить на его душевное расположение. Разбирая отцовские бумаги уже после его земной кончины, я нашел визитку народного артиста СССР Павла Петровича Кадочникова с записью на обороте: «Дорогой Арат Анастасьевич, очень прошу Вас принять меня на 5 мин.», – которую я бережно храню. Дом, где жил Кадочников, находился по соседству с Ленфильмом, в двух шагах от офиса отца. До меня не дошла история, которая была причиной их встречи, но вспомнилась поездка во время зимних каникул в Дом Творчества кинематографистов в Репино, которая относилась примерно к середине 1980-х. Возможно, причиной тому и было знакомство с Кадочниковым.

Визитка Павла Петровича Кадочникова с его автографом на обороте

В «Доме творчества кинематографистов» было много детворы. Помню, как мы дружно бегали по зимним дорожкам пансионата и ближайших дачных окрестностей, изрядно вывалявшись в снегу. Наша соседка по столику в кафе, слегка удивившись, что мы никого здесь не знаем, стала рассказывать о родственниках и детях известных режиссеров и актеров, окружавших нас. Из всех знаменитостей, кого она попыталась называть, остались в памяти ее слова: «…Вот это семья режиссера Котеночкина…». Кто же не знал фамилию создателя знаменитого мультфильма «Ну, погоди!» Это было и удивлением, и радостью, так как мультик был, пожалуй, самым популярным в Советском Союзе.

Павел Петрович Кадочников (1915–1988), Ленинград, 1980-е

В пансионате был небольшой кинозал, где можно было посмотреть очень хорошие фильмы, что создавало особую атмосферу «погружения» в кино. И мы с мамой и нашей новой знакомой по столику в кафе решили пойти на сдвоенный сеанс. Это был фильм «Отверженные» французского режиссера Робера Оссейна, недавно озвученный на Ленфильме и вышедший в прокат. Кино закончилось, и зрители стали расходиться из зала, а я не мог сдвинуться с места и заливался слезами. Мне не хотелось уходить, точно я ждал другого финала и не готов был сейчас расстаться с Жаном Вальжаном, который, пройдя многие испытания и сделав столько добра, умирает.

Я не мог сдвинуться с места и заливался слезами. Мне не хотелось уходить, точно я ждал другого финала

Роль Вальжана в этом фильме талантливо исполнил Лино Вентура, который внешне чем-то напоминал отца. Да, тогда, к удивлению мамы и новой знакомой, я сильно распереживался. Они долго не могли убедить меня не то что покинуть зал, но хотя бы встать со своего места. Спрашивая себя сейчас, почему именно этот эпизод запомнился мне, необходимо рассказать об одном из главных событий завязки «Отверженных» Виктора Гюго.

Первая глава книги посвящена жизнеописанию праведника – епископа Диньского Мириэля Бьенвеню. В кинопостановке Оссейна опущено многое из того, что есть о нем в романе, но основа сюжета сохранена. Бывший каторжанин Жан Вальжан вышел на свободу после заключения за кражу хлеба, которую он пытался совершить, чтобы накормить малолетних детей своей сестры. Нелепая история закончилась для него 19-ю годами каторги, где он сильно озлобился. После освобождения его надеждой была небольшая сумма каторжного заработка, на которую он рассчитывал начать новую жизнь. Держа далекий путь, Жан Вальжан, измученный холодом и голодом, хотел остановиться на ужин и ночлег в городе Динь. Но, узнав о том, кто он такой, никто не хотел оказать ему эту милость, местные жители испытывали страх и отвращение к бывшему каторжнику. Наконец ему посоветовали постучать в двери дома епископа. Во всей округе нашелся только один человек, который принял отчаявшегося Вальжана. В скромном доме епископа не было прихожей, и Вальжан вошел с улицы прямо в столовую. Он все еще не мог поверить, что ему не откажут и в этом доме. Вальжан получил здесь не только ужин, но и ночлег. Огрубелость сердца, глубокое отчаяние – вот отпечаток, который наложила каторга на характер главного героя, волею трагических обстоятельств ставшего когда-то вором, а сейчас повстречавшего на своем пути праведника. Несмотря на радушный прием, подчиняясь инерции греха, Вальжан ночью крадет из дома епископа столовое серебро, которое оставалось там почти единственной ценностью. Личный особняк давно был передан епископом для больницы, а все остальные ценности, как и жалованье, были им распределены надолго вперед на благотворительные цели.

Итак, Вальжан совершает кражу в доме епископа и бежит, что становится известным наутро. Монсеньор Бьенвеню спокойно принимает случившееся. В то же утро Вальжан схвачен жандармами по подозрению в краже столового серебра. Он предстает перед епископом, теперь уже не как гость, а как преступник. Епископ Бьенвеню спасает Вальжана от неминуемой каторги. Он убеждает жандармов, что сам подарил это серебро Вальжану, и для того, чтобы окончательно убедить их в этом, дарит Жану Вальжану самую последнюю ценность в своем доме – два серебряных подсвечника, которые он хранил в память о матери.

Монсеньор Бьенвеню дарит Жану Вальжану серебряные подсвечники. Сцена из фильма «Отверженные», реж. Роббер Оссейн, 1987

Стражи порядка, недоумевая от такого поворота дел, покидают дом епископа. Оставшись наедине с Вальжаном, епископ говорит ему, что он «выкупает» этим серебром его душу от духа ненависти – отныне его душа не принадлежит злу. Так совершается чудо исцеления Вальжана, который, несмотря на многие испытания, о коих говорит дальнейшее повествование, твердо встал на путь христианской жизни. Гюго завершает повествование «Отверженных» сценой смерти Вальжана, который умирает после многих испытаний и совершенных им добрых дел, исповедуя веру во Христа и глядя на Распятие со словами: «Вот Великий Страдалец!», при этом ни во что вменяя свои страдания.

Вспоминая об этом, я подумал, что это еще один пример того, как может быть проповедано Евангелие в официально атеистическом обществе. И это свидетельство Всемогущества Бога.

Лино Вентура в роли Жана Вальжана из фильма «Отверженные»

Когда Евангельское Слово может быть уяснено, понято? Когда человек уже встречался с Ним раньше. Для меня, советского школьника, жившего тогда в городе Ленинграде – «колыбели трех революций», встреча с Евангелием произошла вот в этом фильме, вопреки идеологическим установкам атеистической власти. И та встреча со Христом есть подтверждение Его Всемогущества и милости! Так Господь готовил меня, чтобы открыться уже потом, взрослому, когда появится возможность взять в руки настоящее Евангелие. Благодарю Тебя, Господи, за ту встречу с Тобой!