Включите «люстры», батюшка

Протоиерей Олег Врона, настоятель храма во имя святителя Николая в Таллине, рассуждает о значимости церковного просвещения в наши дни. «Проповедуй слово, настой во время и не во время, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием» (2 Тим. 4: 2) – слова апостола, сказанные два тысячелетия назад, не потеряли своей злободневности: надеяться на то, что даже элементарные правила церковной жизни усвоены нами, как таблица умножения, опрометчиво. Как показывает практика, многим из нас и со сложением-то пока не разобраться. И это касается только внешней стороны. А уж если говорить о жизни духовной, то постоянное напоминание о евангельских правилах не повредит никогда и никому.

Кто виноват в том, что у нас «неуд» за христианство? Да, и сами двоечники, конечно, тоже. Но и учителям этих двоечников, считает отец Олег, неплохо бы уделять им побольше времени и внимания. Ведь ученик не больше учителя своего. Есть повод призадуматься.

Это были девяностые годы, когда многие люди, даже из тех, кто жил раньше от зарплаты до зарплаты, внезапно, повсеместно и с огромной скоростью стали обогащаться. Вряд ли можно всерьез принимать утверждения, что все эти вдруг обогатившиеся счастливчики (или несчастные: это смотря по тому, как относится человек к богатству) приобрели последнее исключительно жульничая. В таком, например, «буферном» государстве, как Эстония, многие – и это можно смело утверждать – обогатились только за счет транзита. А это, как ни крути, легальный доход. С распадом прежней политической системы кончилась государственная монополия на грузоперевозки, и выросшие, как грибы после дождя, частные логистические компании на законных основаниях и с большим воодушевлением направили денежные ручейки, реки и цунами в карманы своих акционеров.

А поскольку у некоторых таких компаний денег стало много и даже очень много, то начало зарождаться спонсорство и меценатство, то есть, проще говоря, начала возрождаться благотворительность, свидетельствующая о потребности людей не только в хлебе. Театры, больницы, школы и прочие социальные и государственные учреждения стали в спешном порядке взывать к помощи меценатов. От такой помощи не отказывались, конечно, и приходы. И здесь надо отметить, что желание приходов и благотворителей найти друг друга часто бывало обоюдным. Приходы (часто просто в лице настоятелей) заводили дружбу с обеспеченными людьми; те, в свою очередь, приглядывали себе приходы, где им хотелось бы крестить своих детей и куда бы им приятно было приходить хотя бы два раза в год – на Рождество Христово и Пасху, – чтобы заодно полюбоваться своими дарами: дорогостоящей иконой, роскошным подсвечником или даже целым иконостасом.

Волны житейского моря прибивали в то ненастное время в храмы самых разных людей. На одном квадратном метре храма можно было увидеть одетого «по гражданке» полицейского рядом с бывалым «сидельцем»; потерявшегося в жизни человека, дошедшего до крайней бедности, рядом с пышущим здоровьем и сознанием своей значимости банкиром. В нашем приходе, например, в описываемые годы удалось воссоздать попечительский совет, который существовал с последней четверти XIX столетия до начала советского периода, ради поддержки церковного хора и решения тех или иных хозяйственных вопросов в приходе. В этот вновь образованный совет и вошли некоторые начинающие предприниматели, пожелавшие узнать жизнь Церкви по-настоящему, изнутри, а не поверхностно. Бывало и так, что в какой-нибудь храм мог заглянуть весьма разбогатевший человек и, самостоятельно определив, в чем нуждается данный приход, пожертвовать на это сумму, благодаря которой решались многие трудности. Как раз об одном таком случае я и хочу рассказать.

Была воскресная всенощная. Декабрь. Самое темное время года. Молящихся в храме немногим больше, чем служащих, поющих и помогающих вместе взятых: каждый человек в храме виден. Стулья у стен – единственные места в нашем храме, где можно посидеть, – все свободны. Кроме одного. Обращаю внимание, что на нем сидит молодой мужчина лет сорока, черноволосый, курчавый, вызывающе хорошо одетый. Проходит вечерня, начинается утреня. Свет полностью гаснет, и только рассеянные по всему храму лампадки живым огоньком, как звезды на темном небе, начинают восприниматься таким небесно-звездным ориентиром. Все хождения по храму прекращаются. Устанавливается тишина: слышан любой шорох, малейший скрип деревянных половиц. Идет шестопсалмие. Молящийся люд, независимо от возраста и самочувствия, стоит. Вызывающе хорошо одетый незнакомец сидит. Оканчивается шестопсалмие, храм освещается там и сям настенными бра, возобновившиеся шорохи, скрип половиц, смелые перешептывания прихожан и даже разговор вполголоса свечниц за «ящиком» тонут в звуках мажорных аккордов: это, сменив чтеца, в службу вступили голоса певчих и священника (у нас тогда не было диакона). Началась великая ектения. Затем респонсорное пение (перекличка священника и хора) сменилось сольным исполнением хором тропарей «на Бог Господь», и наконец чтец, перехватив на последнем тропаре инициативу у хора, с упоением зачитал кафизму. Те из молящихся, кто знал, что кафизмы самим своим названием предоставляют возможность всем, кроме чтеца, слушать их сидя (иногда это знание оказывается очень полезным), заняли свободные стулья, составив компанию продолжавшему сидеть вызывающе хорошо одетому незнакомцу.

Перед малой ектенией южная алтарная дверь под давлением извне немного приоткрылась, и свечница Ирина, осторожно просунув кончик носа в образовавшуюся щель, шепотом сообщила мне, что какой-то мужчина хочет со мной поговорить. Я киваю головой в знак согласия и начинаю произносить подоспевшую малую ектению.

«Вы то включаете свет, то выключаете. Не экономьте, батюшка! Так красиво, когда в церкви горят люстры»

Что ж, дело обычное. Пришел человек. Вовремя он пришел или не вовремя, может сейчас священник уделить ему достаточно времени или нет, подчас пришедшего ничуть не интересует. Часто бывает, что священника отвлекают от службы по маловажным вопросам, но бывает, что вопрос в самом деле не терпит отлагательств. Поэтому выход только один: как бы ты ни был занят, надо уделить человеку хотя бы несколько минут внимания. Пока читаются седальны, выхожу на пустой левый клирос, чтобы первым делом выяснить, с чем же пришел человек. Как я и предполагал, на клиросе меня поджидал тот самый вызывающе хорошо одетый незнакомец. «Здравствуйте», – сказал я ему, не протягивая руки. Он ответил мне тем же, благоразумно посчитав, что протягивать руку священнику в облачении неуместно. «Я заметил, что вы в храме с самого начала службы. У вас есть какой-то вопрос или просьба?» – продолжил я, стараясь побыстрей выяснить суть вопроса. «Скорее просьба, – ответил незнакомец и пояснил: – я обратил внимание, что вы то включаете свет, то выключаете. Понимаю. Времена наступили для многих непростые. Для вашего прихода, как вижу, тоже. Приходится экономить. Сочувствую. Не экономьте, батюшка, на электричестве, пожалуйста. Так красиво, когда в церкви горят люстры». На этих словах незнакомец сунул в мою руку небольшой сверток и, развернувшись, быстро покинул левый клирос, где у нас всегда идет исповедь.

Нетрудно догадаться, что в свертке были деньги, и, судя по толщине свертка, их было немало. В этот момент чтец как раз закончил чтение седальнов, пришло время начинать полиелей. Мне ничего не оставалось, как вернуться в алтарь и продолжить службу. Вот он, кульминационный момент воскресной всенощной: открываются царские врата, алтарник включает все три паникадила (для людей нецерковных – «люстры»), и хор торжественными аккордами «Хвалите имя Господне» возвещает начало полиелея.

Совершаю каждение алтаря, солеи, спускаюсь по ступенькам с амвона и тут встречаюсь взглядом с незнакомцем. Вид у него как у именинника. «Ну вот, совсем другое дело. Видите, какой праздник вам устроил!» – читаю в его глазах.

Включаем и выключаем мы свет не из экономии, а чтобы поставить смысловой акцент в той или иной части богослужения

А мне от этого его довольного вида сразу стало досадно. Вот, думаю, скажет: «Денег дал – сразу и люстры включили. А то сидят тут в темноте, экономят, церковники». Ничего, – успокаиваю себя, – как только полиелей окончится, сразу приглашу его на клирос и отдам эти деньги и объясню ему, что включаем и выключаем мы свет не из экономии, а с целью поставить смысловой акцент в той или иной части богослужения. И что отказаться от этого смыслового включения и выключения света во время службы мы не можем ни за какие деньги. Однако моим надеждам в этот вечер не суждено было сбыться. В самый неподходящий момент – на чтении Евангелия – ну хоть бы чуть-чуть раньше или позже, чтобы можно было его остановить, – незнакомец, по-видимому, насладившись сиянием «люстр», бодрой походкой направился к выходу и, как говорится, скрылся в неизвестном направлении.

Делать было нечего. Пришлось опять успокоить себя мыслью, что должен же он как-нибудь заглянуть еще. В первые дни после этого события я часто поглядывал на стул, где он сидел, внимательно смотрел на входящих в храм людей, но незнакомец не появлялся. Постепенно другие заботы оттеснили это событие на задний план. Но однажды меня не на шутку обеспокоила одна мысль: а что, если этот человек как-нибудь зашел опять к нам в храм и увидел, что ничего не изменилось: «люстры» включают редко, и даже остальное освещение все такое же экономное – то включают, то отключают? И что он при этом мог подумать? Ну, ясно что: «Деньги взяли, а электричество как экономили, так и продолжают экономить».

Смешная история? Смешная, но не очень. Даже скорее грустная. Кто виноват, что многие люди, считающие себя православными, не знают элементарных основ? Сами виноваты? Не интересуются? Не хотят знать? И это есть. Но больше, думаю, виноваты все-таки мы, иереи. Когда мы перестаем учить народ «во время и не во время», тогда народ сам придумывает объяснение многим непонятным для него вещам, касающимся самых разных сторон церковной жизни. Вот и получается: «Не экономьте на электричестве, батюшка!» Грустно: ведь не для «люстр» мы служим.