Михаил Семенович Литвиненко: «Я ничего не боюсь»

Выдающийся музыкант Михаил Семенович Литвиненко пережил вместе со своей Родиной, Украиной, все трагедии XX столетия: раскулачивание деда, массовый голод, немецкую оккупацию, гибель отца, лагеря, лишения, много раз терял все. За исповедание веры и антисоветские взгляды был гоним и презираем. Он уцелел в нечеловеческих жерновах истории, сохранил свое достоинство и поразительную цельность, внес существенный вклад в развитие Отечества через профессию – хоровое дирижирование. Сегодня он удостоен звания заслуженного деятеля искусств Украины, его творчеству посвящены книги, статьи в энциклопедиях, телепрограммы и даже диссертация. Как удалось выстоять и добиться многого?

Александра Никифорова и Михаил Литвиненко у захоронения П.А. Столыпина в Киево-Печерской лавре

Может, благодаря тому, что этот скромный, аристократической внешности и осанки человек, который сейчас ласково разговаривает с голубями на лаврской площади, с детства возлюбил Христа и всегда шел за Ним? «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин. 4, 18). Эти слова апостола Иоанна точно характеризуют путь нашего собеседника. «Я прихожу в лавру каждый день, когда не ленюсь», – говорит он. И в устах того, кто перешагнул свой девятый десяток, эти слова приобретают совершенно особое звучание. Неспешно Михаил Семенович рассказывает о своей жизни, а она, как Великая лаврская ектения, вмещает всю мощь и палитру переживаний человеческой души и так ясно обнаруживает, где правда, а где ложь, что есть временное, а что вечное, давая пример всем нам, как в любое время можно любить свою Церковь, свою землю и свой народ.

Как не ошибиться в выборе?

– Михаил Семенович! Мы с вами встретились у могилы Петра Аркадьевича Столыпина возле Трапезного храма лавры. Многое он пытался сделать для своего народа – и им же был убит. Почему мы так часто ошибаемся в своем выборе и оценке того, что нам во зло, а что на благо?

– Если в основе выбора лежит фундамент веры, заложенный с самого детства, ошибиться трудно. Но иногда еще бывает так: мы стараемся, а зависть делает противное.

– Столыпин говорил: «Родина требует себе служения настолько жертвенно чистого, что малейшая мысль о личной выгоде помрачает душу и парализует работу»...

– Это был глобального плана человек, и его постулат верный. Если бы мы так строили свою жизнь, все было бы иначе. Но правители привыкли думать о личном благе, и убийство Столыпина в Оперном театре в Киеве последовало оттого, что слишком он был необычным человеком: мыслил не о себе, а о народе. Его девиз: мое сердце – для народа!

Хутор инакомыслящих на Миргородщине

Я родился на маленьком, глухом хуторе Проскурине, на Полтавщине, в Миргородском уезде. Мы жили в доме дедушки Дементия. Зажиточный был человек, имел 15 гектар земли, домик стоял под железом. Наш хутор обладал свойствами, присущими не всякому цивилизованному городу: был и свой оркестр народных инструментов, и хоровой коллектив. С хутора вышли учителя, летчики, капитаны дальнего плавания. Население всего человек 60–70, а столько талантов! У нас прятались инакомыслящие от большевистского режима. Да и сам дедушка называл себя «леворуций», то есть антиреволюционер. Родился я в один день с Николаем Васильевичем Гоголем (и всего в 25 км от его родины) – 1 апреля, как мама говорила, 19 марта по-старому.

Я украинец. Мой родной язык – украинский. На нем говорили все наши родственники и знакомые. Полтавщина же эпицентр Украины! Русский я выучил позднее и очень его люблю. Есть речевые моменты, которые на русском языке выразить легче. А сама лексика нам сродни. Да и говорить на двух–трех языках я считаю для человека достоянием.

«А ты, раба Божия, как жила, так и живи!»

Прп. Иона Киевский

Я уже в четыре года читал Евангелие, знал многие молитвы

Народ жил на Полтавщине религиозный! И наша семья была глубоко верующей. Огромное влияние на меня оказали мамины родители – дед, Дементий Васильевич, и бабушка, Евдокия Алексеевна. Бабушка меня воспитала. Какой она была? Еще девушкой пришла она к отцу Ионе, основателю Свято-Троицкого Ионинского монастыря. Преподобный Иона тогда принимал по тысяче человек в день. Святой, прозорливый человек... Каждому из приходивших давал краткие наставления. Когда же подошла моя бабушка, он посмотрел на нее: «А ты, раба Божия, как жила, так и живи!» – сказал.

Настолько она была верующим человеком, что и речи не могло быть о каких-либо отклонениях или компромиссах. И на мне это отражалось. С бабушкой я уже в четыре года читал Евангелие, знал многие молитвы.

За 35 км пешком на всенощную

Мгарский монастырь

В 35 км находился Мгарский монастырь, и дедушка всегда в субботу бросал на поле косу и пешком шел на всенощное бдение туда. Можно было и поездом ехать несколько остановок, но он ходил пешком. В обед выходил и вечером уже стоял на службе. Дедушка мне всего два раза «Иже на всякое время» прочитал, я запомнил навеки... И сейчас каждый день ее читаю на своем правиле, как заключительную.

Мне было 5 лет, когда мама, Анастасия Дементьевна, тянула меня за ручку через лес в глухомань, где церковь еще уцелела. Никогда не забуду, как мне спать хотелось! А потом я сидел на паперти, и мама будила меня: «Пойдем, Херувимская!» Трудно, малыш, но тем не менее старался, держался, шел. Мама с малых лет учила меня молиться и говорила, чтобы я никогда не пренебрегал храмом и богослужением: «Даже если по другому делу, но мимо церкви идешь – зайди и помолись». В раннем детстве я уже понимал, что такое Пасха, у нас это «Велик день», и всегда перед Пасхой мы дома держали пост.

– Вы благодарны маме за такую строгость или наоборот?

– Это не строгость. Это норма. Сегодня говорят: ну зачем насиловать ребенка? Пускай он сам выбирает! В три года он будет выбирать свой путь, политический, экономический, религиозный?! А для чего тогда взрослые? Мама моя была очень верующим человеком и заслуживает только благодарности и от меня, и от моих сыновей – ее внучков, которые у нее воспитывались на каникулах. И теперь мой старший сын в пример всегда приводит и цитирует только ее. Вот она, например, в автобус садится: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его». Люди стоят: кто шарахается, кто крестится, – а она читает.

Очаг культуры в Кибинцах

П. П. Трощинский

В 1939-м году наш хутор ликвидировали, как антисоветскую ячейку. Разбомбили все – раскулачили! Накануне пришел к деду человек и говорит: «Дементий Васильевич, если ты до утра не уйдешь, завтра тебя арестуют». Он был хорошим портным, взял ручную машинку и со станции Миргород сел, уехал в никуда. И хотя нас не имели права трогать (отец в 1939-м году воевал в Финляндии), нас выселили в Кибинцы^[1]. Это необычное село на Миргородщине.

Некогда его помещиком был Петр Прокофьевич Трощинский^[2], известный государственный деятель Российской империи, глава Почтового управления и министр уделов при Александре Первом, позднее – министр юстиции. В имении находились мельница, спиртзавод, две школы, две больницы, более 100 дворов, драматический театр. На его сцене свою первую роль как актер сыграл в 1830-х годах Гоголь. В Кибинцах Трощинский выстроил Свято-Михайловскую церковь (ее уже в помине нет, и захоронение самого Трощинского уничтожено). Церковь была прекрасная, в византийском стиле, золотой крест возвышался над алтарной частью, иконы на медных досках в византийском стиле, хор пел великолепный.

Усадебный дом Трощинского

А какой в моем детстве еще сохранялся сад: ой-ой-ой, больше такого не видел – сад помещика Вильфрида. Вековые липы, все геометрически продумано, аллеи засыпаны материалом, не пропускавшим грязь, и обсажены сиренью, а выше сирени – акации...

Самый певучий народ Европы

Наша Миргородщина описана Гоголем. Какая же у нас там благоприятная природа – леса, водоемы, – все у нас есть. Никогда не забуду: выхожу я из своего домика утром рано, – а просыпался я, когда поднималось солнышко, – рядом, у маленькой речечки, метрах в 300, был лесок, или, на украинском языке, «гаёк». Там такой хор птиц звучал, что я его в жизни никогда и нигде больше не слыхивал! Это меня окружало. Это воспитывало.

М.А.Беркос. Диканька

– Может, на особую певучесть украинского народа и повлияла такая буколическая жизнь – на лоне природы, под звуки птичьих трелей? Яркое воспоминание детства: приезжаю из Москвы на Украину, в село, а там все поют!

– Да, это то, что определяет украинскую душу, украинскую ментальность. Украинцы – самый певучий народ Европы. Несмотря на то, что итальянцы более уклонились в классику, наш народ – носитель всей мелодической красоты. Я помню песни, которые пела вся наша семья. А у меня в отношении певучести несравненная семья! Мама обладала удивительным сопрано. Когда немцы отступали, офицеры останавливались в нашем доме. Ей не до пения тогда было – отец в 1941-м погиб в «киевском окружении», мы остались одни, я школьником работал на мельнице и там был покалечен (взрывом гранаты мне выбило правый глаз, я потерял часть пальцев на левой руке), домик наш разбило бомбежкой... Очень трудно было! Но когда ей приводилось раскрыть свой голос, все были ошеломлены: «Вам надо в консерваторию!»

У меня в отношении певучести несравненная семья

Мой дедушка по отцовской линии, Василий, служил в Первую мировую войну унтер-офицером-дипкурьером Первого Российского авиационного полка, читал Апостол на Пасху в храме Христа Спасителя. Представьте себя, что это был за голос! Его брат, дедушка Филипп, обладал великолепнейшим тенором (диапазон имел 4 октавы: верхние ноты теноровые и фундаментальные). Первые уроки певческого хорового искусства я получил у него. Он был грамотный настолько, что я до поступления в семинарию уже читал сольфеджио Климова от первого до последнего номера, плюс знал первые элементы гармонии. Под его руководством я пел в хоре Свято-Михайловской церкви в Кибинцах, когда ее открыли немцы, захватившие нашу территорию в 1941-м году. Хор главным образом состоял из певцов по фамилии Литвиненко – сестер и братьев моего отца, обоих моих дедушек. А когда семья собиралась дома, мы любили петь:

Така її доля...
О, Боже мій милий!
За що ж ти караєш її, молоду?
За те, що так щиро вона полюбила
Козацькії очі?
Прости сироту!

Казачья песня... Наша украинская, народная, есть похожие на нее слова в стихах Тараса Шевченко. Пение меня заполняло целиком, уже тогда я чувствовал призвание к музыке. Пели мы и песни думского характера^[3]:

А вже років двісті, як козак у неволі,
По-над Дніпром ходить, викликає долю:
– Гей, вийди, доле, із води,
Визволь мене, серденько, із біди!

– Не вийду, козаче, не вийду, соколю,
Не вийду, серденько, бо й сама у неволі,
Гей, у неволі, у ярмі,
Під турецким караулом у тюрмі.

Уже гораздо позже спивали мы ее на сцене, зэки-смертники, в Сухобезводном, в непроглядной тайге, но меняли последнюю строку на «Під советским караулом у тюрмі».

Стать советским инженером? Или человеком?

В 1947-м году я с серебряной медалью окончил среднюю школу. Аттестат мне долго не выдавали. Наконец вызвали в школу и говорят: «Мы тебе выдадим аттестат, если ты напишешь заявление в комсомол. Поступишь без экзаменов в Свердловск» (речь шла об Институте международных отношений). Я категорически отказался. Они стали угрожать. Но я сказал, что ничего не боюсь. Тогда мне выдали аттестат с двумя тройками по предметам, по которым я никогда не имел троек даже в четверти. С ним я поступил в Политехнический институт в Киеве. Но и там давление продолжалось. Как-то вызвал к себе ректор, Александр Сергеевич Плыгунов: «И как ты себе это представляешь – быть советским инженером и не состоять в партии?» Я написал маме письмо: «Если ты хочешь, чтобы я стал инженером, я стану. Но если хочешь, чтобы был человеком, позволь мне самому избрать дальнейший путь». Она ответила: «Тебе 20 лет. Ты способен решить сам».

В Киевской духовной семинарии: глыбы – не люди!

И я пошел в Киевскую духовную семинарию, куда сдал экзамены в 1948-м году. Семинария тогда располагалась на территории нынешнего Свято-Михайловского Златоверхого монастыря, а с 1949 года мы учились в нижнем этаже Андреевской церкви.

Андреевская церковь в Киеве, 1852. Фото: Роджер Фентон

Я поступал при отце-ректоре Сергии (Афонском)^[4]. Его личность была свята для нас. Глыба – не человек, ходячая энциклопедия! Он знал Библию, любой ее абзац. Его сменил отец Борис Шулькевич, преподаватель латинского языка, прекраснейший человек! Он заканчивал духовную академию еще до революции. Около 20 лет проработал на кафедре лингвистики в Горьковском педагогическом институте (ныне им. М.П. Драгоманова – А.Н.). Эрудит неимоверный! Фразы придумывал: векопомни, volens–nevolens... Говорил: вы должны быть почитаемыми и благоразумными мужами. Пение нам преподавал отец Василий Кочергин, солист Оперного театра (впоследствии епископ Хмельницкий и Каменец-Подольский Иларион), после него – Василий Андреевич Татаров. Боже, какие люди!

Уже во время учебы я управлял семинарским хором и поэтому знал великих регентов и дирижеров: был частым гостем у Петра Григорьевича Гончарова^[5] в его квартире на улице Богдана Хмельницкого. Главный дирижер и хормейстер Киевского оперного театра, он заканчивал карьеру заведующим кафедрой хорового дирижирования Киевской консерватории. Одно время работал с профессиональной капеллой «Думка» и самодеятельным коллективом «Трембита». Гончаров был верующим человеком, писал много церковной музыки, я присутствовал на его службах в Крестовоздвиженском храме. Он дал мне первые уроки по теории музыки и композиции.

Чайковский и Калишевский

П.И.Чайковский

А церковный репертуар я воспринял от нашего семинарского преподавателя хорового пения – Петра Дмитриевича Толстого. Петр Дмитриевич не обладал музыкальным образованием, но порой выдавал такие интерпретации, что их нелегко было повторить. Он – воспитанник знаменитого киевского регента Якова Степановича Калишевского^[6], исполатчик его хора (пел трио епископу «Ис пола эти, деспота»). А кто такой был Калишевский? Калишевский руководил хором мальчиков. Этот хор участвовал во всех постановках Оперного театра в Киеве, пел в Софийском и Владимирском соборах. О несравненности Калишевского свидетельствует его переписка с Петром Ильичом Чайковским. Все свои произведения Чайковский посылал Калишевскому, с припиской: «Дорогой Яков Степанович, я Вас очень прошу, посмотрите, проверьте. Если что-то сочтете нужным добавить-убавить или изменить, милости прошу, сделайте это! Только сообщите, когда Вы будете исполнять хоть одно из моих произведений!»

Я.С.Калишевский

Петр Дмитриевич мне рассказывал историю, которую я расскажу вам: как-то Чайковский узнал, что будет исполняться его ми-минорная Херувимская, и тайно приехал в Киев, зашел в Софийский собор (у меня слезы на глазах!). Яков Степанович об этом не знал.

И была трогательнейшая картина: когда спели Херувимскую, заходит Петр Ильич, встает на колени: «Иаков Степанович, дорогой, чью это вы такую прекрасную Херувимскую пели?» Тот обнимает его: «Вашу, Петр Ильич, вашу!»

«Верил, верю и буду верить вечно и непоколебимо!»

28 мая 1952 года, после сдачи четырех выпускных экзаменов, меня арестовали.

– За что?

– Может быть, за то, что у меня всегда была бацилла антикоммунистического несогласия. Я видел коллективизацию, видел 1937 год... И сопереживал как никто, и открыто высказывался. А это все фиксировалось.

– Вы же знали, что все фиксируется. Почему вы не боялись?

– Я ничего не боялся. Я христианином родился и христианином жил. Уже учась в школе, я старался держаться принципов верующего человека, поэтому не был ни пионером, ни комсомольцем. Меня презирали и попирали за это. Но я жил своей жизнью...

Я христианином родился и христианином жил

В первом классе всех семинаристов, кроме меня, и так неблагонадежного, вызывали в органы КГБ. Мой одноклассник, Николай, фиксировал все наши разговоры с ректором, инспектором, преподавателями в толстый учительский журнал. Арестовали меня по заявлению другого соученика, Евгения. Как-то в лавре он увидел табличку на украинском языке (и не увидел на ее обратной стороне надпись по-русски), возмутился и стал ругать украинцев за отсутствие надписей на «понятном» языке. Поскольку я украинец, меня это задело. Я сказал: «Женя, представь, ты приехал в Германию. Там все будет написано на национальном языке. Во-вторых, посмотри: все же рядом написано на ‟понятном” тебе языке». В донесении он охарактеризовал меня как националиста.

Меня пришли арестовывать в два часа ночи. Вручили ордер. «Где оружие?» А у меня в тумбочке – ноты и часы, которые я мастерил. На суде был один вопрос: «Вы откуда?» – «Из Киевской духовной семинарии». «Разве в Киеве есть семинария?» А она находилась в 500 метрах от здания СБУ «Короленко, 33», где я провел шесть месяцев. Они издевались. «Так вы, может быть, верующий?» Я ответил, что этот вопрос к моему делу не относится. «Нет, относится!» – «Тогда пишите: верил, верю и буду верить вечно и непоколебимо!»

Унжлаг: «Мы вместе продержимся и выживем»

Приговорили по статье 54–10 «за антисоветскую агитацию и пропаганду с использованием националистических и религиозных предрассудков», взамен смертной казни – к 25 годам лагерей строгого режима, высылке на 5 лет, «поражению в правах» на 5 лет. Из Лукьяновской тюрьмы нас повезли в лагерь. Выгрузили возле станции Сухобезводной. До пересыльной тюрьмы было идти еще с километр. 24 декабря. 25 градусов мороза. Мужчинам дали бушлаты, а девочки с Западной Украины так и шли в блузочках, летних платьицах, туфельках да чулках! Пока дошли, некоторых унесли.

Лагерь назывался Унжлаг – 242. Он находился на стыке Костромской, Горьковской и Кировской областей, на болотах. 13-й ОЛП (отдельный лагерный пункт) смертников. Здесь, по пояс в снегу, я работал на лесоповале и заготовке крепей для шахт. Под снегом ноги уходили в болото и покрывались льдом. Баланду и хлеб, которыми кормили, трудно назвать едой. То, что писал Солженицын, то, что писал Шаламов – это правда, но далеко не все, что пришлось увидеть мне и другим «зэкам».

После смерти «вождя народов», Сталина, в 1953-м году, мне изменили срок на 10 лет. А 10 лет в лагерях смертников считалось «детским сроком». Вскоре благодаря политехническому образованию и семинарии меня перевели на «инвалидский» 6-ой ОЛП, где сидела культурная элита страны: значительная часть КБ Туполева, художники, писатели, музыканты. Всего 6 тысяч человек. Там действовали цеха – мебельный, оргстекла, ювелирно-часовой, сборки гиревых часов (где я работал наладчиком). Никогда не забуду, как мне на нары друг по лагерю принес две горсточки сахара и кусок черного хлеба, как бы говоря: «Мы вместе продержимся и выживем».

Мне на нары друг принес две горсточки сахара и кусок черного хлеба

И здесь, не имея музыкального образования, я создал мужской хор, человек 80, и симфонический оркестр, человек 30–40. Нас возили с концертами по другим ОЛПам. А на празднование октябрьских торжеств в 1954-м году пригласили в управление лагеря! Можете себе представить, какое впечатление мы произвели на них! Хор великолепный (половина певцов из профессионалов), оркестр прекрасный! После концерта московский генерал жал мне руку и повторял: «Скоро вы будете на свободе!» Звучало, как сказка. Но уже в 1955-м году меня освободили (освобождали всех, кто не совершил контрреволюционных действий и был физически неполноценен). Я вернулся в Киев и пошел в лавру.

За 20 лет – 14 мест жительства

Наместником лавры был тогда владыка Нестор (Тугай), мой семинарский соученик. Он сдавал экзамены экстерном, я по возможности ему помогал. Мне импонировала его офицерская натура: он жил по принципу «сказано-сделано».

Владыка Нестор (Тугай)

Меня он принял с радостью. Но в один из дней, мы беседовали в его покоях, открылась дверь, и зашел какой-то тип – владыка буквально посинел. Оказалось, это был «куратор» лавры майор Хорьков. Через пару дней меня забрали с всенощного бдения и заставили написать расписку, что в течение 24 часов я покину Киев. Так я проходил петь в лавру две недели и уехал, по благословению Киевского митрополита Иоанна (Соколова), в Одессу, где досдал экзамены за семинарию и устроился помощником регента кафедрального собора. Там я познакомился с моей супругой, внучкой известного одесского протоиерея Трофима Лютого. Людмила окончила медучилище, пела в хоре, знала наизусть все часы, все произведения, которые исполнялись в храме. Мы обвенчались в соборе. А на третий день после свадьбы заходит оперуполномоченный: «Чтобы в 24 часа духа твоего здесь не было!» За 20 лет мы с женой поменяли 14 мест – Шепетовка, Миргород, Кременчуг... И всюду слежка, приходили ночью: «Одевайся, тунеядец, пошли!» А жена с ребенком сидели и плакали до утра, не зная, где я.

В 1961-м году меня пригласили возглавить самодеятельность во Дворце культуры Миргорода. Там я организовал народную капеллу. С ней мы занимали призовые места на республиканских смотрах. После руководил ансамблем «Березка» в Полтавской областной филармонии, хором Крюковского Горного завода в Кременчуге, побывал на гастролях в Болгарии: с меня к тому времени сняли судимость и выпустили за рубеж.

М.С.Литвиненко с супругой Людмилой Васильевной

Своего главного, того, чем я жил, я никогда не забывал. На праздники я пел в храме. В одно из своих посещений Владимирского собора я встретил младшего соученика по семинарии, владыку Варлаама (Ильющенко). Он меня спросил, не возьмусь ли я руководить хором собора. Я ответил, что по своему опыту и образованию готов. Приехав домой, получаю телеграмму с вызовом от митрополита Киевского Филарета (Денисенко).

«Идите, принимайте хор»

Еду в Киев. А владыка Варлаам мне с порога: «Идите, принимайте хор». Так в 1975-м году, в канун престольного праздника равноапостольного князя Владимира, я принял хор Владимирского собора. И прослужил в нем до 1992 года, когда Филарет создал УПЦ КП и объявил себя патриархом Украины и всея Руси. Митрополит Владимир (Сабодан) мне сказал: «Он человек неверующий». – «Владыка, как это может быть? Он митрополит, ректор московских духовных школ, второе лицо в иерархии нашей Церкви». – «Вот так бывает...». Тяжелейший момент в моей жизни! Когда Харьковский собор низложил Филарета и избрал новым Предстоятелем владыку Владимира, я решил уйти.

Владимирский собор в Киеве, расписанный В.М.Васнецовым

Последний раз отслужил на Вознесение Господне и сказал, что Богу нужно служить честно, поэтому ухожу. Секретарь Филарета грозил: «Вы еще на коленях приползете назад!» Думал, страх вернет нас к клятвопреступнику. Но жизнь научила не бояться. Ведь столько православных выстояли в гонения и сохранили верность Церкви – не для того, чтобы мы на свободе стали игрушками политиканов! Половина хора ушла со мной. Мы остались без средств к существованию. Но с Божией помощью создали новый коллектив, Митрополичий хор Киево-Печерской лавры.

Секретарь Филарета грозил: «Вы еще на коленях приползете назад!»

Лавра и ее пение

Первый раз я посетил лавру в 1945-м году. А после поступления в семинарию стал бывать в ней чаще. Однажды регент, архимандрит Феодосий, воплотивший все стилевые особенности дореволюционного лаврского пения, пригласил меня к себе в келлию, усадил за пианино, поставил ноты и велел играть. Я справился. И с тех пор в каникулярное время ежегодно пел в хоре лавры, где мне была отведена роль головщика.

Разрушенный в 1941 г. Успенский собор Лавры

Как-то накануне Успения Божией Матери мы праздновали перенесение мощей преподобного Феодосия Печерского. Я спел раннюю, спел позднюю, читал Апостол и охрип совершенно. Пришел на всенощную: слова сказать не могу. Выбегает иподиакон: «Вас владыка Нестор в алтарь вызывает» (тогда он был наместником лавры). «Иди, читай паремии», – говорит. Я ему шепчу, что у меня нет голоса. Он сделал маленькую паузу: «Иди, читай паремии». Протестовать я не мог. Беру книгу, иду на середину храма, понятия не имея, смогу ли произнести хоть звук. – «Премудрость!» – «Бытия чтение...». Я их прочитал, как никогда в жизни. Вспоминаю и диву даюсь!

Когда советские власти в 1961-м году закрыли лавру, мы со слезами на глазах ходили мимо: музей есть музей. На экскурсиях всем рассказывали, что в пещерах лежат «мумии». А мы все равно, конечно, обходили пещеры с молитвой.

М.С.Литвиненко с митр.Павлом (Лебедем)

Восстановленная Киево-Печерская лавра

После возвращения лавры, в 1988-м году, митрополит Владимир благословил нас петь в Крестовоздвиженском храме, после – в Трапезном. Пели мы и на руинах Успенского собора, стоя на камнях, а когда его открыли, с радостью перешли на хоры. Лавра похорошела! Такой красавицей, какой ее сделал владыка Павел, лавра не была 100 лет!

– В чем загадка лаврского пения, от которого мурашки бегут по коже?

– Это украинская ментальность, воплощенная в сочинениях Киево-Печерской лавры XVI–XVII веков, в лаврских подобнах. Все стихии природы и переживания души человеческой можно услышать в лаврской великой ектенье!

– Что для вас церковное пение и какой стиль вы воплощаете в своем творчестве?

– Я следую стилю своих учителей, о которых рассказывал – Калишевского, Толстого, Гончарова. Его недостаточно изучать по записям. Его можно продемонстрировать по божественному вдохновению, и если оно приходит, произведение звучит особенно. Поэтому я против исполнения церковной музыки на концертах: проявить себя церковный хор может только в литургическом пространстве. А без него теряет стержень. Основное предназначение хора – помочь человеку приподняться на миллиметр от земли, к Богу.

Вместо эпилога

– Вы никогда не пожалели о своей прямоте?

– В конечном счете нет. Я свидетельствовал, что я и кто я. Всегда шел своим путем и исповедовал Христа.

М.С.Литвиненко на клиросе братского хора лавры. Регент – архим. Полкиарп (Линенко)

– А что для вас настоящая вера и церковность?

– Ну, чтоб на всенощном бдении не быть, такого не могу представить! Я прихожу в лавру каждый день, когда не ленюсь.

– Вы много сталкивались с человеческой скверной. Что помогало не осуждать?

– Я с детских лет понимал, что осуждение – страшный грех: «Не судите, да не судимы будете». И разбойник грешил. Ты осудишь, а человек через минуту сокрушится сердцем, и Господь его простит.

– Вы рады тому, что украинский язык возвращается на Украину?

– Да. Но, понимаете, возвращается он не очень приемлемыми путями, через насилие. Это болезнь наших националистов, даже скорее нацистов. «Слава Украине» – ну это же «Deutschland-Deutschland über alles»^[7] – мы знаем этому цену!

М.С. Литвиненко в Трапезном храме преподобных Антония и Феодосия Печерских

– Как изменился украинский народ?

– Он поражен моралью Совдепии, которая выхолостила все человеческое, прежде всего, веру в Господа. И это, возвращаясь к началу нашего разговора, одна из причин того, что народ ошибается в своем выборе. Мне довелось быть вовлеченным почти во все основные катаклизмы XX века. Массовый голод 1932–1933 годов, и один Господь знает, как мы выжили! В 1937-м с хутора забрали трех самых ярких антикоммунистов и уничтожили, а скольких гоняли! Взрослые открыто обсуждали дома ужасы, которые творились вокруг. Я никогда не забуду моего учителя в начальных классах, Петра Степановича Щербаковского. Он осторожно доносил до нас те тонкости идеологии, которые могли воспринять наши сердца. В 1929-м году мы пережили раскулачивание, и «имению» деда Дементия пришел конец: разбомбили все – нам не оставили ни миски, ни ложки, ни стула, ни подушки...

Мне довелось быть вовлеченным почти во все основные катаклизмы XX века

– Так почему же люди верили (и сейчас снова верят), что власть, которая не оставила им «ни ложки, ни подушки», способна вести их в светлое будущее?

– Какие это люди? Это не люди... Это слепота. И все повторяется, а люди не видят очевидных вещей – где правда, а где ложь.

– Вера помогает увидеть?

– Вера – безусловно!

«Величит душе моя Господа», исполняет Митрополичий хор Киево-Печерской лавры, регент – Михаил Семенович Литвиненко. Запись 2002 г.

​

– Вы были с Церковью Украины всегда – и в годы гонения, и тогда, когда вера стала свободной. Как вы смотрите на нынешнюю ситуацию?

– Люди не хотят вдумчиво взглянуть на церковную историю, оценить благо единства нашей Православной Украинской Церкви. В прошлом ее центр был перенесен в Москву – от натиска католичества. Сейчас у нас независимая, управляемая самостоятельно Церковь. Мы имеем Томос с 1990 года. Томос из Константинополя – не ради автокефалии, а ради легитимизации раскольников. Происходит катастрофа.

– На вашей памяти власть на Украине менялась много раз. А в чем вечная и неизменная сущность Украины и ее народа?

– В благородстве. В доброте. В православной вере.