Об отце Павле (Груздеве), русских святых и пророке Иеремии

Архимандрит Павел (Груздев)

С отцом Павлом (Груздевым) познакомился из книг. Очень полюбился батюшка. Ни с кем не разговариваю из усопших, только с дедом и с ним, как с живыми. По-настоящему. Даже прошу рядом посидеть. И он слышит!

Раз ехали через Ярославль в Сергиев Посад, к Преподобному. В Тутаеве ни разу не был, а хочется батюшке поклониться. Сам за рулем, куда хочу – туда верчу. Свернул в объезд, там пробка: зима, гололед – фуры встали. Три часа стояли и мы, вечер уже, темнеет. Ну да ладно! Правда, не один еду, со священником. Неудобно получается пред ним. Терпение и труд все перетрут. Восемь вечера, и мы в Тутаеве. Навигатор подсказал, где Леонтьевское кладбище. Выходим – темнота, где могила – не вемы. Пока кадило разжигали, смотрим: два человека идут. Не к нам ли? Точно, последний дом уже прошли, больше некуда, токмо на погост.

– Здравствуйте.

– И вам не хворать!

– Не подскажете, где могилка отца Павла?

– Да вот же тропинка, пойдемте.

– Вы батюшку знали?

– Как же!

То ли в доме его родительском живут, то ли еще что – забыл. То ли от радости, то ли от мороза. Уж не помню, как и назвались те люди (мужчина и женщина были). Дай им, Господи, здоровья и многих лет жизни!

– А вы как здесь?

– Вот к своим решили сходить.

После восьми вечера, в феврале, в метель?!

Указатель на Леонтьевском кладбище

Нет, это их отец Павел вразумил. Уж не знаю как, но точно он. Почему? Да я его лично об этом просил. Еще в пробке: мол, батюшка, отец Павел, родимый, ты уж встреть нас там в Тутаеве, приюти. Место незнакомое, ночь, на кладбище едем – не по себе. Вот и сжалился, встретил. Думаю, нас и приютить бы не отказались, да очень в Лавру надо было. Литию служили как Литургию, с благодарностью за милость, да родителей его помянули (и поминаем). Низкий поклон тебе, Батюшка, и вечная память у Бога нашего!

Потом уж сделал фото на холсте, где он босой у закрытого храма. Большое, в простую рамку оформили. Жалуюсь ему, когда какое горе горькое. С воспитанием детей уж больно помогает. Жив Господь, и отец Павел жив. Для меня его жизнь – память о России, которой нет и не будет. Рассказывали: в деревне одной в шестидесятых годах нищий был. В лаптях ходил, ночевал, где пустят, ел, что дадут. Раз приняла его хозяйка и смотрит: нищий лапотки поизносил изрядно. Снимай, говорит, новые дам. Тот снял, а там и портянки все сгнили и вонь страшенная. Что ты? Не стирал давно? Оказалось, что как-то подшутили над ним: вот снимешь лапти – и украдут. Забоялся он кражи да боле и не снимал. Уж сколь ходил, неизвестно, только когда хозяйка ему такие ноги своими руками вымыла, тогда нищий обмолвился, что полгода как такого блаженства не знал.

Впрочем, такие простота и незлобие, милосердие и служение ближнему вне времени. Речь о Руси исторической. Нет и не будет Руси домонгольской. Как нет и не будет Руси допетровской. Как нет и не будет Руси досоветской, где 80 процентов населения крестьяне, где голова государства пропорциональна телу, где не спрашивали с детей бег на стометровку, где сельчане сами строили шестипрестольные храмы, без помощи от священноначалия (с благословения, конечно). И эту Россию не вернешь просто застройкой храмами, введением ОПК, раздачей земли многодетным или еще чем хитрым. Без веры все грех. Вот и верую…

Нет прошлой Руси, но есть Христос и Матерь Его Пречистая. Из домонгольских есть Владимир и Ольга, Борис и Глеб, Антоний и Феодосий Печерские с сонмом… Из допетровских есть Сергий, Авва земли Русской, и ученики его, есть блаженный Василий… Есть Димитрий Ростовский, Феофил Киевский, Серафим (Саровский и Вырицкий), Матрона и Ксения, Иоанны и Алексии, Трифоны и Прокопии, Вологодские и Тобольские, Пензенские и Японские… Почитая их память, и мы оживаем.

Живы наши святые и праведники. Почитая их память, и мы оживаем

Они есть, и Бог не смерти предал, наказуя нас. Теплится лампадка перед Владимирской и Тихвинской, Албазинской и Иверской… Где теплится, где мерцает (велико простое русское слово). Помолитесь, вси родимые, да не оскудеет любовь за умножение беззаконий наших, да покаемся, да не пойдем с Лотом в землю Гомморскую, да не продадим Иосифа в Египет, да не убоимся царя Вавилонского, да останемся на земле праведной, да не бежим в Египет (см.: Иер. 42–43). А ежели нет? Ежели уйти, продать, убояться, бежать? Да нежели не ежели, а уже? Ушли, продали, убоялись, бежали. Вспомним жену Лотову, рабство в Египте, пленение Вавилонское. «Кто на смерть, тот предан будет смерти; и кто в плен – пойдет в плен; и кто под меч – под меч» (Иер. 43: 11). Праведные еще более освятятся, противящиеся Богу того сквернее станут. Все на суде Божием. И не скажешь Ему: да не будет. Он все делает от любви! Рухнул дом. Слава Богу! За что? Есть за что – младенца-то как сохранил? А остальных? Не наш тут разум. Может, и праведный кто погиб, может, еще кто. Всё там, под завалами: и Богу слава, и, Господи, помилуй.

Жила некая раба Божия Лидия. Жила, как и все живут, с грехом пополам. Вторую половину жизни Церкви отдала. Жила верою и трудом на краю села. Говорят, просила у святых, чтоб обузою на старости лет не быть. И вот ей крышу перекрыли: старый шифер убрали, профнастил положили. Вышла она весною снег с тротуара убрать, да на тротуаре и осталась. Под снегом, что с новой крыши сошел. Как тут рассудить? Не наш тут разум. Может, и праведно погибла, может, еще что. Всё там, под завалами: и, Господи, помилуй, и Богу слава! Верю Анатолию Оптинскому: «Не отрицайся скорбей, ей, слюбятся». Верю отцу Павлу (Груздеву): «Помирать не миновать; земная роскошь смертию отнимается, а страдания ею же прекращаются». Наказал здесь – не наказывай там. Этим послушанием веры прошли все святые, и мы, грешники, этим же спасемся!