«Плохих людей не встречал» и другие установки мастера духовной дипломатии

Сегодня отпевание протопресвитера Матфея Стаднюка. Жизнь праведника и по его смерти – свет миру. Новопреставленного вспоминают сослужители по Богоявленскому кафедральному собору в Елохове, где батюшка настоятельствовал более 40 лет.

Протопресвитер Матфей Стаднюк

В Церкви всё – для человека

Протоиерей Михаил Райчинец:

– Отец Матфей – добрейшей души человек, труженик на ниве Христовой. Будни – в Патриархии, субботы-воскресенья – в храме. Деятельный, – он мог и людей поднять, организовать, причем именно собственным примером: помню, когда устраивал предпраздничные уборки, мог, еще будучи покрепче, сам и метлу взять, грабли какие-то – только оглянешься, а он уже там что-то подчищает, гребет! При нем работа всегда кипела. Народ с удовольствием подхватывал этот вихрь дел – сад обустраивал, приписанный к собору храм Мученика Никиты на Старой Басманной восстанавливал и т.д.

Семья Стаднюков (справа налево) - отец Матфей, мать Анна Демьяновна, супруга Феодосия Павловна, брат Алексий. Фото1950-х годов

Отец Матфей Стаднюк всю жизнь особо почитал Божию Матерь Батюшка был еще той старой закалки, – люди раньше умели самоотверженно работать. Родился он в 1925-м году, в простой крестьянской семье, в селе Залесцы, что в Тернопольской митрополии на Украине. Это в 8 км от Почаевской лавры, которую вроде даже было видно из их окон, потому что лавра стоит на горе. Мать, Анна Демьяновна, с самых малых лет туда носила, а потом водила сыновей – все трое, оставшиеся в живых (четвертый погиб на войне), стали священниками – в первом поколении.

Из их села вообще вышло более 220 священнослужителей. Архидиакон Андрей Мазур тоже был односельчанином отца Матфея. Это при том, что и село-то небольшое – всего-то около тысячи дворов. А вера была такова, что батюшка потом шутил, что у них любая доярка в богослужении подчас лучше разбиралась, чем некоторые из современных иереев.

С земляком отцом Андреем Мазуром

Хотя и гонения там лютые – в те годы не только за саму веру, но и за приверженность Московскому Патриархату. Приедет батюшка в родное село, а прямо в алтарь во время службы вваливаются местные уполномоченные:

– Вы не должны здесь служить!

– Когда и как мне служить, не ваше дело! – отбреет их.

Так они потом тамошнего батюшку гнобили за это так, что и при похоронах этого настоятеля власти специально раньше намеченного времени заставили провести погребение, – лишь бы «московскому попу» (отец Матфей ехал на проводы) не успеть проститься.

Новый храм на родине

Уже в наши годы под началом отца Матфея священники – выходцы из этого знаменитого села – собрались и построили там новый огромный храм, – батюшка этому очень радовался. Сам он с малых лет прислуживал в алтаре старой Покровской церкви их села. Фотография этого храма потом и здесь, в Москве, всегда висела в его кабинете. Божию Матерь, под чьим Покровительством начал свое служение, потом всю жизнь подчеркнуто почитал: служил молебны с акафистами перед Ее иконами, Параклис.

Покровская церковь в родном селе Детство у батюшки было очень трудным – всего довелось хлебнуть: и голод, и нищета, и притеснения. Потом война началась. Оккупация. От немцев, вспоминал, в Почаевской лавре приходилось прятаться, причем были готовы выйти по древнему – не знаю, может быть, и подземному – ходу, – но он не понадобился: фашисты боялись зайти в монастырь. Такая там святыня величайшая. Батюшка, когда еще был в силах, старался каждый год выбираться на Родину, в Почаев. Там и начинался его путь к служению у престола.

В 1942-м году тогда еще 17-летний Матфей Стаднюк поступил на пастырские курсы при Почаевской лавре. Храмы в войну не отапливались, так он вспоминал: оденешь на себя всё, что только можно, – а их еще, хлопцев, и проповедовать ставили – у них такая практика учебная была. Это какое же горение духа надо иметь, чтобы – тебе холодно, а ты мальчишка замерший – проповедь огромному скоплению народа говоришь (потом у батюшки так и осталось это особое внимание к тому, чтобы всё внятно, четко с амвона произносилось).

Фашисты боялись зайти в монастырь. Такая там святыня величайшая

Ужасов, рассказывал, много довелось в военные годы пережить. У них там рядом с селом еврейское гетто устроили. И вот, в какой-то из дней слышат: выстрелы начались – один за другим, один за другим… Вскоре сообщили: «Сегодня всех жителей гетто расстреливают». И выстрелы продолжались-продолжались-продолжались целый день. Это было непереносимо.

Иерей Матфей Стаднюк – студент МДА Немцы, при внешней их якобы лояльности к Церкви, и православных убивали, особенно тех, кто был за сохранение канонического единства Православной Церкви на Украине с Московским Патриархатом, – видимо, это такой фронт самой озлобленной бесовской войны. Но отец Матфей говорил, что народ всегда знает, что ему надо, настоящих православных не проведешь, и единство разрушено не будет. Про годы Великой Отечественной войны вспоминал, что именно за ратование о единстве был убит обманно вызванный в соседний город – это где-то в районе Кременицы – по пути, в лесу, митрополит Алексий (Громадский). Вскоре после этого убийства тогда еще юному Матфею Стаднюку надо было пешком идти тем лесом 60 км. Страшно, рассказывал, – они знали, что там в зарослях всюду немцы прячутся, – просто промчался, а как прибыл по назначению, встретился с нужным человеком, что-то ему дали поесть, и он упал – ноги отказывали…

Еще война не закончилась, его, 19-летнего, в марте 1945 года в диакона рукоположили, а через год – во священника. До своего первого храма, рассказывал, пешком тоже около 60 км шел. Служил еще и в окрестных четырех селах, – в те храмы тоже в основном пешком по горам добирался. Разве что кто-то где-то на лошадке часть пути подбросит. На Пасху, вспоминал, каждое село по очереди посещал: где заутреню отслужит, в другом храме – литургию, в третьем можно только Светлую заутреню повторить, куличи освятить.

Выпускники духовной школы

Потом, в 20 лет, его уже благочинным назначили, а это значит – охват территории еще более увеличился! Опять десятки километров пешком проходил. На совещаниях духовенство – в основном зрелые отцы, ему неудобно – самый молодой. Видимо, натерпелся этой неловкости, – хотя, вспоминал, архиерей к нему очень хорошо относился, – но всё хотел батюшка продолжить учиться, знал, что в Москве уже и Богословские курсы, после преобразованные в семинарию, открылись. Стал отпрашиваться. Владыка какое-то время не отпускал, но потом, когда в 1949-м году уже несколько оправились от войны, благословил.

Протоиерей Михаил Райчинец Каким-то образом отец Матфей смог тогда даже билет на самолет раздобыть! Хотя и жили-то скупо. Распихал, говорил, по карманам сало, брынзу, сливы (раз по карманам, значит, немного-то было!) – и полетел!

Тогда, вспоминал, в духовной школе все были очень дружными: и студенты между собой, и преподаватели, – войну пережили, кто-то и через лагеря прошел. Это всё была суровая жизненная школа. Помню, когда я только пришел в Елоховский собор служить, мне батюшка как-то сказал: «Держи язык за зубами». Потом я уже узнал историю одного из их семинарских преподавателей – отца Николая Никольского. Тот однажды просто пропал, а когда через два года вернулся, на вопрос:

– За что посадили?

– За болтовню, – ответил.

Им тогда постоянно надо было быть начеку. Батюшка потом всю жизнь собранность, дисциплину ценил. Порядок во всем. Это еще позволяло и не отвлекаться, не рассеиваться. Сам-то отец Матфей нес великое служение.

С владыкой Тернопольским и Кременецким Сергием на родине

И нас наставлял: «Спешите делать добро». Часто, кстати, панихиды, литии посылал служить на Введенское немецкое кладбище в Лефортово (он там до Елоховского собора 25 лет был настоятелем храма Апостолов Петра и Павла): «На могилах митрополита Трифона (Туркестанова), у доктора Гааза обязательно, – говорил, – панихиду или хотя бы литию отслужите».

Его всегда, даже при всех его высоких постах в Патриархии, отличала особая внимательность к людям

После уже, когда советская власть ослабла, отец Матфей сестричество при Елоховском соборе организовал. Его всегда, даже при всех его высоких постах в Патриархии, куда его взяли сразу после семинарии-академии, отличала особая внимательность к людям. Кто бы к нему ни обратился:

– Вы подождите, потерпите… – как бы он ни был занят, попросит подождать, потом обязательно выйдет, выслушает, ответит-наставит.

Все спокойно, уверенно, убежденно. Все по заповеди, по любви.

Или когда мы, священники, ему какие-то вопросы передавали. Вот, например, люди часто спрашивают, как имена в записочках писать: Эдуард, Виктория и т.д. «Как говорят, так и пишите, записывайте в синодики и молитесь. Главное, чтобы крещеные были», – батюшка отвечал.

Крещение малыша

Он так всегда все дела в Церкви устраивал, чтобы все здесь было – для человека. К нам-то, служащим, работникам храма, он мог быть и строг, но всё должно было быть на благо, для спасения приходящих.

Раньше-то он где-то и тайно людей по домам крестил, старался обратить всех, кто готов был услышать о Боге, а тут человек сам в храм пришел, – всё должно быть к нему обращено!

«Плохих людей не встречал», – говорил нам, уже будучи в преклонных годах, за 90, отец Матфей. Вот это слова праведника!

А любовь-то – она бдительна,
или Что делать, чтобы не случилось катастрофы

Протодиакон Евгений Трофимов, клирик Богоявленского собора в Елохово:

– Отец Матфей – легенда нашего времени. Все говорят, батюшка был непростой. Был у него дар от Бога. Я просто избегаю таких громких слов, как прозорливость, но что-то Господь ему открывал. Не то чтобы он обличал что-то сокровенное, – нет, но он как-то чувствовал людей, каким-то внутренним ведением постигал, что происходит, что дальше будет…

Я просто избегаю таких громких слов, как прозорливость, но что-то Господь ему открывал

Я знаю батюшку уже почти 40 лет. Это человек, который полностью посвятил себя служению Церкви. Нес послушание секретаря при Святейшем Пимене, а потом и при Святейшем Алексии II. А времена тогда были очень сложные. Батюшка был своего рода духовным политиком, дипломатом. Всегда мог взять удар на себя, умиротворить – даже тех, кто предпринимал какие-то яростные нападки. Многих он, кстати, и из высших эшелонов тогда еще советской власти тайно покрестил. Сколько потом таких признавалось, что нежданно-негаданно для себя обратились именно благодаря встрече с отцом Матфеем.

А какой он молитвенник! Всё успевал, и еще и молился! А то, бывает, жалуются: нет времени на молитву… Сказано про праведника: «вся, елика аще творит, успеет» (Пс. 1, 3). Батюшка всех наставлял: «Ваша обязанность почаще бывать в храме». От сослужителей требовал особой внимательности за богослужением: «Повнимательнее».

Сами-то мы отца Матфея старались никогда не отвлекать – все текущие вопросы решали через отца ключаря. Просто знали его нагрузку. Но вот что удивительно, помню, еще с 1980-х годов, при всей его занятости и ответственных патриархийных постах, отец Матфей, сам служащий по воскресеньям обычно на поздней литургии, всегда приезжал к ранней! И всю первую службу молился, вынимая частички из просфор – много-много.

Если же отец Матфей был в алтаре и «не занят», я, бывало, грешным делом даже подумывал: «Лучше бы он у престола стоял…» – ибо занят он тогда был нами… Чтобы поменьше присаживались в алтаре, никаких разговоров, это всегдашнее его: «Повнимательнее». Духовному-то человеку этой поднастройки не надо…

В Елоховском

Когда сам служил – весь уходил в службу. Горел молитовкой. Очень любил служить. Желал, чтобы и мы все были также отданы богослужению. Но мы-то лодыри. А он – человек храма.

В нем всегда была такая, не внешне напыщенная, а внутренняя стать: чувствовалось сразу, что – настоятель, протопресвитер. Отец. Хозяин.

Нас-то как ни натаскивай, всё мы мимо этого высокого церковного тона, а он умел его держать, внутренний слух у него был на это преображенное состояние бытия настроен.

Помню, прихожу к нему:

– Батюшка, меня тут приглашают на повышение квалификации. Это же мне два месяца придется учиться. Как мне, соглашаться?

– Твое повышение квалификации – здесь, в храме. В соборе, – ответил он (отец Евгений, рассказывая, передает малороссийское оканье и убеждающую нисходящую интонацию отца Матфея – прим. О.О.).

Протодиакон Евгений Трофимов Всё. Больше мы к этому вопросу не возвращались.

Он, кстати, очень ревностно всегда относился к Елоховскому собору. Когда кто-то из прихожан какие-то у него билетики выпрашивал на службу в Кремль:

– Надо в собор ходить, в собор, – отвечал батюшка.

Почему-то батюшка ревновал, когда прихожане ходили в другие храмы. У него было такое твердое убеждение: куда тебя Господь привел, там и молись.

До последнего времени батюшка постоянно приезжал в храм – вот именно в тот, в который был священноначалием назначен. Он уже был на колясочке, правая рука у него, я так понимаю, была полупарализована, он как-то больше левую руку тебе даст, держит твою руку в своей, пожимает. Уже ничего не говорил. Но такое от него духовное тепло исходило! Это подвижник XX–XXI веков.

Батюшка был очень милостивый, добродушный к внешним, а к себе, наверно, очень требователен, но с годами как будто этот тонус стал его второй натурой, а вот нас, разгильдяев-сослужителей, батюшка гонял и строил! Причем мы-то ему еще на выходных под руку попадались, – а вот тем, кто в Патриархии, представляю, каково было… Отец Сергий Суздальцев про это потом очень смешно рассказывал: только, мол, отдохнуть вознамеришься, – опять указ! Едва выдохнешь, отец Матфей трезвонит: «Собирайся!» – ехать куда-то! Вот бы лишь присесть – «Рота, подъе-е-е-м!»

Однажды в Великую субботу батюшка мне говорит:

– Отец Евгений, в час идем освящать куличи.

Я бросился искать кропило, требник, корзинку… Мечусь, ничего мне не попадается, другие батюшки всё уже разобрали. Прихожу, а отец Матфей там уже с какими-то женщинами всё освящает.

– Батюшка, – говорю, – только корзинку вот и нашел…

– Видел я, – говорит, – бестолковых, но такого бестолкового впервые встречаю.

Мог так, с юмором, осадить свою «солдатню». Стою я там с этой пустой корзинкой… Еще и дождик стал накрапывать, так что все и разбежались.

Но батюшка всегда вразумлял по-доброму. Никогда не кричал. Замечания в основном всегда уже после делал.

Помню, я как-то вычитал где-то, что диакон не должен громогласить, надо как-то без надрыва всё произносить. Я взял себе это на вооружение, намеренно себя приглушаю. Батюшка слушал-слушал, ничего не сказал. Потом, во время шестопсалмия, подзывает:

– Отец Евгений, что ж ты там – про себя, что ли, служишь? Что ж ты так тихо ектенью говорил?

– Батюшка, я вот вычитал, что надо, чтобы диакон не кричал, а спокойно призывал к молитве…

– Но бабки-то глухие стоят!

– Понял.

Протоиереи Матфей Стаднюк и Владимир Диваков

Батюшка очень мудрый. Он никогда, кстати, сразу не отвечал на вопросы. Что-то у него спросишь, а он:

– Как-как? – и начинал думать.

Весь внезапно уходил в себя. Не поверхностно ко всему относился. Всегда был очень внимателен к прихожанам, да и просто к людям, обращавшимся к нему. Мы-то, бывало: «Да гнать его надо», – думаем, посмотрев на иного. А батюшка – нет, смотришь, отвел в сторонку очередного просителя: «Помочь надо». У нас, помню, владыка Питирим (Нечаев) служил, а потом, как на трапезу шли, заметил батюшкины раздачи.

– Отец Матфей?.. – так, шутя, выразительно на него глянув, поставил ему на вид.

– Каюсь, владыка, грешен, – тут же отозвался батюшка.

Он ведь сам из тех, кто много перестрадал. Помню я то поколение священников, – их уже практически не осталось. Они, может, и не сильно образованные были, но преданные Богу. Духоносцы. Такие и могут утешить, примирить всех – «стяжали дух мирен». Дух Божий действовал через них.

Мы же все со своими характерами. Надо, зная недостатки каждого, покрывая их, лавировать – не давить на больную мозоль, а наоборот, как-то сглаживать острые углы. Отец Матфей это умел – мог как-то всех утихомирить.

Как-то, помню, надо начинать панихиду по А.С. Пушкину. Отец Матфей нас всех, диаконов, собрал. А отец Николай Воробьев – был у нас тоже такой взыскательный батюшка, – в алтаре еще находился, и у него там уйма записок. Вышел, идет к отцу настоятелю, весь такой разгоряченный:

– Вы всех диаконов забрали! Хоть бы кого-то, кто помог бы простые записки почитать…

А отец Матфей ему просто так возьми да и скажи:

– Отец Николай, не кипятись.

И всё! Вот как можно так, одной фразой, всё бушующее негодование снять?

Божий человек. Молитвенник. Дипломат настоящий, – в том смысле еще, что он не внешне это как-то все решал, а внутренне урегулировать мог.

Бывало, просто посмотрит, но так, что все становилось ясно и без всяких слов. Как-то умел еще и наши немощи покрывать. Вразумить – вразумит, а и не так, чтобы это было убийственно. Пастырь добрый. А любовь-то – она бдительна.

Меня он всегда ругал. Помню, был день Ангела у одного из наших старших священников – отца Николая Воробьева, а я то ли поленился тогда прийти… И вот батюшка меня подзывает потом:

– Отец Евгений, что ж ты не пришел, не почтил отца Николая?

А я возьми да и ляпни:

– Батюшка, коплю силы для дальнейшего служения…

Он так махнул рукой, что у меня до сих пор этот жест перед глазами.

Со мной вообще одни недоразумения были. А батюшка всегда с юмором относился. Но и с ним можно было пошутить, посмеяться. Это и есть один из показателей здоровых отношений столь высокопоставленных, почитаемых пастырей и их подчиненных. Батюшка, бывало, ко мне подойдет, да забудет: зачем? Вместе рассмеемся.

Сейчас таких старцев – любвеобильных, духовных, мудрых – осталось очень мало: отцы Кирилл (Павлов), Иоанн (Крестьянкин), Адриан (Кирсанов), Наум (Байбородин) ушли… Батюшка Илий остался. А кто еще?..

Помню, с отцом Матфеем идем по кладбищу – там такая узкая дорожка, – и он со всеми, кто движется нам навстречу, здоровается.

– Отец Евгений, надо вот так, – говорит, – со всеми здороваться. Просто поприветствовать человека.

Благословение алтарнику

Для меня это была новость. Так-то, просто на улице, не будешь со всеми здороваться, а в каких-то немноголюдных местах, тем более на кладбище, – надо, оказывается, и с теми, с кем незнаком, здороваться.

У него такая была фраза: «Надо радеть, чтобы наши традиции жили в сердцах, иначе, если мы их потеряем, будет катастрофа».

Благословил создать воскресную школу при Елоховском соборе. Меня там тоже преподавать назначил. Потом всё спрашивал:

– Отец Евгений, как дети? – во всё вникал.

Детвора его, помню, смотришь – очень любит. Песни ему какие-то всё пели. Вырастают, хранят в сердце его пример.

Вечная память.

Отец Матфей Стаднюк с детворой прихода

Главный миссионерский аргумент и раскрытие духа через улыбку

Протоиерей Борис Обрембальский:

Протоиерей Борис Обрембальский – Когда батюшка как-то в Патриархии предложил мне прийти в Елоховский послужить, я внутренне весь собрался: все-таки кафедральный собор. О чем я только не передумал, когда шел туда. Это был март 1994 года, – тогда еще все-таки была несколько другая в обществе обстановка, еще было много оглядок на прошлое: «как бы чего не вышло» и т.д. Обычно, принимая кого-то в клир, настоятель обстоятельно расспрашивает про образование и прочее. А тут батюшка меня совершенно ошеломил первым вопросом:

– А вы умеете громко служить?

Дело в том, что раньше, когда открытых храмов было мало, народу, особенно на праздники, собиралось столько, что распахивали окна и двери, техника еще не позволяла усиливать возгласы и молитвы, и тогда действительно требовались голосистые иереи, чтобы весь народ слышал и мог вникать.

У отца Матфея было стремление угодить людям: вот мы – слуги в Доме Божием, а это чада к Отцу приходят

У отца Матфея было такое, очень ярко выраженное, стремление точно угодить людям: вот мы – слуги в Доме Божием, а это чада к Отцу приходят.

Иногда в чем-то, может, и дерзко, помню, попытаешься его урезонить:

– Батюшка, ну, это же долго будет…

– Но люди же пришли, они хотят…

Вот такое стремление, как у наших великих преподобных: чтобы никто тощ и неутешен не ушел.

Батюшка первым приходил всегда в храм. Как бы ты ни спозаранился, он все равно уже был в алтаре! Наставлял: «Куда бы тебе не надо было прийти – на учебу, на работу, – приди заранее. Тем более – если ты пришел в алтарь, Богу предстоять. Это самое важное занятие на земле. Хотя бы минут за 20, за полчаса надо уже быть на месте. Сосредоточьтесь, придите в себя, со всеми поздоровайтесь, взгляните на иконы, помолитесь. И если вы так начнете службу, то будете уже более внимательны, и служба проникнет в душу. А то вы вбегаете за две минуты, служба начинается, вы пока отдышались, пока абстрагировались от того, что вам там по пути мешало, так у вас полслужбы вне службы и прошло… Только настроился – служба кончилась». Это касается и прихода на службу прихожан.

Сам, приходя заранее, мог спросить у диаконов:

– Какое сегодня читается Евангелие?

Допустим:

– 7-е воскресное.

Отец Матфей Стаднюк

Подойдет, откроет Евангелие, сам прочтет, закладку аккуратно поправит. Не потому, что не доверял, а это его настраивало на размеренный, осознанный ход службы.

Во время богослужения всегда и во всем был очень аккуратен. Никогда не торопился. Да, он мог пройти по алтарю быстро, но неспешно. У него были очень четкие и выверенные движения, всё могло происходить в темпе, – особенно когда это требовалось, – но без суеты. С благоговением. Взвешенно, осмысленно.

После богослужения: молодые священники часто отслужили и – всё! – быстро-быстро: кому еще в Сергиев Посад ехать, кому на другой конец Москвы – все торопятся, разбегаются. Отец Матфей никогда не спешил уйти из храма. Из алтаря уходил последним.

Его у солеи люди всегда ждали. Он им радовался, как ребенок! И они тоже – пока его до дежурки доведут, все как-то веселели.

Обычно человек с возрастом становится более снисходителен, добродушен, а про отца Матфея и те, кто его и по полвека знает, говорят, что батюшка всегда был как ангел: мирен, с улыбкой. Это как в патериках пишут про святых: ничего даже спрашивать не надо, просто достаточно посмотреть на такого человека, – это про отца Матфея!

С детворой прихода

Кто бы откуда ни приехал, в каком бы кто ни был состоянии, но когда его увидят, расплываются в улыбке. Знаете, это такая улыбка, когда ты уже не знаешь: куда тебе еще там улыбнуться, дальше-дальше-дальше хочется – улыбка как раскрытие духа!

– Какой батюшка хороший! – только и приходилось слышать отовсюду.

Даже у американцев, которые и спустя десятилетия помнили его служение в Нью-Йорке, их дежурные улыбки вдруг становились какими-то теплыми. В общении с иностранцами отец Матфей и в свои преклонные годы запросто на английский переходил. Многих, особенно людей нецерковных, это потрясало, располагало. Так он мог заронить в душу какое-то зерно веры.

Многие люди потом признавались, что воцерковились благодаря встрече с отцом Матфеем

У всех при виде отца Матфея была радость. А положительная эмоция, известно, – это главный миссионерский аргумент. Многие люди потом признавались, что воцерковились благодаря встрече с отцом Матфеем. Он всегда заботился о людях.

Помню, у нас служил один архиерей. Вышел на проповедь. И уже минут 40 прошло, а владыка всё наставляет паству. Про праздник уже рассказал, и новый заход:

– А мы вот еще с вами сегодня читали Евангелие о том-то…

Уже и это выслушали.

– А еще, – говорит, – Церковь празднует сегодня память такого-то святого…

У настоятелей разные в таких случаях тактики бывают: под отцом Иоанном (Крестьянкиным), например, начинали из алтаря коврик поддергивать… Но тут, я чувствую, отцу Матфею, у которого было очень хорошо с чувством юмора, не до смеха. И дело не в том, что это был архиерей, хотя отец Матфей, безусловно, почитал церковную иерархию, как, собственно, и многие владыки, особенно моложе его, относились к нему с большим почтением. Просто в одном из приделов уже должно было начаться отпевание. Близкие усопшего ждали…

– Отец Борис, – распорядился батюшка, – идите отпевайте. Владыка будет до вечера говорить проповедь.

Он всегда очень трепетно относился к любому человеку – «захожанин» он, «прохожанин», – для него не было этих ярлыков: каждый человек – чадо Божие.

Отец Матфей Стаднюк А вот со священниками-сослужителями батюшка бывал Воанергес (сыны громовы, см.: Мк. 3, 17). Он не был злым. Был добрым. Но строгим. По отношению к своим. И очень требовательным. Я все, помню, по молодости лет и глупости, свойственной этому возрасту, недоумевал и хорохорился: «Вроде же он сам меня пригласил к себе на приход… Что же происходит?!» В том, что он видит тебя насквозь, я не раз убеждался. Более того, он точно знал, я в этом на 100 % уверен, кто каким пастырем станет в перспективе. И – строгал, строгал, строгал. И там, где больнее, точно больше тебя как раз и обтесывал. Мы-то, многие, по молодости лет заносчивы, не по делам амбициозны бываем. А он всё капает тебе, капает. Причем ругал он всегда не сразу. Память у него была феноменальная. Могло пройти месяца три, а он тебе со всеми подробностями, видно, как-то ощутив, что сейчас ты уже сможешь усвоить, осознать, начинает полностью живописать картину: «А помнишь?!…» – тебя просто до холодного пота пробирало. Причем, когда ты ранее это делал, ты просто даже не предполагал, что что-то не так… Те, кто слушал Исповеди старцев, отца Кирилла (Павлова), например, и других – знают, что они каются в том, что мы даже за грехи не считаем. Помню, вызывают тебя к отцу Матфею, идешь спокойно, вроде ничего такого не напортачил, заходишь и… началось! Это была очень глубокая духовническая работа, где приходская практика – просто предлог. Его требовательность уходила корнями в сферу духа: дело было вовсе не во внешнем – даже пусть и церковном – благочинии, благолепии и т.д.

Вообще, поражало, что он, будучи на высоких должностях при Предстоятелях – сначала Святейшем Пимене, потом Святейшем Алексии II, – нам еще, молодым священникам, и время свое, и внимание уделяет! Причем старался именно всех нас собрать на тезоименитство, например, или какую-то дату собрата. Сам свои дни рождения батюшка долго не отмечал, просто служил в этот день потихоньку в Никольском приделе, – и мы даже не догадывались, что у настоятеля в этот тихий день – день рождения. А потом, уже когда батюшка становился всё старше, и было неизвестно, не окажется ли этот день рождения последним, – стал снисходить к нам, собирал всех за столом. Всегда рассказывал какие-то поучительные истории, назидал, но никогда не выставлял открытых ему наших немощей напоказ, даже косвенно их как бы обличая. Нет, с ним, если вы не наедине, всегда было легко и спокойно. Он умел видеть в людях всё хорошее, и именно это лучшее в человеке под его наблюдением как-то начинало точно актуализироваться, расцветать, вытесняя негатив. Ты был рядом с ним, как засвеченная пленка – в общем-то фотолетопись нашей жизни состоит из грехов… А он вот так культивировал, будто райский сад, своих ближних, паству, сослужителей. Всё и все как-то преображались. Говорят, и в будущем веке у пастырей будут их, – кто сподобится быть рядом, – духовные семьи вокруг.

Но у него и все ближайшие сродники – близки по духу. Братья – священники. А как батюшка любил своих родителей! Родители уже много десятилетий как почили, а он все просил даже нас, молодых пастырей, молиться о них, поминать рабов Божиих Савву и Анну. У самого батюшки с его матушкой Феодосией не было детей, – так он очень любил малышню и тех, кто постарше, подростков на приходе. Мои дети тоже отца Матфея постоянно вспоминают. А вспомнить его – это уже свет, радость, мир на душе.

Вечная память.