«Мы будем молиться, мы будем молиться...»

Воробьи, ребята на изгороди. Художник: Илларион Михайлович Прянишников

Святые отцы предостерегают нас не доверяться сновидениям, строгими словами предупреждают «о сем коварстве злохитрых наших врагов», то есть бесов. Однако в исключительных случаях бывают сны, как пишет преподобный Иоанн Лествичник, от ангелов:

«Ангелы показывают нам муки, Страшный Суд и разлучения, а пробудившихся исполняют страха и сетования… верь только тем сновидениям, которые возвещают тебе муку и суд; а если приводят тебя в отчаяние, то и они от бесов» (Лествица. Слово 3).

***

В Церковь меня привел мой брат Витя, сам будучи с ней вовсе незнакомым. Причем привел уже после своей смерти…

Брат был младшим и по этой причине – опекаемым мною с раннего детства, как это обычно и заведено в семьях, где несколько детей и где старшие обязаны присматривать за младшими, сами едва-едва еще только научившись застегивать пуговицы на собственной одежде. И особенно в селе, где дети, как птички из гнезда, так и норовят выпорхнуть из тесноты дома на волю – на улицу, в поле, в лес, на пруд! Ведь там столько всего интересного!

Только и успеваешь услышать, убегая:

– Возьми в карман булочку и не выпускай из своей руки руку брата! И чтобы, как только солнце встанет над головой, бежали домой обедать!

Приходилось поэтому водить его, едва еще ковылявшего, в свои исключительно «девчоночьи» игры, любимейшей из которых была, конечно же, древняя как мир и никогда не надоедавшая игра «в жизнь».

Легко создавался «дом» – где-нибудь под пригорком, на природе, или в саду, в зарослях кустов, – тут были «стол» и «стулья» из того, что под руку попадет, «посуда» из припасенных заранее всяческих баночек, крышечек, а то и попросту черепочков; назначались «мамы» и «дети», на роль которых как нельзя кстати пригождались наши младшие братики и сестрички. Отцы, по умолчанию, отправлялись «на работу» и в расчёт, как правило, не брались.

А «мамы» заплетали «детям» косички, кормили их прихваченными из дома булочками и коржиками, водили «в школу», «лечили», «покупали в магазине» «куклы» из волосистых кукурузных початков, сорванных тайком в огороде...

Прошло ещё года два, и однажды мама поручила нам с Витей настоящие заботы о хлебе насущном! Да-да, именно так! В то время в нем, в хлебе, недостатка уже, конечно, не было, но имелись некоторые сложности с его доставкой. Хлебозавод находился на расстоянии 12 километров, в соседнем поселке, и зимой (а зимы были снежными, с многодневными вьюгами и метелями) машина с хлебом не могла пройти по несколько суток из-за гигантских заносов на дорогах, и тогда село смиренно переходило на заготовленные заранее сухарики.

Но вот погода устанавливалась, дорогу расчищали, и уже с утра все начинали ожидать «хлебную машину».

Стариков и детей отправляли занимать очередь, ведь остальным некогда – колхозная работа, домашнее хозяйство, младенцы.

Деды и бабки с превеликим, кажется, удовольствием (и с извечно-любимыми своими семечками) весь день сидели в уюте небольшого «каменного магазина» у круглой печки, в топке которой без устали пылали жарким огнем березовые поленья и брикеты угля-антрацита, а дети с непомерным оживлением утаптывали санками, лыжами и собственными боками свежие сугробы на улице, наверстывая томительное время сидения по домам во время непогоды.

Время от времени какая-нибудь бабуся выходила на крыльцо и взывала:

– А ну, идите все к грубке (печке) греться! Совсем там сосульками обросли! И ног уже, наверное, не чуете от мороза!

Дети, с ног до головы закатанные в снег, с алыми щеками, забегали в горячий, пахнущий халвой, пряниками и семечками воздух магазина и дружно облепляли круглую печку, но ненадолго…

Зимний день короткий, темнеет быстро, но вот наконец появляется машина с большим фургоном, на котором крупно написано «ХЛЕБ», и начинают выгружать деревянные лотки с еще теплым, источающим головокружительный, такой домашний, мирный и радостный аромат, хлебом – ржаными буханками, белыми пшеничными батонами, «тройниками» (из трех выпуклых сверху частей) и горами румяных булочек в сладкой присыпке.

Подходит наша очередь, и продавщица со словами:

– Вам как обычно: четыре черных, батон, «тройник» и шесть булочек? – укладывает нам все перечисленное в сетку-авоську, я отдаю ей один рубль с мелочью, и мы выходим из магазина под яркий свет фонаря.

Под ногами искрится скрипучий снежок, а на темном небе уже густо сияют звезды.

Дома никто не беспокоится, потому что без всяких телефонов каждый час известно: «твои бегают у магазина», «уже привезли хлеб», «стоят в очереди за соседкой бабой Татьяной» и так далее.

Мы с Витей вытаскиваем из сугроба свои саночки, я усаживаю на них брата, а сверху нагружаю ему сетку с хлебом:

– Держи крепче, не урони!

С усилием тащу санки по укатанной дороге в сторону дома и очень довольна: хлеб купили, Витя, набегавшийся и уставший, уютно сидит (саночки со спинкой) и прямо через ячейки авоськи откусывает от душистой горбушки. Хорошо!

Повстречавшиеся на дороге мамины подруги останавливаются и, покачивая головами, укоризненно говорят:

– Что же это ты и Витю на санки усадила? Ведь тебе же тяжело так! Вы хлеб-то на саночки положите, да и тяните вдвоем!

Но мне не хочется их слушаться, ведь Вите так удобно и хорошо сидеть, к тому же он еще маленький и совсем устал!

И я упрямо тяну саночки дальше по дороге…

***

Уже когда мы выросли, я по привычке не упускала случая лишний раз поназидать и проконтролировать брата, считая его совсем непрактичным и неустойчивым в жизни. Он, и правда, был и «непрактичным», и «непробивным», и каким-то очень беспечным…

Я не упускала случая лишний раз проконтролировать брата, считая его совсем непрактичным

– А где это твоя большая кожаная сумка? – допрашивала я его.

– Да вот, друг уезжал домой на Дальний Восток, а дорожной сумки у него не было, ну, я и отдал ему свою… – следовал привычный ответ.

В другой раз:

– Что это ты на ужин набрасываешься, словно ничего не ел весь день? Ведь я тебе каждое утро на работу готовлю термос и гору бутербродов!

– Да я их ребятам отдаю, они ведь в общежитии живут, готовить им там некому, а я-то знаю, что приду домой и сразу поем хорошенько!

Когда он жил один, к нему вечно набивалась целая толпа всяких маргинальных личностей, не имеющих угла, что нам с сестрой очень не нравилось.

– Ну, не сердитесь, не сердитесь, – слышались знакомые увещевания, – ведь ему сейчас негде жить, как я ему откажу? Да он и не мешает мне совсем, и спать согласен прямо на полу, на одном матрасе...

Наступили тяжелые 1990-е годы, когда много «непробивных» людей не выдержали тяжести жестокого времени и сломались. Нашего брата подкосила к тому же несчастная наследственность – и к неполным 39 годам привела к болезни печени и преждевременной смерти.

Мы с сестрой и племянниками похоронили его, и, помянув на девятый день, я вернулась домой, в Москву.

***

Был одиннадцатый день после его смерти. Измученная всем пережитым, вымотанная бессонной ночью в поезде – граница, две таможни, – я упала дома на кровать и… увидела не то сон, не то явь.

Тут следует сказать, что в вопросах веры, Церкви и вообще всего мистического мои познания равнялись практически нулю – крестика я не носила и весьма смутно представляла себе, Кто такой Христос… К счастью, ни в какие секты тоже не попала, так что ничего «такого» заранее иметь в своем воображении просто не могла.

Измученная пережитым, я упала дома на кровать и… увидела не то сон, не то явь

И вот – вдруг вижу Витю, живого, но в каком-то смутном и странном образе: голубовато-серым, невесомым и полупрозрачным на светлом фоне утреннего окна. Но я сразу же узнаю его и словно бы всей душой бросаюсь к нему, плачу, радуюсь и восклицаю:

– Витя, Витя, ну, как ты, где ты сейчас, что там с тобой?

Будто бы я точно знаю, что он жив и где-то «там» находится, а не исчез совершенно, как считала еще накануне.

А он отвечает мне, в такой знакомой, обычной своей манере, – негромко и как-то застенчиво-ласково, – печально склонив при этом голову:

– Да здесь так темно, вечная темнота, и все время идет снег, вечный, вечный снег…

И я, как будто бы на огромном экране, тоже вижу эту непроглядную темноту, тьму, на фоне которой, наискосок, летит и летит густой, тревожный снег…

– Но ведь ты же замерзнешь, тебе же холодно там? – говорю я, плача и подразумевая, что он ведь «там» в одном только костюме, в котором его похоронили.

– Да нет, не замерзну – как же я замерзну, – отвечает он, и я понимаю, что он хочет сказать: замерзнуть-то ему там нечем – тела ведь нет, одна душа.

И дальше я неожиданно для себя, словно о чем-то само собой разумеющемся, вдруг спрашиваю:

– Ну, а ты уже видел там Кого-то?

И он тоже понимает, о Ком я спрашиваю, и отвечает еще печальнее:

– Да, видел… Вот и боюсь: что же теперь со мной будет?

Тогда я, плача и жалея, и любя его безмерно, говорю:

– Проси же, проси Его, чтобы простил тебя, а мы будем молиться, будем молиться за тебя…

А сама-то и понятия до этого никакого не имела, что такое «молиться», и как молятся, и вообще никогда и никак не собиралась молиться.

Но я плачу и все повторяю свое неожиданное обещание:

– Мы будем молиться, будем молиться, будем молиться за тебя…

При этих словах его душа, такая легкая и невесомая, как дымка, словно бы утешенная и благодарная, приближается ко мне, и он, как в детстве, свернувшись «калачиком», ложится на край кровати и кладет голову на ладонь моей откинутой в сторону руки.

Я открываю глаза – все мое лицо и ворот пижамы мокры от слез, а на своей раскрытой ладони я очень явственно чувствую тепло… Но плакать мне некогда, я ведь обещала «молиться», – Вите это очень нужно, да и самой мне очень страшно от того, что я услышала и увидела, от этой тьмы, холода, неизвестности, а значит, как можно быстрее надо узнать, как мне молиться – как вообще это делается??

Ясно, что надо сейчас же бежать в храм, но вот беда, я (живя в Москве!) никак не могу припомнить дороги ни к одному храму, и только после некоторых усилий в памяти всплывает образ храма Христа Спасителя – он недавно освящен и у всех на слуху.

***

Шли светлые пасхальные дни, но я, не различая, конечно же, никаких церковных времен, была несколько обескуражена необыкновенно радостным, праздничным, красно-золотым настроем в храме на Волхонке, особенно неожиданным для меня на фоне недавнего сна.

Участливая женщина за высоким бюро из темного дерева мне объяснила, что нужно подавать на сорокоусты, и хорошо бы почаще исповедоваться и причащаться, и вообще изменить жизнь к лучшему – это больше всего может помочь душе усопшего человека.

Я решила незамедлительно приступить к осуществлению этих задач и тут же, по совету ее, накупила гору книг на соответствующие темы.

И вот здесь меня ждало великое открытие! Оказывается, существуют ответы практически на все вопросы, причем ответы достоверные, неопровержимые! А я-то думала, что о происходящем за рамками земной жизни, – если оно есть, это происходящее – ничего знать невозможно, а имеются только чистые домыслы и догадки. И что люди молятся в храмах, сочиняя себе молитвы, как сочиняют стихи, – эдакие поэтические думы. И что сама Церковь – это, так сказать, институт нравственности, уважаемый и нужный, но не более того…

Но все оказалось совершенно не так, и я погрузилась в книги с головой, захлебываясь в море невероятных, ошеломляющих открытий и познания иного, не имеющего никаких границ, мира. Я читала с утра и до вечера, обнаруживая его приближение только по неразличимости уже строчек и букв на страницах, читала до боли в глазах; мне некогда было покупать продукты, готовить еду и убирать в квартире. Душа жаждала этих знаний, словно высохшая и растрескавшаяся земля – воды.

Душа жаждала этих знаний, словно высохшая и растрескавшаяся земля – воды

Познавать эту науку, как и большинство «неофитов», я сразу ринулась с самого главного – купила Библию и творения чуть ли не всех святых отцов древности. Мне не терпелось узнать все самое-самое основное, и из самых несомненных источников. Одним из первых, к счастью, оказался авва Дорофей, и я радовалась: как просто и доступно говорит он о таких сложных и непостижимых уму вещах!

Но тут вдруг в руках оказалась «Лествица» преподобного Иоанна, и я споткнулась на первой же «Ступени».

– Батюшка, вот что-то я «Лествицу» совсем не понимаю, – сказала я отцу Андрею в храме Христа Спасителя, – как следует делать то, о чем пишет преподобный, чтобы всё у меня получалось согласно «Ступеням»?

– Да я и сам не всё ещё понимаю, – улыбнулся батюшка, – а тем более не так просто человеку делать всё это на практике… У нас тут, в храме, есть воскресная школа для взрослых, вы не ходите ещё? Обязательно приходите, будем вместе разбираться…