"Препоясав чресла наши". Подготовка к Великому посту

В отличие от того, что считают и чувствуют многие, период духовного напряжения (скажем, во время Великого поста или говения) это время радости, потому что это время возвращения домой, время, когда мы можем ожить. Это должно быть время, когда мы отряхиваем с себя все, что в нас обветшало и омертвело, для того чтобы обрести способность жить, - жить со всем простором, со всей глубиной и интенсивностью, к которым мы призваны. Пока нам недоступен, непонятен этот момент радости, у нас будет получаться чудовищная и кощунственная пародия; мы, будто бы во имя Божие, превратим жизнь в сплошное мучение для самих себя и для тех, кому придется расплачиваться за наши бесплодные потуги стать святыми. Это понятие радости может показаться странным рядом с предельным напряжением, подвигом воздержания, с настоящей борьбой, и тем не менее радость проходит через всю нашу духовную жизнь, жизнь церковную и жизнь евангельскую, потому что Царствие Божие усилием берется.

Оно не дается просто тем, кто беспечно, лениво ждет его прихода. Для тех, кто ждет его таким образом, оно, разумеется, придет: придет в глухую полночь, придет, как Суд Божий, как вор, которого никто не ждет, как жених, который грядет, пока неразумные девы предаются сну. Не так должны мы ожидать Царствие и Суд. Мы должны вернуться к такому состоянию, которого обычно не можем вызвать даже из своих глубин, настолько оно нам чуждо, - состоянию радостного ожидания Дня Господня, хотя мы знаем, что этот День будет днем Суда. Поразительно слышать в церкви, что мы провозглашаем Евангелие, благовестие о Суде, и провозглашаем, что День Господень - не страх, а надежда, и вместе с Духом Святым Церковь можем сказать: Гряди, Господи, и гряди скоро!.. Пока мы неспособны говорить в таких категориях, нашему христианскому сознанию не хватает чего-то очень важного. Что бы мы ни говорили, в таком случае мы все еще язычники, вырядившиеся в евангельские одежды. Бог для нас еще Бог вдали, и приход Его - мрак и ужас для нас; и суд Его - не искупление, но осуждение наше; и встреча лицом к лицу с Ним - страшное событие, а не час, к которому мы устремлены и ради которого живем.

До тех пор, пока мы не осознаем это, духовное напряжение не может быть радостью, оно непосильно и ставит нас перед лицом суда и ответственности - потому что мы сами должны осудить себя для того, чтобы перемениться и быть в состоянии встретить День Господень, славное Воскресение с открытым сердцем, не пряча лицо, готовые возрадоваться, что он пришел. И всякий приход Господень это суд. Отцы Церкви сравнивают Христа с Ноем и говорят, что присутствие Ноя среди его современников было одновременно и осуждением, и спасением их. Оно было осуждением, потому что присутствие одного человека, оставшегося праведным, всего лишь одного-единственного человека, который сумел стать святым Божиим, служило доказательством, что это возможно и что грешники, те, кто отверг Бога, кто отвернулся от Него, могли бы быть такими же. Таким образом, присутствие праведника явилось судом и приговором его времени. Но оно же было и спасением его времени, потому что единственно благодаря ему Бог помиловал людей. Это же относится и к приходу Христа.

Есть и другой радостный момент в суде. Суд не есть нечто находящее на нас извне. Придет день, когда мы предстанем перед Богом и будем судимы, но пока наше странничество продолжается, пока перед нами лежит путь, ведущий нас к мере полного возраста Христова - а таково наше призвание, мы сами должны произнести суд над собой. На протяжении всей жизни в нас идет нескончаемый диалог. Вы помните притчу, где Христос говорит: Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним. Некоторые духовные писатели видели в сопернике не дьявола, с которым, разумеется, никакого примирения, соглашения быть не может, а нашу совесть, которая всю жизнь сопутствует нам и ни на минуту не оставляет нас в покое. Она как бы ведет с нами непрерывный диалог, все время препирается с нами, и мы должны примириться с ней, иначе придет время, когда мы предстанем перед Судьей, и тогда этот соперник выступит против нас обвинителем, и мы будем осуждены. Так что пока мы на пути, суд происходит в нас все время; это диалог, диалектический спор между нашими мыслями, эмоциями, чувствами, поступками и нашей совестью, которая, словно судья, стоит перед нами, и перед которой мы стоим, как перед судьей.

В этом отношении мы очень часто идем во тьме, и тьма эта является результатом помрачения нашего ума, помраченности нашего сердца, помраченности наших очей, и только когда Сам Господь прольет Свой свет в нашу душу, в нашу жизнь, мы можем вдруг увидеть, что в ней дурно и что правильно. Есть замечательное место в писаниях отца Иоанна Кронштадского, где он говорит, что Бог не раскрывает нам уродство нашей души, пока не обнаружит в нас достаточно веры и надежды, чтобы мы не были сломлены зрелищем собственных грехов. Иными словами, когда мы прозреваем все, что в нас есть темное, когда это знание растет и мы все больше понимаем себя в свете Божием, то есть в свете Божиего суда, это означает две вещи: это означает, конечно, что мы с горечью открываем собственное уродство, но также и то, что мы можем радоваться, потому что Бог одарил нас Своим доверием. Он даровал нам новое знание нас самих такими, какие мы есть, какими он всегда видел нас и какими, порой, не позволял нам увидеть себя, потому что мы не вынесли бы этого видения правды. И здесь снова суд оборачивается радостью, потому что, хотя мы и открываем то, что дурно, это открытие означает, что Бог увидел в нас достаточно веры, достаточно надежды и достаточно силы духа, чтобы позволить нам прозреть, потому что Он знает, что теперь мы в силах действовать. Все это важно, если мы хотим понять, что радость и духовный подвиг неотделимы друг от друга. Иначе постоянное и настойчивое усилие Церкви, слова Божиего открыть нам, что в нас дурно, может привести к отчаянию и омрачению ума и души. Если мы станем чересчур подавленными и падем духом, мы не в состоянии будем встретить Воскресение Христово с радостью, потому что тогда мы поймем, вернее, нам покажется, будто мы поняли, что оно не имеет к нам никакого отношения. Мы во тьме, а Христос - свет. Мы увидим свое осуждение и приговор в тот самый момент, когда должны бы выйти из тьмы в Божие дело спасения, которое - и наше осуждение, и наше спасение.

Итак, первый шаг - познать себя. Грех есть разделенность внутри нас самих и разделенность по отношению к другим; и среди этих "других" нельзя забывать нашего незримого Ближнего, Бога. Поэтому первый шаг в нашей самооценке - измерить это состояние отпадения, отделенности. До какой степени расходятся мои сердце и ум? Направлена ли моя воля к единственной цели или беспрерывно колеблется? Насколько моими поступками руководят убеждения, и насколько они зависят от неуправляемых эмоций? Есть ли во мне цельность? И с другой стороны, насколько я отделен от Бога и от моего ближнего? Это противостояние между нами и ближним начинается в тот момент, когда мы самоутверждаемся, потому что в этот миг мы неизбежно дистанцируемся от другого и отвергаем его. Сартр не случайно сказал: "Ад - это другие". Но коль скоро мы исключаем другого, мы и сами оказываемся в плену безнадежного одиночества, так что в итоге тот же французский писатель сказал: "Ад - это мы сами". Подобное самоутверждение является признаком неуверенности, отсутствия полноты, а также мерой недостатка любви в нас, потому что любовь забывает о себе и утверждает любимых. Оно раскрывает неуверенность в устойчивости нашего бытия и нашу неспособность поверить в любовь других людей. Мы самоутверждаемся, чтобы быть уверенными, что наше существование признано, что самая наша сущность вне опасности, но при этом становимся ничтожно малыми и лишенными содержания, обыденными.

Когда же мы пытаемся оценить самую любовь или, вернее, то количество любви, что есть в нас, мы можем прийти к очень горьким открытиям. Многих ли мы любим? Двоих, троих, едва ли больше, если "любовь" значит, что другой человек для нас важнее, чем мы сами. И что наша любовь значит для них? Всегда ли наша любовь им в радость? Означает ли для них наша любовь освобождение, вызывает ли ответную любовь и ликование? Не слишком ли часто бывает, что если бы жертва нашей любви осмелилась заговорить, она бы взмолилась: "Пожалуйста, люби меня поменьше, но дай мне чуточку свободы! Я пленник твоей любви; оттого, что ты любишь меня, ты желаешь определять все в моей жизни, ты хочешь на свой лад устраивать мое счастье. Если бы только ты не любил меня, я мог бы быть самим собой!" Разве это не случается довольно часто между родителями и детьми, между друзьями, между мужем и женой? Как дорого обходится наша любовь другим и как дешево нам самим; а ведь заповедь Христова гласит, что мы должны любил, друг друга, как Он возлюбил нас. Он полюбил нас до отдачи Своей жизни, мы могли бы начать с гораздо меньшего, чем отдача жизни, - мы могли бы начать с той заповеди, которую Христос дает наиболее эгоистичным из нас: Как хотите, чтобы с вами наступали люди, так поступайте и вы с нами... Вы хотите бить счастливыми - стремитесь к этому, но по справедливости. Уделите своему ближнему ровно столько, сколько требуете для себя. Вы хотите счастья - дайте равную долю счастья; вы хотите свободы - дайте другим ровно такую же меру свободы. Вы хотите пищи - поделитесь пищей; вы хотите любви, бескорыстной и вдумчивой - проявите бескорыстную и вдумчивую любовь.

И кроме того, следует остерегаться того, что святой Иоанн Златоуст назвал "темной стороной бесовской любви". Очень часто любовь к кому-то оборачивается отвержением других людей, либо потому что в сердцах наших слишком тесно, либо потому что мы считаем своим долгом из чувства преданности одним ненавидеть других, тех, кого они называют своими врагами; но это не христианская любовь - и даже не человеческая любовь. Помню, как я был потрясен, когда в момент вторжения в Чехословакию встретил д-ра Громадку, одного из церковных руководителей этой страны. Я был знаком с ним много лет, и когда мы встретились, он сказал: "Передайте всем, кто любит нас, чтобы они не ненавидели наших захватчиков; те, кто ненавидит одних ради других, играют на руку дьяволу". Он принимал активное участие в сопротивлении, но знал, что истинная битва идет в сердцах людей, между любовью и ненавистью, между светом и тьмой, между Богом и тем, кто человекоубийца искони. Предпочесть одних и любить их, отвергать и ненавидеть других - все это, на какую бы сторону вы ни стали, лишь умножает в целом ненависть и тьму. А дьявол пользуется этим: ему безразлично, кого вы ненавидите; коль скоро вы ненавидите, вы открыли ему дверь, впустили его в свое сердце, ввели его в человеческие взаимоотношения. Любовь, которой учит нас Христос, несовместима с ненавистью к кому бы то ни было: мы должны уметь узнавать Духа Божия и духа заблуждения;, пробным же камнем является смирение и самозабвенная любовь. А любовь охватывает и собственное "я", меня самого.

Мы должны научиться не только принимать нашего ближнего, но принимать и самих себя; мы слишком склонны считать, что все, что нам нравится в нас самих, является нашим истинным "я", а все, что нам самим и другим кажется уродливым, лишь случайно. Мое истинное "я" привлекательно; но обстоятельства пресекают мои лучшие намерения, извращают мои чистые побуждения. Тут стоит вспомнить строчки из переписки старца Макария Оптинского с одним петербургским купцом. Купец писал Макарию, что от него ушла прислуга и знакомые рекомендуют ему одну деревенскую девушку. "Следует ли мне ее нанять?" - спрашивает купец. "Да", - отвечает старец. Через некоторое время купец присылает новое письмо. "Отче, - пишет он, - позвольте мне ее уволить, это сущий бес. С той минуты, как она появилась в моем доме, я непрерывно злюсь и потерял всякое самообладание". И старец отвечает: "Ни в коем случае не выгоняй ее; это ангел, которого Господь послал тебе, чтобы ты мог увидеть, сколько в тебе таилось злобы, которую предыдущая служанка не сумела раскрыть в тебе". Так что не обстоятельства, словно тени, омрачают наши души, и не Бог виноват, хотя мы постоянно во всем попрекаем Его. Как часто мне приходится слышать от людей: "Вот мои грехи..." и тут же, переведя дыхание, они начинают длинную речь о том, что если бы Бог не послал им такую тяжелую жизнь, они, конечно, не грешили бы так много. "Разумется, - говорят мне, - я неправа, но что я могу поделать при эдаком зяте, при моем застарелом ревматизме, да после русской революции..." И сколько раз, перед тем как прочесть разрешительную молитву, я указывал, что примирение между Богом и человеком должно быть обоюдное, и спрашивал кающегося, готов ли он простить Богу все Его ошибки, весь вред, который Он попустил, все обстоятельства, помешавшие ему, доброму христианину, стать святым. Людям это не нравится, однако, до тех пор, пока мы не возьмем на себя всю полноту ответственности зато, как мы воспринимаем свою наследственность, жизненные обстоятельства, нашего Бога и самих себя, мы сумеем справляться лишь с крошечной частью своей жизни и самих себя. Если же мы хотим произнести правдивое и взвешенное суждение о самих себе, мы должны рассматривать себя как целое, во всей нашей целостности.

Кое-что в нас уже сейчас, пусть в зачаточном виде, принадлежит Царству Божиему. Кое-что еще представляет хаос, место запустения, дикую пустыню. Нам надлежит напряженным трудом и вдохновенной верой превратить все это в райский сад. Как сказал Ницше, нужно носить в себе хаос, чтобы дать рождение звезде... И следует верить, что этот хаос может породить красоту и гармонию. Мы должны смотреть на себя трезво, но с прозрением художника, как тот рассматривал материал, вложенный Богом в его руки, из которого он создаст произведения искусства, неотъемлемую часть гармонии, красоты, истины и жизни Царствия. Произведение искусства определяется и прозрением художника, и свойствами имеющегося у него материала. Мы не можем безразборчиво воспользоваться каким попало материалом для любой цели; невозможно выточить из гранита тонкое распятие или сделать кельтский крест из греческого мрамора. Художник должен научиться распознавать особые свойства и возможности данного материала, чтобы вызвать к жизни всю скрытую в нем красоту. Подобно этому, каждый из нас должен научиться, под водительством Божиим и с помощью своих умудренных опытом друзей, распознавать в себе отличительные способности и свойства, как хорошие, так и дурные, чтобы, воспользовавшись ими, создать в конечном итоге такое произведение искусства, каким является наша собственная личность. По слову святого Иринея Лионского, "слава Божия, это полностью раскрывшийся человек".

Путь для достижения этого извилист, и порой ради того, чтобы создавать доброе, мы вынуждены опираться на то, что в дальнейшем придется искоренять. В жизни Махатмы Ганди есть весьма поучительный случай. В конце жизни его обвинили в непоследовательности. "В начале вашей деятельности, - говорили ему, - вы призывали докеров к забастовке, и лишь после того, как они победили, стали поборником непротивления". На это Ганди ответил очень мудро: "Эти люди были трусы; я сначала научил их насилию, чтобы преодолеть их трусость, а затем - непротивлению, чтобы преодолеть это насилие". Не был ли этот его реалистический подход мудрее и гораздо действеннее проповеди смирения и кротости людям, которые прикрыли бы этими святыми словами свое малодушие? Разве не правильнее было для их духовного роста привить им такие побуждения, которые они поймут, и точно знать, что каждый их шаг вперед реален? Иногда нам необходим какой-то толчок, который исходит из далеко не самых благих наших намерений, лишь бы в дальнейшем мы преодолели эту незрелость. Мартин Бубер в своих "Хасидских рассказах" приводит случай с человеком, который спросил раввина, как ему избавиться от праздных мыслей. "И не пытайся! - воскликнул раввин. - Других мыслей у тебя нет, и ты рискуешь остаться вообще ни с чем; постарайся приобрести одну за другой хоть несколько полезных мыслей, и они вытеснят праздные мысли". Это ведь очень близко по смыслу к притче о семи злых духах (Мф. 12,45).

Мы должны всем умом, вдумчиво, очень реалистично и трезво, с живым интересом вглядеться в тот сложнейший материал, который мы собой являем, чтобы распознать все его настоящие и будущие возможности. Но это требует мужества и веры. Быть может, вы помните глубоко трогательные слова юного святого Винцентаде Поль: "Боже, я слишком безобразен для людей, но может быть, Ты приметь меня таким?" Мы все безобразны, но вместе с тем дороги Богу, Который верит в нас. Иначе разве пошел бы Он на риск вызвать каждого из нас к бытию, и не на время, а на всю вечность?

В каждый момент нашей жизни мы можем быть подлинными и реальными, если только решаемся на риск быть тем, что мы есть, а не пытаемся подражать чему-то или подгонять себя под заранее надуманный образ. Но наша истинная сущность не может быть открыта путем простого наблюдения над нашим эмпирическим "я", а только в Боге и через Него. Каждый из нас - образ Живого Бога, но этот образ напоминает старинную картину, поврежденную, вновь записанную или грубо отреставрированную, так что ее уже невозможно узнать. Но в ней все же сохранились какие-то черты подлинника, и специалист, тщательно ее исследовав, может, отправляясь от того, что осталось в ней подлинного, расчистить всю живопись от позднейших записей. Апостол Павел советует нам найти себя во Христе и Христа в себе; вместо того, чтобы сосредоточиваться на том, что в нас дурно, безобразно и греховно, научиться видеть, что в нас уже Богообразно, и, обнаружив это, оставаться верным нашему подлинному и лучшему "я". Вместо того, чтобы без конца задаваться вопросом: "Что во мне дурно?", не лучше ли спросить себя: "В чем я уже подобен Богу? Благодаря чему я в гармонии с Ним? Какой путь я уже прошел к мере полного возраста Христова?" Не будет ли это большим вдохновением в нашем устремлении к совершенству?

Заботы, тревоги, страхи и желания обступают нас со всех сторон, и такое смятение у нас в душе, что мы почти не живем внутри себя - мы живем вне себя. Мы настолько сбиты с толку и одурманены, что требуется прямое Божие вмешательство или продуманная дисциплина, чтобы мы пришли в себя и пустились в тот путь внутрь, которым мы пройдем сквозь себя к Самому Богу. Бог непрестанно призывает нас. Он пытается открыть двери нашей внутренней кельи. Его любовь, мудрая, дальновидная, порой может показаться нам безжалостной. Ангел-хранитель Ермы говорит ему: "Не бойся, Ерма, не оставит тебя Господь, пока не сокрушит или сердце твое, или кости твои!" Мы редко осознаем Божию милость, когда она проявляется через болезнь, тяжелую утрату или оставленность, а вместе с тем как часто только таким путем Бог может положить конец внутренней и внешней суете, которая уносит нас, словно поток. Как часто мы восклицаем: "Ах, был бы у меня хоть краткий период покоя; ах, помогло бы мне что-нибудь осознать, что в жизни есть величие, что вечность существует!" И Бог посылает нам такие моменты, когда нас внезапно настигает болезнь или несчастный случай; но вместо того, чтобы понять, что настало время опомниться, задуматься и обновиться, мы отчаянно боремся за то, чтобы как можно быстрее вернуться к былому состоянию, отвергая дар, скрытый в этом действии Божием, которое страшит нас. А когда приходит большое горе, вместо того, чтобы вырастать в полную меру жизни и смерти, мы полностью погружаемся в самих себя, предаемся саможалению и теряем из вида вечность, в которую могли бы вступить вместе с Тем, Кто, по слову апостола Павла, ныне облекся вечностью.

Однако и способность использовать дарованные Богом обстоятельства требует внутренней и внешней дисциплины и просвященной веры, способной распознавать путь Божий. Такое прозрение вовсе не означает, что мы вправе возложить именно на Бога ответственность за все дурное, что происходит в мире. Согласно древнему христианскому учению, три воли ведут борьбу за судьбы мира: Божия воля, мудрая, полная любви, свободная, всемогущая, неизменно терпеливая; воля сатаны и сил тьмы, всегда злая, однако не имеющая власти над душами человеческими; и воля падшего человека, неустойчивая, колеблющаяся между зовом Божиим и обольщением дьявола, наделенная страшной властью свободного выбора между Богом и Его соперником, между жизнью и смертью, между добром и злом.

Когда мы думаем о духовной дисциплине, мы обыкновенно думаем в категориях правил жизни, умственных правил, молитвенных правил, цель которых - тренировка в том, что представляется нам образцом настоящей христианской жизни. Но если посмотреть на людей, подчинивших себя строжайшей дисциплине такого рода, если самим сделать попытки в этом направлении, мы обычно видим, что результаты оставляют желать лучшего. Обычно это происходит потому, что мы подменяем цель средствами, мы настолько сосредоточиваемся на средствах, что никак не достигаем цели, вернее, достигаем очень малого, не стоившего стольких усилий. Мне кажется, это следствие непонимания того, что такое духовная дисциплина и в чем ее цель.

Мы должны помнить, что дисциплина - не муштра. Слово "дисциплина" связано со словом discipulus, ученик. Дисциплина это состояние ученика, его положение по отношению к учителю и к тому, что он изучает. Если попытаться понять, что значит ученичество на деле, когда оно приводит к дисциплине, мы обнаруживаем следующее. Прежде всего, ученичество означает искреннее желание учиться, решимость научиться любой ценой. Ясно, что слова "любой ценой" могут означать для одного человека гораздо больше, чем для другого. Все зависит от рвения, убежденности или от устремленности к научению. И однако для каждого конкретного человека это происходит "любой ценой". Не так часто находишь в своем сердце искреннее желание учиться. Как правило, мы готовы учиться сколько-то, при условии, что от нас не потребуется слишком уж больших усилий, а конечный результат оправдает их. Мы не уходим в учение всецело, неразделенным сердцем, и в результате часто не достигаем того, чего могли бы достичь. Поэтому, если мы хотим с пользой стать учениками и научиться дисциплине, которая принесет плоды, первое условие - цельность устремлений. Но дается это нелегко.

Мы также должны быть готовы заплатить цену ученичества. Ученичество никогда от начала до конца не дается даром; это постепенное преодоление всякой самости ради того, чтобы вырасти в единство с чем-то более великим, чем наше "я", что в конечном итоге вытеснит нашу самость, завладеет и станет всем в нашей жизни. В опыте ученичества всегда наступает момент, когда на ученика нападает страх; он видит впереди смерть, с которой должно столкнуться его "я". Позднее окажется, что это не смерть, это жизнь - большая, чем его собственная. Но каждый ученик должен сначала умереть, чтобы возвратиться к жизни. Для этого требуется решимость, мужество, вера.

А раз так, ученичество начинается с безмолвия и слушания. Когда мы слушаем кого-нибудь, нам кажется, что мы молчим, потому что не произносим слов; но ум наш непрерывно работает, наши чувства живо откликаются, наша воля соглашается или не соглашается с тем, что мы слышим; более того, сколько мыслей и чувств, не имеющих никакого отношения к слушаемому, роится в нашей голове. Не такое безмолвие предполагается при ученичестве. Настоящее безмолвие, к которому мы должны стремиться как к исходной точке, это полный покой ума, сердца и воли, полный покой всего, что есть в нас, включая и тело наше, чтобы мы могли в полноте воспринимать услышанное слово, быть - все внимание и одновременно в полном покое. Безмолвие, о котором я говорю, это безмолвие часового на посту в минуту опасности; он весь - внимание, замер в напряжении, чутко прислушивается к каждому шороху, каждому движению. Чуткое безмолвие - вот что прежде всего необходимо при ученичестве, а оно не дается без усилий. Оно требует от нас воспитания внимания, воспитания тела, воспитания ума и чувств, чтобы мы владели ими полностью и совершенно.

Цель этого безмолвия - уловить то, что нам будет предложено: слово, которое прозвучит в тишине. И мы должны быть готовы услышать это слово, каково бы оно ни было. Это требует нравственной и интеллектуальной цельности, потому что часто мы слушаем в надежде услышать то, что нам хочется, и готовы, услышав не те слова, которых мы ожидали, в любой момент либо выключить ум или внимание, чтобы не слышать; либо пустить в ход нашу злосчастную способность ложно понимать и ложно истолковывать, вернее, понимать по-своему то, что говорится по-Божьи. Здесь опять-таки очень важно воспитание нравственной и интеллектуальной цельности. Приобретя ее, мы, слушая, услышим; мы можем слышать смутно или ясно, мы можем услышать все, что нам необходимо знать, или, на первых порах, лишь самое основное, что позволит нам лучше направлять внимание, узнать больше о безмолвии и слушании. Но чтобы слышать, мы должны быть готовы принять любое обращенное к нам слово; чтобы понимать, мы должны быть готовы сделать все, что ни повелит Бог.

Это приводит нас к следующей ступени в процессе обучения духовной дисциплине. Если мы будем лишь с интересом слушать, но не исполнять то, что нам говорится, очень скоро мы перестанем что-либо слышать. Бог не обращается к нашему уму и сердцу, если не встречает с нашей стороны преданности и послушания. Бог говорит раз, говорит и два, как сказано в Ветхом Завете, а потом, по слову одного современного писателя, с грустью отходит, пока мы не взалчем Его, не взалчем истины, взалчем достаточно, чтобы принять всякое слово, которое есть Хлеб Жизни. На пути духовной дисциплины исключительно важное значение имеет решимость исполнить.

Когда Господь говорил с учениками и с окружавшими Его людьми, Он не излагал какое-то общее учение, которое обязательно воспринималось всеми в его полноте. Часть Его учения была обращена ко всем, но некоторые слова Христа, переданные в Евангелии, предназначались конкретному человеку в конкретных обстоятельствах. Этот человек должен был принять их как слово Божие, потому что они были сказаны лично ему. Другие люди в толпе могли и не найти в них ответа на свой вопрос. Чтобы стать исполнителями воли Божией, мы должны, читая Евангелие, быть особенно внимательными к тем местам, которые в первую очередь обращены к нам лично. В Евангелии есть места, которые мы понимаем разумом; есть места, которых мы не понимаем. Есть места, против которых мы восстаем; есть места, от которых, по словам апостола Луки, сердца наши горят в нас. Вот эти слова, эти места, образы и заповеди обращены непосредственно к нам. Можно считать, что в данном случае Господь и мы думаем одинаково и понимаем друг друга. Эти слова Христа говорят нам о том, что мы уже знаем по собственному опыту, и они-то и есть абсолютные заповеди. Этих слов мы никогда не должны забывать. Мы должны непрерывно применять эти слова в нашей жизни. Если мы этого не делаем, мы разрываем взаимные отношения со Христом, отворачиваемся от Него, отвергаем бремя и иго Его ученичества.

Делание, исполнение воли Божией - это дисциплина в высшем смысле слова. Это также и пробный камень нашей преданности, нашей верности Христу. Только путем тщательного делания на каждом шагу, изо всех сил, как можно совершеннее, со всей нравственной цельностью, призвав на помощь ум, воображение, волю, способности, опыт, мы можем постепенно научиться быть твердо и действительно послушными Господу и Богу. Иначе наше ученичество - иллюзия; а вся дисциплина жизни, когда она превращается в свод самовольно установленных правил, которыми мы услаждаемся, благодаря которым становимся гордыми и самодовольными, - бесполезна, потому что существеннейшим моментом ученичества является способность в этом процессе безмолвного слушания отказаться от своего "я", позволить Христу стать нашим умом, нашей волей и нашим сердцем. Пока мы не отвергнем себя и не воспримем Его жизнь вместо собственной, пока мы не стремимся к тому, что апостол Павел определяет словами: не я живу, но живет во мне Христос, - мы никогда не научимся дисциплине и не станем учениками.

Это усилие, которое позволяет нам преодолеть собственное "я", убить в себе ветхого Адама, чтобы дать жизнь Новому Адаму, совершается не только действиями, исполнением евангельских заповедей. Один из писателей ранней Церкви, Марк Подвижник говорит, что никто не может считать, что действительно исполнил волю Божию, если он эту волю не исполнил прежде в сердце - потому что измениться должно сердце человеческое, внутренний человек. Мы призваны не подражать Христу внешне. Мы призваны внутренне стать тем, что Он есть, приобщиться Ему жизнью, жить общей с Ним жизнью в мистическом теле, каковым является Его Церковь. Поэтому мы должны победить ветхого Адама в мыслях, в сердце и в воле. В воле мы побеждаем ветхого Адама, поступая в соответствии с требованиями Евангелия; но борьба в нашем уме и в сердце гораздо глубже и труднее. Мы должны достичь такого изменения своего ума и сердца, чтобы у нас был ум Христов, путем размышления над Евангелием должны стараться всей цельностью ума постичь, что говорит Господь - в полноте истины, а не то лишь, что мы хотели бы от Него услышать; должны путем стремления к нравственной цельности увидеть, чего эти слова Божий судят нас и ведут к большей мере истины.

Это относится и к выбору молитвенных слов. Мы часто задаемся вопросом: зачем молиться словами, отчеканенными другими людьми? Разве мои собственные слова не выражают в точности то, что у меня на сердце и на уме?.. Этого недостаточно. Ведь мы стремимся не просто к лирическое выражению того, что мы есть, что узнали, чего желаем. Подобно тому, как мы учимся у великих музыкантов и художников пониманию музыкальной и художественной красоты, точно так же мы учимся у наставников духовной жизни, которые достигли того, к чему мы стремимся, которые действительно стали живыми и подлинными членами Тела Христова; у них мы должны учиться, как правильно молиться, как найти тот настрой, то состояние ума, воли и сердца, что сделает нас христианами. Это опять-таки акт отречения от себя: позволить чему-то более великому, более истинному, чем наше "я", вселиться в нас, формировать, вдохновлять и направлять нас.

Вот основные элементы духовной дисциплины. Это дорога, пуп", на котором мы открываем себя Христу, Божией благодати. В этом вся дисциплина, все, что мы можем сделать. А Бог в ответ на этот наш подвиг дарует нам Свою благодать и доведет нас к полноте, исполнению. Мы склонны думать, что нашей целью является возвышенная, глубокая мистическая жизнь. Но не к этому нам следует стремиться. Мистическая жизнь - это дар Божий; сама по себе она - не наше достижение, еще менее она является выражением нашей преданности Богу. Мы должны стремиться в ответ на Божию любовь, явленную во Христе, стать истинными учениками, посвятив себя в жертву Богу; с нашей стороны именно подвиг наиболее полно выразит нашу лояльность, верность и любовь. Это мы должны принести Богу, а Он, как обещал, исполнит остальное: Сын Мой, отдай сердце твое Мне; Я исполню все остальное... Теперь мы готовы к пути; готовы продумывать уже пройденную его часть, уже накопленный опыт и то, что нам еще предстоит. Жизнь каждого из нас должна в некотором смысле уподобиться поиску Грааля. Примем для этого всеоружие Божие, дабы мы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять. Итак, станем, перепоясав чресла наши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмем щит веры... и шлем спасения, и меч духовный, который есть Слово Божие (см. Еф.6, 13-17).

Мы последуем тропой, проторенной веками христианских паломничеств; вехами на пути наших размышлений послужат отрывки Евангелия. К концу нашего путешествия мы должны стать способными настолько забыть себя, что мы сможем обрести превосходящее нас видение; оно-то и есть путь к полному доверию, которое единственно и может подвести нас к истинному обращению, повороту к Богу, к началу новых личных взаимоотношений с Ним, к возвращению домой.