Жизнь святителя Игнатия (Брянчанинова). Часть 1

Святитель Игнатий (Брянчанинов)

Для современного человека, желающего серьезно проводить духовную жизнь, творения святителя Игнатия (Брянчанинова; 1807–1867) являются незаменимым руководством. В них сосредоточен предшествующий опыт святоотеческой аскетической мысли, и этот опыт святитель Игнатий воплотил в собственной жизни. В его писаниях ясно раскрывается сущность правильного духовного пути, а также разъясняются те тонкости духовного делания, которые могут быть неверно истолкованы при чтении древних аскетических трактатов. Примером взыскания общения с Богом является и сама жизнь святителя Игнатия. Несмотря на то, что наше время существенно отличается от эпохи, в которую жил святитель, его жизненный путь содержит в себе много поучительного для наших современников. Каким же был путь этого величайшего подвижника XIX века?

По многим внешним обстоятельствам судьба святителя Игнатия (Брянчанинова) должна была сложиться больше как светская карьера, нежели духовное служение. Дело в том, что фамилия Брянчаниновых принадлежала к древнейшим дворянским родам русского государства. Основателем рода считается боярин Михаил Брянко (XIV в.), оруженосец благоверного князя Димитрия Донского, тот самый, который самоотверженно переоделся перед Куликовской битвой в одежды князя и погиб в кровавой сече. Известно, что предки святого Игнатия отстаивали законную власть в период Смутного времени в начале XVII века, героически сражались в войне с Польшей (1654–1667) при царе Алексее Михайловиче, несли службу при императоре Петре I, защищали Россию в 1812 году. Таким образом, род Брянчаниновых верой и правдой служил Отечеству, и естественно, что родители будущего святителя желали видеть в сыне достойного государственного служителя, занимающего видное место в обществе.

Несколько слов нужно сказать о его родителях. Отец святителя Александр Семенович Брянчанинов (1784–1875), паж времен императрицы Екатерины II и императора Павла Петровича, был предводителем дворянства в родном Грязовецком уезде Вологодской губернии, пользовался всеобщим уважением и слыл передовым образованным помещиком. Заранее скажем, что взаимоотношения с отцом складывались у святителя очень непросто. Трагизм выразился и в том, что отец пережил сына на девять лет. Мать, Софья Афанасьевна Брянчанинова (1786–1832), тихая благочестивая женщина, воспитала девять детей и особенно любила старшего сына Дмитрия (будущего святителя Игнатия), отличая в нем ум и красоту (кстати, скончалась она на руках любимого сына, в то время настоятеля Пельшемского Лопотова монастыря, будучи напутствована его молитвами).

Несмотря на сословную принадлежность дворянству, святителю предстояло пройти совершенно особый путь – служения Богу в монашеском звании, превозмогая всевозможные на этом пути препятствия. Можно достоверно утверждать, что святитель был избран на служение Богу от чрева матери. Это обнаружилось следующим образом. Его родители сочетались браком в ранней молодости. Двое первых детей умерли в младенчестве, после чего наступило долгое бесплодие. В печали супруги обратились к помощи Божией, предприняли паломничество по окрестным святым местам, по несколько дней проводили в обителях северной Фиваиды: Свято-Духовском, Глушицком, Лопотове, Прилуцком монастырях, чтобы молитвами и благотворением испросить себе разрешение неплодия. В итоге у них 5 февраля 1807 года родился сын, которого назвали Дмитрием – в честь одного из первых вологодских чудотворцев преподобного Димитрия Прилуцкого. Промысл Божий сказался в том, что испрошенный молитвой после неплодства первенец впоследствии сам стал ревностным делателем молитвы и ее опытным наставником.

Детство святителя прошло в родовом имении Брянчаниновых – селе Покровском Грязовецкого уезда Вологодской губернии (усадьба, кстати, сохранилась до настоящего времени и в 2000 году передана в ведение Вологодской епархии). Собственно, здесь и было положено начало духовному формированию будущего святого. Сама безмолвная сельская жизнь, соприкосновение с местной природой вселили в отрока стремление к уединению. Он часто любил оставаться под тенью вековых деревьев обширного сада и там погружался в глубокие думы. Как вспоминал святитель, безмолвие влекло его душу более, нежели житейский шум. Рано загорелось в его сердце желание служения Богу, безмолвия, сокровенного внутреннего духовного делания: уже в детстве он любил неспешно и внимательно вычитывать молитвы; не ограничиваясь утренним и вечерним временем, часто молился в течение дня.

Конечно, образованию детей уделялось должное внимание, приглашались наставники и учителя, в том числе профессора Вологодской духовной семинарии. С особой благодарностью святитель вспоминал студента семинарии Левитского, жившего в доме Брянчаниновых и обучавшего Дмитрия закону Божию. Он посеял в душе отрока первые семена любви к Божию слову. И вот еще чем действительно выделялся Дмитрий Брянчанинов, так это своими незаурядными способностями в учении: домашнее образование он завершил в том числе с прекрасным знанием латинского и греческого языков. Родители возлагали на него большие надежды.

Всего в семье Брянчаниновых было девять детей. Безусловным лидером признавался Дмитрий. Биографы святителя Игнатия (среди которых его родной брат Петр Александрович) сообщают, что дети Брянчаниновых «все сознавали главенство Дмитрия и сознавали не потому только, что он был старший, а вследствие особого, высшего, так сказать, склада его ума и характера, вследствие нравственного его превосходства. Дмитрий Александрович был тих, скромен, всегда во всем весьма благоразумен, внимателен и вежлив в обращении, хотя молчалив. Пользуясь всегдашним уважением от братьев и сестер и превосходя их в научных способностях и других дарованиях, Дмитрий Александрович не обнаруживал ни малейшего превозношения или хвастовства. Зачатки иноческого смиренномудрия высказывались в тогдашнем его поведении и образе мыслей. По нравственности и уму он был несравненно выше лет своих – и вот причина, почему братья и сестры относились к нему даже с некоторым благоговением, а он, в свою очередь, сообщал им свои нравственные качества»[1].

В аскетическом настроении святителя большую роль сыграло и его слабое физическое здоровье. В детстве, купаясь с отцом в речке Талице (возле родного села Покровского), Дмитрий замерз так, что дрожал всем телом, но не дерзнул выйти из воды прежде отца; после этого он часто простывал, болел, что только способствовало его склонности к безмолвию и глубокой уединенной молитве. Приведенный поступок может показаться современному человеку странным. Но в семье Брянчаниновых царил строгий, даже суровый строй жизни, регламентируемый отцом, железной воле которого никто не смел прекословить – дети часто боялись открываться перед родителями. Само проявление к детям любви считалось недостойной слабостью, розги не щадили ни старших, ни младших. За поведением детей тщательно наблюдали и каждый день докладывали родителям. В связи с этим становится понятным, что их дальнейший жизненный путь заранее предрешался родителями, а возраставшие в сыне духовные устремления (что в конечном итоге привело к переходу из дворянского сословия в духовное) не могли найти в родных большого отклика. Вот почему святитель в статье «Плач мой» так вспоминал это время: «Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежала для меня на Евангелии; но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвой и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношей, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это – обыкновенное состояние всех человеков»[2].

Каким образом в душе человека зарождается желание служения Богу? Почему одни с радостью стремятся к этому, а другие предпочитают искать лишь земного? До конца это объяснить невозможно. Такова тайна самоопределения личности. Для нас более важно знать, что Дмитрий Брянчанинов уже в юношеские годы окончательно определился в своем главном жизненном решении. Когда на шестнадцатом году его жизни (в конце лета 1822 года) отец повез Дмитрия в Петербург для определения в Главное инженерное училище, готовившее офицеров инженерных войск, то дорогой впервые спросил сына: «Куда бы ты хотел поступить на службу?». Дмитрий был поражен такой откровенностью отца, решил не скрывать своей сердечной тайны и, испросив обещания не сердиться, если ответ не понравится, решительно сказал, что желает идти в монахи и что из всех видов службы он предпочитает службу Царю Небесному. Как ни странно, ответ не был воспринят серьезно, и отец повез сына далее к предполагаемому им служению.

Экзамены в Главное инженерное училище Дмитрий выдержал блестяще (при конкурсе более чем четыре человека на место), он был единственный принят сразу во второй класс, вскоре стал первым по успеваемости учеником и сохранил это место до самого конца учебы. Великий князь Николай Павлович, ставший через три года императором, в то время лично наблюдал за кадрами училища и сразу же обратил внимание на одаренного и прекрасно воспитанного юношу. Заметим, что в годы учебы Брянчанинов, благодаря личным достоинствам, имел успехи и в светском обществе. Так, родственные связи ввели его в дом тогдашнего президента Академии художеств, археолога и историка Алексея Николаевича Оленина. Там на литературных вечерах Брянчанинов, декламируя новые произведения авторов того времени, стал любимым чтецом, а на его поэтические и вообще литературные дарования обратили внимание такие известные лица, как Н.И. Гнедич, И.А. Крылов, К.Н. Батюшков и даже сам А.С. Пушкин. Это способствовало развитию литературных дарований святителя. А некоторые посетители этого салона стали на всю жизнь близкими святителю людьми и впоследствии пользовались его духовным советом, в частности Николай Николаевич Муравьев-Карский.

Такова была внешняя сторона жизни Дмитрия Брянчанинова, исполненная успехов в учебе, всеобщего уважения, а что же составляло его внутреннюю, сокровенную сторону? Как ни странно, в душе он испытывал неудовлетворенность, даже опустошение. Так пишет об этом сам святитель: «Науки человеческие, изобретения падшего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопределенные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая – по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно – это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей – Бога. Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей…»[3].

Стоит вспомнить, что это была эпоха, когда в обществе светское явно вытесняло духовное, богообщение было отнюдь не в центре внимания, многие придерживались только внешней формы церковности, говели, исповедовались и причащались лишь раз в год, чтобы засвидетельствовать свою лояльность государственной религии. Основные темы разговоров были исключительно земного порядка. Все это создавало страшный вакуум в боголюбивой душе Дмитрия Брянчанинова и выражалось в чувстве безутешной тоски. Оставшись одиноким в своих душевных исканиях, Дмитрий обратился к источникам живой веры – творениям святых отцов. «Не живые человеки были моими наставниками, ими были почившие телом, живые духом святые отцы. В их писаниях нашел я Евангелие, осуществленное исполнение; они удовлетворили душу мою»[4]. Чтение, внимательное исследование творений святых отцов навсегда определило внутренний аскетический настрой святителя. А поскольку большинство отцов Церкви в своих аскетических наставлениях обращали внимание на внутреннее делание христианина, Дмитрий Брянчанинов стал осваивать умное делание, внутреннюю молитву, чтобы в своем одиночестве взыскать помощи Единого Истинного Помощника и Благодетеля. Удивительно, но будучи еще совсем молодым человеком, студентом училища, он достиг почти непрестанного умного делания. «Бывало, с вечера, – рассказывал святитель впоследствии, – ляжешь в постель и, приподняв от подушки голову, начнешь читать молитву, да так, не изменяя положения, не прерывая молитв, встанешь утром идти на службу, в классы»[5].

Правда, духовные стремления Дмитрия нашли отклик у его однокурсника Михаила Чихачева, происходившего из дворян Псковской губернии. Несмотря на то, что Чихачев был совершенно иного характера – весельчак и говорун, они навсегда стали близкими друзьями и вместе старались осуществлять жизнь во Христе. К сожалению, благочестивые студенты не встретили поддержки со стороны ближайших духовных лиц училища; более того, их аскетический настрой истолковали крайне превратно. Возможно, таково было искушение невидимого врага, раздраженного постоянной молитвой Дмитрия, а может быть, так действовал Промысл Божий, ведший святого по более полезному для него пути. Произошло следующее. Дмитрий Брянчанинов, ощущая свою неопытность в духовном делании, обратился за помощью к духовнику училища и сказал, что «борим множеством греховных помыслов». Отец протоиерей, не имея никакого желания вникать во внутреннюю жизнь студента, тут же счел «греховные помыслы» за «политические замыслы» и обратился к училищному начальству с опасениями о политической благонадежности исповедавшегося студента (правды ради, надо упомянуть, что в то время духовенству прямо предписывалось сообщать о своих подозрениях на исповедующихся). Как пишут биографы святителя Игнатия, «неосмотрительность духовника повергла Брянчанинова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния»[6]. Брянчанинов вынужден был сменить духовника, со своим другом Чихачевым он обратился к инокам Валаамского монастыря, исповедовался у них, приобщаясь их духовным назиданиям. Однако духовные потребности друзей оказались настолько глубокими, что духовники Валаамского монастыря сами предложили им обратиться к монахам Невской лавры, к таким опытным инокам, как лаврский духовник отец Афанасий, монахи Аарон, Харитон, Иоанникий. Упомянутые отцы являлись учениками знаменитых старцев Феодора и Леонида (основателя Оптинского старчества), преемственных учеников преподобного Паисия Величковского.

Два друга «совещались с иноками как с духовными отцами обо всем, что касается внутреннего монашеского делания, исповедовали свои помыслы, учились, как охранять себя от страстей, греховных навыков и преткновений, какими руководствоваться книгами из писаний святых отцов и тому подобное. Добрые иноки, особенно отец Иоанникий и духовник отец Афанасий, делились с монахолюбивыми и любомудрыми юношами всем, что составляло достояние их многолетней духовной опытности. Часто Дмитрий Александрович удивлял их своими вопросами, которые касались таких сторон жизни духовной, какие свидетельствуют о довольно зрелом духовном возрасте»[7].

Все большее сближение с монашеством вызвало, наконец, существенное противодействие со стороны отца. Дело в том, что при Дмитрии жил старый слуга Дормидонт, который извещал родителя о частых хождениях сына в лавру. Теперь-то отец вспомнил высказанное сыном желание идти в монахи и попросил высокопоставленных петербургских знакомых воспрепятствовать намерению сына. В итоге Дмитрий Брянчанинов вынужден был лично предстать пред Петербургским митрополитом Серафимом (Глаголевским). Он выразил искреннее желание стать монахом. Примечательно, что митрополит Серафим, первоначально подозревая в нем только честолюбивые планы, объявил, что Брянчанинов, как не обладающий ученой степенью духовных академий, не может быть возведен в церковной иерархии выше сана архимандрита. На это молодой человек ответил, что ищет не санов, а единственно спасения души, состоящего в бегстве от мира. Это было действительно так. Ни разу святитель не выразил желания занять какой-нибудь высокий пост. А митрополит после беседы с юношей позволил ему продолжать общение с монахами Александро-Невской лавры. Это было первым положительным поворотом на пути к духовному служению.

Впрочем, для окончательного разрыва с миром нужно было что-то такое, что произвело бы последний решительный переворот в душе молодого молитвенника. Весной 1826 года святитель заболел тяжкой грудной болезнью, имевшей все признаки чахотки. Лучшие петербургские врачи считали его положение крайне опасным, а сам Дмитрий Брянчанинов полагал, что находится уже на пороге смерти, постоянно читал творения святых отцов и молился. Эта болезнь стала для него настоящим преддверием монашества. Как только его здоровье поправилось, он поспешил в Александро-Невскую лавру, и здесь неожиданно совершилась судьбоносная встреча. В это время в лавру прибыл известный старец преподобный Леонид (Наголкин), будущий старец Оптинский (в схиме Лев), и Дмитрий в уединенной беседе с ним «почувствовал такое влечение к этому старцу, что как бы век жил с ним: это были великие минуты, в которые старец породил его духовно себе в сына»[8]. Именно преподобный Леонид Оптинский своим духовным влиянием произвел в душе Дмитрия окончательный разрыв с миром, именно он повлек за собой юного святого к всецелому посвящению жизни богоугодному деланию души. Правда, далось это, по мирским понятиям, очень дорогой ценой.

Летом 1826 года состоялся разговор с родителями – безрезультатно. В Петербурге Дмитрий подал просьбу об увольнении его со службы – вместо удовлетворения просьбы назрел крупный скандал. Сам император Николай I поручил своему брату великому князю Михаилу Павловичу отговорить Брянчанинова от желания монашества. Что значило для дворянина, воспитанного в традициях верного служения царю и Отечеству, идти против воли императора, понять трудно современному человеку. Для молодого Брянчанинова это была глубокая внутренняя трагедия. Он, конечно же, прямо высказал великому князю желание своего сердца, однако Михаил Павлович в присутствии других высоких чинов жестко объявил, что государь не согласен на его отставку. Это решение уже не подлежало обсуждению. Брянчанинову было предписано выехать в Динабург (ныне Даугавпилс в Латвии, на реке Даугаве) для руководства строительством крепости.

Обыкновенно считается, что святые люди, поскольку им помогает Бог, легко преодолевают всевозможные препятствия, так что путь к небесным обителям для них пролегает ровно и гладко. Жизненный путь святителя Игнатия опровергает это представление, поскольку он наглядно свидетельствует, насколько трудно ему было достичь поставленной цели. Собственно, сама святость и есть верность Богу при любых, даже самых невыносимых, условиях жизни. Дмитрий Брянчанинов вынужден был пойти на откровенный конфликт со своим отцом, желавшим карьерой сына возвысить престиж своей фамилии, а разрыв с родителем означал полную потерю содержания. Он вынужден был идти на конфликт и с высокопоставленными лицами мира сего, что грозило всевозможными прещениями и потерей личной репутации в обществе.

В Динабурге Брянчанинов окончательно слег, и только когда осенью 1827 года великий князь Михаил Павлович лично посетил Динабургскую крепость и убедился в физической несостоятельности офицера Брянчанинова к службе, желание Дмитрия получить отставку было удовлетворено. Стоит сказать, что старец Леонид поддерживал в это время Брянчанинова своими письмами. К старцу же Леониду в Александро-Свирский монастырь Дмитрий, получив отставку, и выехал в начале января 1828 года.

Только теперь он мог вздохнуть полной грудью, всецело посвятив себя духовному деланию. С внешней стороны жизнь любого инока не представляет собой чего-то яркого, захватывающего: послушания, богослужение, личное молитвенное правило… Подлинная красота монашества раскрывается в его внутреннем подвиге. В Александро-Свирском монастыре Дмитрий отдал себя беспрекословному послушанию старцу и глубочайшему смирению среди братии. Кстати, первое послушание его было при поварне, где он помогал повару, бывшему крепостному его отца. Безропотное выполнение всех, даже самых низких, послушаний породило в душе святого послушника при полном забвении своего «я» сладость смирения, о чем впоследствии святитель помнил всю жизнь. Так, в полном жизнеописании святителя Игнатия, составленном его родным братом Петром Александровичем и ближайшими учениками, повествуется, как Дмитрий, проходя послушание в трапезной, однажды ставил блюдо на стол, за которым сидели послушники, и мысленно произнес: «Примите от меня, рабы Божии, это убогое служение». При этом он вдруг почувствовал в сердце необыкновенное молитвенное действие, так что он даже пошатнулся. В его грудь запало сладостное утешение, которое не покидало его более двадцати дней (святитель описал этот случай в «Аскетических опытах», приписывая его другому лицу).

Со всей искренностью он отдал себя духовному руководству старца Леонида, по подобию древнего послушничества ежедневно исповедовал ему все движения внутренней жизни, не предпринимал ни одного действия без благословения старца, проходил налагаемые на него испытания, иногда очень тяжелые. Однажды в числе прочих послушников Дмитрий назначен был тянуть рыболовный невод в озере Свирского монастыря. Когда невод запутался, монах, заведовавший ловлей, зная, что Брянчанинов умел хорошо плавать и долго держаться под водой, послал его распутать невод. Несмотря на осенний холод, Дмитрий беспрекословно выполнил приказание, правда, после этого болел сильной простудой.

Прошло время, и старец Леонид переселился в Площанскую пустынь Орловской губернии. Послушник Дмитрий Брянчанинов, не раздумывая, следовал за ним. Сюда же приехал и Михаил Чихачев, сумевший наконец вырваться из оков мирской жизни. Однако здесь взаимоотношения Дмитрия с духовным наставником несколько изменились. Количество учеников старца умножилось, и собрания их стали сопровождаться некоторой молвой и рассеянностью. Лишние разговоры и пересуды в среде учеников отзывались в душе Дмитрия тягостно. Старец по-своему объяснял скорбь Дмитрия. К этому добавилось и то, что отец Леонид не всегда удовлетворительно отвечал на вопросы послушника. В этой связи стоит сделать два важных уточнения. Во-первых, вспомним, что душа святителя с детства отличалась особой утонченностью, созерцательностью, тяготением к безмолвию. Еще в годы учебы он привык к продолжительной внутренней молитве, и вероятно, отец Леонид при обилии учеников уже не вникал подробно во внутреннее делание святителя. Во-вторых, сам идеал монашеской жизни выработался у святителя при подробном изучении писаний древних святых отцов, и он много скорбел, видя несоответствие этому идеалу. Так или иначе, но Промысл Божий явно вел святителя по предназначенному для него пути. Выразилось это в следующем. Когда Брянчанинов и Чихачев высказали желание жить в уединенной келье на правилах жизни скитской (то есть отдельно от монастырской братии), то старец Леонид первоначально не одобрил этого. Дмитрий, переживая и много болея от того, что старец его не понимает, в скорби стал особо усиленно молиться Господу. И в один день ему было дано видение, о котором он поведал своему другу Михаилу Чихачеву. Святитель увидел светлый крест, возле которого стояли он сам и его друг Чихачев, и некий голос объяснил, что Дмитрия ожидает искреннее отречение от мира и всего земного и что его друг должен участвовать в его страданиях. В душе Дмитрия остались глубокий мир и благодатное утешение. А Чихачев заметил, что с тех пор будущий святитель получил особую духовную силу разума, так что легко постигал и разрешал самые трудные духовные вопросы и недоумения. Видение было передано старцу Леониду, и тот благословил их жить отдельно.

Молодые подвижники начали уединенно-безмолвную жизнь, выходя только в церковь и на трапезу. Келья их, отдельно стоявшая в саду, стала для них несказанно дорога своим удобством к богомыслию и молитве. Так прошла зима 1829 года. Так думали провести два друга всю свою жизнь. Но между настоятелем Площанской пустыни иеромонахом Маркеллином и старцем Леонидом возникли неудовольствия, вынудившие отца Леонида со своими учениками переселиться в скит Оптиной Введенской пустыни Калужской губернии. Велено было уезжать и ни в чем не повинным Брянчанинову и Чихачеву.

Первоначально они направились в Белобережскую Иоанно-Предтеченскую пустынь, однако там их не приняли. Не нашлось для них места и в Оптиной пустыни, и только благодаря ходатайству старших братий обители их согласились принять и позволили жить уединенно в отведенной им келье. Впрочем, настоятель, отец Моисей, сначала не соглашавшийся принять Дмитрия с другом, относился к ним неблагосклонно; не было доверия к ним и со стороны некоторой братии. Недоброжелательство и крайне скудная пища привели друзей в такое болезненное состояние, что они едва могли подниматься с кроватей, а помощь получали лишь один от другого, когда кому-нибудь из них становилось чуть легче. Именно в это время к Дмитрию приходит весть от сильно заболевшей матери, желавшей видеть сына перед возможной смертью; отец, неожиданно изменив отношение к жизненному выбору сына, обещал построить ему отдельную келью близ церкви, а вскоре была прислана и крытая бричка. Святитель воспринял это как указание Божие и согласился поехать, взяв с собой своего друга Михаила Чихачева.

Забегая вперед, заметим, что, покинув Оптину пустынь, святитель впоследствии поддерживал письменные сношения с преподобными Леонидом и Макарием Оптинскими. По просьбе старцев, он, будучи уже архимандритом, участвовал во многих делах Оптиной пустыни, заботился о материальном благополучии обители, помогал изданию произведений святых отцов. В преодолении последнего, предсмертного испытания старца Леонида святитель принял самое живое участие. Когда в Белевской женской обители некоторых учениц старца из зависти обвинили в ереси, то нарекания стали падать на самого преподобного Леонида. Ему угрожала ссылка. Узнав об этом, святитель Игнатий немедленно встретился с Московским митрополитом Филаретом (Дроздовым), и тот пресек гонение на старца. По кончине старца Леонида святитель Игнатий в письме преподобному Макарию написал: «Душа моя исполнилась печали, и как ни вспомяну о нем (старце Леониде. – В.Д.) – каждый раз обильная печаль изливается в мое сердце. Точно как вы пишите, он имел ко мне особеннейшее расположение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю: отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование, но многие его изречения остались у меня в памяти и доселе меня руководствуют, особливо произнесенные в Свирском монастыре»[9].

В наши дни неоднократно возникали дискуссии, в которых святителя Игнатия с его последователями противопоставляют Оптинским старцам. Конечно, разница традиций очевидна, но путь святителя Игнатия был настолько же отличен, насколько отличным был путь святителя Феофана Затворника или святого праведного Иоанна Кронштадтского. Господь вел тех и других пусть и разными путями, но к единой цели. При разности духовных служений они стали выразителями единого аскетического предания Православной Церкви. А главное, каждый святой отец Церкви выполняет то духовное призвание, которое уделил ему Бог. При многом общем, что наблюдается у святителя Игнатия и старцев Оптиной пустыни, различие, на наш взгляд, заключалось в следующем. Старцы Оптинские предлагали более деятельное благочестие, тогда как святитель Игнатий – сокровенное умное делание со всеми тонкими особенностями внутренней жизни. Старцы Оптинские постоянно принимали народ, наставляя его высокой нравственности, а святитель всю жизнь искал безмолвия по образу древних подвижников и обучал, как стяжать мир сердца и безмолвие внутреннее. Поэтому и основные сочинения старцев Оптинских – письма с назиданием вопрошавших на самые разные темы, а творения святителя Игнатия – это обобщение аскетического опыта предшествовавших святых отцов касательно внутреннего служения человека Богу, проверенного святителем на собственном опыте.

(Окончание следует.)