Святой патриарх – любимый и непонятый

Как вышло, что слабый ребенок, который едва выжил и который, чтобы удалиться от мира, принял монашество, «потому что, как сирота и очень болезненный, не мог иметь свою семью и быть приходским священником», в итоге стал первым среди сербов? Как скромный монах, чья фраза «Будем людьми» стала народной, превратился в того, кого почитают и самые могущественные и умные и у кого просят благословения даже атеисты и представители другой веры? Как последний по мирским меркам стал первым? И, прежде всего, своей добродетелью, своим благородством, скромностью, о которой ходят легенды, он в то время, когда добродетелей становится все меньше, был еще более заметным и необычным.

Этот необычайно кроткий человек сумел сделать так, что его при жизни уважали и ценили и стар и млад, и те, кто верит, и те, кто не верит, левые и националисты, патриоты и европейцы, власть и оппозиция, что само по себе стало невероятным успехом в разделенной и нередко подверженной раздорам Сербии. Когда мы слышали, что те, кто не особо печется о Православии (как атеисты, мусульмане, католики и протестанты), говорят, что это святой человек, то, безусловно, мы имеем дело с чудом во времена, не верящие в чудеса. И даже те, кто известен как противники веры и Православия, не смели критиковать его напрямую, так как знали, насколько любят и уважают его люди. Да и дежурные борцы против традиции в своих нападках на Церковь подчеркнуто обходили стороной старого и мудрого патриарха или же облекали критику в обертки типа «не ставя под сомнение нравственную целостность, должны сказать…».

Но, хотя он был любим и уважаем, многие его не понимали. Уважаемый всеми, авторитет во время, лишенное авторитетов, он мало кем был действительно понят. Некоторые недооценивали его как кроткого и скромного монаха, считая, что он наивен, и пытались использовать его в своих целях и интересах. Говорили о нем, что он святой человек, и в то же время торговали его благословениями, думая, что он этого не замечает. Он много чего замечал, но хотел поддержать всякую благородную активность или хотя бы ту, что могла привести к чему-то хорошему, хоть и не исходила из чистейших побуждений. Другие же не понимали его жестов или слов, потому что в тот момент они не совпадали с их личными интересами и идеологическими представлениями. Каждый из них видел в нем то, что хотел видеть, и представлял патриарха соответственно своим интересам – чаще всего в черно-белом цвете. Он же просто, как смиренный мудрец во времена надменной поверхностности, не включался в идеологические и партийные разделения и схемы в Церкви и в обществе. Поэтому-то часто в церковной и политической иерархии его недооценивали как «доброго, но наивного человека». А он, как мягкий человек в суровые времена, на все эти разделения смотрел как-то по-отечески, как на детское упрямство, с которым нужно терпеливо и нежно обходиться.

Когда он говорил как искренний миротворец и примиритель на кровоточащих Балканах, некоторые, считая, что Церковь должна быть более и активнее представлена «на нашей стороне фронта», воспринимали его как чрезмерного пацифиста. И в то же время те, кто видел, как он помогает нашему несчастному народу в Косове, как он как епископ Косовский страдает со своим народом и при этом как патриарх Сербский поддерживает борьбу за свободу сербов с другой стороны Дрины^[i], в идеологическом запале воспринимали его как политического националиста.

Но он в себе соединял православную миролюбивую черту (которой не было у католических и мусульманских лидеров) с искренней и ответственной заботой о своем народе на войне, где было мало заботы со стороны политиков и интеллектуалов. Итак, это был совершенно необычный и странный человек в эпоху нигилизма. Он сочетал в себе христианские добродетели с заботой о многострадальном народе, православное и национальное – что и есть сущность косовской и видовданской^[ii] идеи. Он деятельно распространял это и на других, действуя объединяюще во времена неединства. Это могло казаться противоречивым только тем в Церкви и вне нее, кто не может разрешить собственные противоречия и проблему своей идентичности.

Некоторые, опять же односторонне, «толковали» его, будто он просто прагматично лавирует между направлениями внутри Церкви и государства. Это, возможно, было и так, но он делал это не по слабости и наивности, но по мудрости. Это был единственный путь для того, чтобы помирить и объединить народ, измученный язвами разделений и расколов. Такой позицией мудрого примирения течений и партий мудрый патриарх вел церковный и народный корабль к тихой пристани. Если этого не почувствовали те, кому в какой-то момент не было по душе то или иное патриаршее слово, то почувствовали и поняли обычные люди, видевшие в патриархе того, кто он есть, – мудрого человека, объединяющего народ и предводительствующего им в тяжелые годы и десятилетия. Поэтому нет ничего удивительного, что даже иностранцы примечают сейчас в нашем народе такое чувство потери, что Сербия похожа на сироту, оставшегося без народного отца.

Перевел с сербского Михаил Плетнев специально для Православие.Ru

«Нова српска политичка мисао»