Под открытым небом / Православие.Ru

О вредных запретах, крестьянах-миллионерах и горе-туристах

Мудрый Север постепенно готовил нас к нашей главной встрече. И все равно – захватило дух! – когда вышли из автобуса, поеживаясь, запрокинули головы и… черный гигант навис над нами в свете белой ночи. Вот он, наш Храм. Мы прибыли в Пиялу.

Темная громада храма, поразившая нас, полусонных, в ночь приезда, при свете утра произвела еще больший эффект. Пияльский храм Вознесения, без преувеличения, уникален. Памятник шатровой архитектуры – исконно русской техники строительства куполов, не имеющей аналогов в мире. Вышедший в середине XVII века указ патриарха Никона о запрете строительства шатровых церквей – он усматривал в этом отход от буквы древнего Православия – северных земель практически не коснулся. Не коснулся он и деревни Пияла, где в 1651 году неизвестные нам зодчие построили на живописном берегу реки Онега храм Вознесения Господня, а рядом, спустя полвека, – колокольню. Судя по значительным размерам храма, приход был велик. И, без сомнения, и богат: рядом с храмом – прекрасно сохранившиеся мраморные памятники крестьянам Малыгиным, на свои деньги перестроившим храм. Процветающий в начале XX века, еще функционирующий благодаря батюшке-подвижнику в послевоенные годы, к концу столетия храм приходит в упадок: «туристы» и «волонтеры» вывозят иконы и церковную утварь, а деревенские мальчишки облюбовывают храм для своих посиделок. В 1970-е очередная группа реставраторов, работавшая в соседнем пятикупольном зимнем храме, уезжая, забывает поставить громоотвод, и этот храм, почти ровесник шатровому, сгорает, а с ним – едва ли не полдеревни. Чудом спасенный – деревенские окружили его с иконами, спасая от огня, – храм Вознесения тогда решили закрыть.

Эту нехитрую, такую типичную для северных храмов историю мы по крупице собирали две недели: в Пияле вместо архива – рассказы старожилов. А поняв историю, поняли и простили и первую настороженность жителей, и недоверие к нам, пришлым людям.

О Ганге, переселении народов и мифической бабушке

Мой друг, тебе, конечно, интересно, как протекала наша жизнь в Пияле.

Мы раскинули наш лагерь на краю деревни, у реки Онеги, впадающей в Белое море. Место выбирали очень тщательно, встали поодаль от храма – боялись, чтобы искра от костра случайно не попала на доски. Жили, как ты уже догадался, в палатках. Продукты на всю команду закупили еще в Москве и теперь привезенные с собой крупы и тушенку готовили по очереди на костре на нашей импровизированной кухне. Кухня – свежесрубленный столик и лавочки вокруг – была сердцем лагеря. По мере надобности это пространство под тентом превращалось то в гостиную, то в Центр Управления Работами, то в комнату культуры и отдыха, а то и в народный форум.

Главной артерией, за неимением в деревне водопровода, была, конечно, река Онега, тут же ласково прозванная нашими шутниками Гангом за необычайную мелководность и мутность в это время года. Местные легенды отсылают особо любопытных к некоей мифической бабушке, резво перебегавшей речку через ей одной известный брод. Побродив пару дней по колено в воде вдоль берега в поисках места для купания, мы уже были почти готовы поверить в мифическую бабушку.

Не обошлось и без маленького «переселения народов». Мы, как истинные кочевники древности, вытеснили издревле обитавшее на месте нашего лагеря коровье племя. Племя оскорбилось и ушло за соседний бугор, но вылазки продолжало и частенько оставляло нам между палаток «черные метки» в виде лепешек. Мы юмор понимали и не обижались.

Поднимались по-спартански, в 7:00. Для тех предательски-сладких минут утреннего сна, когда спальник особенно тепл, сны – особенно интересны, а дух – особенно нетверд, светлыми головами был придуман особый «побудный» клич. После того, как в 7:00 из громкоговорителя (больше известного у нас как «Орало») по всему лагерю прокатывалось: «Православные – на акафист, остальные могут спать дальше», – пробуждаемость была повсеместная и стопроцентная… Полчаса на сборы и – в храм, на акафист.

Вспоминаю наши первые дни в деревне, первый акафист в храме. Сначала, конечно, наш «табор» непонятно-зачем-приехавших москвичей наделал в деревне много шума. Приехали ночью, как саранча, усеяли все поле палатками, а утром вооружились рабочим инструментом (непонятно еще с какими целями!), открыли храм и что-то там химичат. Именно такими, как потом выяснилось, мы предстали в глазах деревенских в первые дни. Тех самых деревенских, которые спустя две недели надавали нам в дорогу солений и варений, звали обязательно вернуться и долго махали вслед уходящему автобусу.

Первыми к нам потянулись дети. Они пришли в лагерь в первый же день, робко-любопытные, смешливые, и, кажется, уже не уходили: не было и дня, чтобы велосипеды не были свалены в кучу, острые коленки не торчали из-за стола и кто-нибудь с визгом и писком вдруг не заключал тебя в объятья. Именно дети стали ниточкой, связавшей нас со взрослыми. Это они принесли в свои дома весть: завтра утром в церкви будет акафист! Ты только представь, мой друг: в храме, почти полвека закрытом, в стенах, едва ли не сотню лет не слышавших молитвы! Надо ли говорить, как волновались, как готовились, сомневались – не придут! – и надеялись… И как отлегло от сердца, когда следующим утром в двери храма сначала робко просунулись три ребячьих чуба, а затем – бочком, подталкивая друг друга, пугливо озираясь – вошли взрослые.

Так и повелось: каждое утро – акафист в храме, крестный ход, обращение к местным жителям послушника Ярослава. А однажды – даже отслуженная мирским чином служба. Сила Слова, укрепляющая силу Дела. Миссия совсем иного рода.

Ты любишь, мой друг, журить меня за мой идеализм, но я хочу верить: мы здесь не только за тем, чтобы восстановить деревянный храм. Ведь нельзя запретить себе задуматься: для чего мы его реставрируем? кому мы его оставляем? Есть мнение, что если не менять мировоззрение, то доски менять бесполезно.

Восстановление храмов Севера – это еще и попытка с храмом деревянным восстановить одновременно храм в душе каждого пришедшего на молитву. Ведь душам людей тоже нужен свой «реставратор». Там тоже хватает житейского мусора, неподобающих слов на стенах, грязи. Там тоже нужна где-то – уборка, где-то – уже профессиональная реставрация. Мы, люди, находим «профессионального реставратора» в лице священника – он восстанавливает наши храмы исповедью и молитвой.

Ты возразишь, мой друг: вы уедете, а все останется по-прежнему! Человека так быстро не изменишь. Результат вашей миссионерской работы не виден.

Можно ли что-то кардинально изменить в душах людей за две недели? Наверное, нет. Но можно напомнить, что рядом с ними живет Красота. Показать, как по-другому относиться к наследию их предков. Попытаться прогнать уныние и безразличие. Все это, по-моему, нам сделать удалось. Когда же отступят уныние и безразличие, дальнейшие изменения не заставят себя ждать.

После уборки это будет уже другой, преобразившийся храм. Да, то, как преображается душа, не видно. Но люди после наших общих молитв станут – другими. Пусть немного. Пусть даже незаметно для человеческих глаз. Но что могут увидеть человеческие глаза?

После акафиста – обратно в лагерь, на завтрак. Но сначала – неизменная утренняя молитва: пространство под тентом превращалось в молельню, и мы – все вместе, вслух, обратившись лицом к храму, – приносили свою молитву Господу. После завтрака, как правило, кашей, улучшаемой дежурными всеми подручными средствами (сгущенка!), мы вооружались привезенным из Москвы инструментом и выдвигались в храм, на работы. Мужчинам доставалась тяжелая артиллерия – пилы, ножовки, а также все те недоступные женскому разумению режуще-шлифовальные машины, питающиеся от Переносной Электростанции – третьего по значимости объекта в лагере после Онеги-Ганга и Сгущенки.

Дамам священнодействовать с машинами не доверялось; мы и не порывались – на нашем фронте работ требовались совсем другие орудия: тряпки, щетки, шпатели, наждачка и рубанок на случай вынужденного применения силы. Мы подметали (нет, мой друг, ты сейчас представил пыль, а ты представь мешки строительного мусора вперемешку с трупами птиц), соскребали птичий помет со стен, оттирали надписи или выскребали рубанком, если они были вырезаны глубоко.

Ребята сделали в храме новое крыльцо, подлатали внутреннюю облицовку стен, застеклили несколько окон. Кое-что сделать оказалось уже невозможным – второй этаж храма оказался в аварийном состоянии. Под тяжестью накопившегося за десятки лет мусора и птичьего помета старые доски так просели, что, когда мы ступили на них, чтобы очистить, весь второй этаж оказался под угрозой обрушения. Решение далось нелегко, но работы на этаже решили прекратить: здесь нужен был уже профессиональный реставратор.

Особенно было страшно за небесный свод храма – удивительно красивый, с прекрасно сохранившимися писанными маслом иконами, представляющий огромную ценность хотя бы уже своей древностью.

Едва ли не больше, чем в храме, оказалось работы в колокольне. Наверное, потому, что местная молодежь облюбовала ее как место своих тусовок. Судя по окуркам, бутылкам и надписям, встречи тут бывают часто и сидят молодые люди «душевно». Что говорить: даже при нас по вечерам деревенские продолжали свои посиделки – правда, не в самой колокольне, а чуть поодаль, на пригорке. Но все же достаточно близко, чтобы показать, кто тут на самом деле хозяин. Эдакая форма протеста и в то же время явная борьба любопытства с гордостью – что за москвичи? Что за Православие, ради которого они так далеко ехали?

Знаешь, мой друг, не берусь судить о результатах нашей поездки в масштабах человечества, но то, что к концу нашего пребывания эта компания от колокольни отодвинулась на почтительное расстояние; то, что вместо бранных слов из их кружка стал долетать звон гитары и песни (пусть и в противовес нам, поющим за соседним пригорком); то, что некоторые из наших ребят сумели найти с ними общий язык и даже подружились; то, что в последний день несколько человек все же преодолели гордость и робость и сами пришли к нашему костру, – все это я считаю нашими достижениями.

Некоторые надписи, которые нам пришлось оттирать (или вырубать – кто-то в порыве дьявольского усердия глубоко вырезал их на бревнах) датировались аж 1950-ми годами. Оставлены дедами тех молодых людей, которые тушат об эти же стены окурки. И эти надписи, по злой иронии, тоже уже стали нашей историей…

Местные легенды, кстати, отсылают особо любопытных к истории некого господина N, оставившего такой ножевой след на колокольне, а в скором времени попавшего за решетку. Не будем ломать голову, где в этой истории причина, а где – следствие, мой друг…

В первый же день работ местные дети прибежали нам помогать в колокольне – пришли сами, завладели вениками и совками и, оставив нас, удивленных и умиленных, деловито удалились работать. Когда же мы, глупые взрослые, снисходительно поулыбались и благополучно о них забыли, они явились перед нами и весело сообщили: «А мы уже все!» Оказалось, что четверо голенастых пацанят и шустрая девчонка вымели кучу мусора и «оформили» ее в мешки в два раза больше себя самих. Позже выяснилось, что мы тогда не сговариваясь подумали: а ведь эти дети уже не придут сюда писать на стенах и курить… Увидим – всему свое время!

А у нас между тем 14:00 – время обеда и небольшой сиесты. Эти две недели стояла небывалая для Севера жара! Мы изнемогали, барахтались в Онеге-Ганге и снова изнемогали, однако были счастливы, так как жара избавляла нас от печально знаменитой северной мошки и комаров и открывала путь в лес, к чернике…

… Вечером жизнь в лагере активизировалась: наступало время культурной программы. Смена деятельности как лучший отдых, а значит, перед ужином – православные беседы, обсуждение с послушником Ярославом глав из Святого Евангелия, а после – игры (да, да, мой друг, ты не ослышался; но ты же помнишь: «Будьте просты, как дети»…). И, конечно, песни под гитару, а в нашем случае – еще и под гусли, игрой на которых нас радовал Ярослав.

О душе, причудах архитекторов и перспективе

Мы открыли двери храма Вознесения. Впервые за полвека в этих стенах прозвучала молитва. На стенах появились иконы. Впервые за десятки лет сюда пришли люди, склонили головы и преклонили колени.

Каждый в этой поездке, осознанно или нет, открыл целых три храма. Своими руками, своим трудом – храм деревянный. Проповедью, молитвой, даже самим своим присутствием – храм в душах местных жителей. Ежедневным трудом во имя Господа – храм своей собственной души. И – кто знает – какой из этих храмов дольше стоял забытым и заброшенным, где накопилось за десятилетия больше мусора.

Храм нашей души так же, как и пияльский, имеет форму креста. Кто-то не знает об этом, а кто-то – забывает. Чтобы разглядеть форму, которую придал храму Вознесения архитектор, нужно подняться на колокольню. Чтобы разглядеть форму, которую придал нашим душам Господь, тоже нужно подняться – над миром, над суетой, над своим «я». И – кто знает, мой друг? – быть может, для того, чтобы разглядеть форму своей души, тебе придется отправиться за тридевять земель. Или за три моря. Или в леса Архангельской области…

Поскольку «у себя», в Пияле, мы все работы успели в срок, всю вторую неделю провели в разъездах по соседним деревням, где есть заброшенные храмы и часовни. Разбились на команды – и в ускоренном режиме пытались внести в жизнь порученного нам местечка позитивные изменения. Где-то – «по отработанной схеме»: латали дыры в прохудившейся крыше часовни, стирали надписи со стен, выносили мусор, где-то – успевали даже отслужить в прибранном храме акафист и показать местным детям православный фильм.

С каждой стертой надписью, с каждой положенной доской храм становился все роднее. Еще вчера, на вечернем сборе у костра, в Центре Управления Работами распределяли «человеческий ресурс»: «Так-так… Ты завтра едешь с командой в Чешьюгу. Там две часовни: одна совсем плохая, завалилась сильно – надо бы поднять. Вторая, говорят, ничего: там крышу кое-где подлатать. Надписи, мусор – это само собой. Ну, с Богом».

Что еще за Чешьюга такая? Название-то какое, так и скрипит на зубах – бррр. А потом, вечером, после дня работы, сидишь с ребятами в лагере у костра, чай попиваешь и на все вопросы мурлычешь нежно: «Как куда завтра? К себе, в Чешшшьюгу…» Надписи почти все стерли, с местными договорились – часовню завтра помогут поднимать, старые доски на крыше заменили – куда же теперь еще, как не к себе?!

Скажете, капля в море. Маленькая искорка. Да, капля. Но разве не каплями полно море? Да, искра. Но искра может упасть на сырую землю и погаснуть, а может – на сноп сухой травы, и он тут же вспыхнет ярким пламенем.

«Я решила: теперь утром и вечером буду приходить сюда молиться. Что ж, раз священника нет, сама буду молитвы читать, как умею. Книги есть, да и своими словами молиться можно», – так говорила женщина в одной деревне, сидя на лавочке у храма, который только что сама, своими же руками вместе с нами убирала.

Это было в деревне Большая Фёхтальма, женщина – директор местной школы, единственной на десятки километров вокруг. Прямо у храма мы устроили прощальное чаепитие: на импровизированном столе – самовар, местный вклад в торжество. Повод для праздника достойный – работы в храме закончили, только что отслужили акафист, посмотрели с местными школьниками православный фильм.

Большая Фёхтальма – еще один наш «объект». Еще одно царапающее слух название, еще один бесценный храм – обветшалый, накренившийся, мучительно красивый и гибнущий буквально на глазах. Кинотеатр, библиотека, общественный туалет – здесь за минувший век было, кажется, все – все, кроме того, что должно было быть. Много лет неживой, заколоченный и – снова открытый нами.

В первый же день местные жительницы вынесли навстречу нам – неизвестным, пришлым людям – угощение из своих домов, предложили помощь в уборке храма – и вместе с нами смывали надписи со стен, мешками выносили мусор. Удивительно, но очищен храм был теми же руками, что когда-то выдавали здесь комсомольцам книги – убирать святое место пришла, среди прочих, и бывшая библиотекарь. Эти же руки всего час назад были сложены для крестного знамения – на первом за десятки лет акафисте мы все вместе молились – каждый о своем и – об общем: чтобы наш акафист стал теперь и не последним на долгие годы.

Вроде бы можем уезжать со спокойной душой – а все равно царапает: снова вешаем на двери храма замок, снова – неизвестность: что с ним дальше будет? Местные жители решили собрать деньги на пленку и сами, уже без нас, затянуть ею оставшиеся окна. Но все чувствуют – этого не достаточно: без молитвы храм – лишь деревянный дом, без пастыря паства – лишь стадо овец.

«Сегодня богослужения зачастую прихожане вынуждены совершать своими силами. Священники могут посещать свои приходы нечасто: деревни удалены друг от друга, в некоторые заболоченные местности можно добраться только зимой. На весь Онежский район (размером чуть меньше Бельгии) служит только два священника: я и отец Константин Грушин», – эти слова принадлежат еще одному замечательному человеку, с которым нам довелось встретиться, – онежскому священнику Александру Коптеву. Музыкант, создатель Онежского православного патриотического клуба, тренер по рукопашному бою, ученики которого стабильно занимают первые места на всероссийских молодежных соревнованиях, отец Александр считает: многие сегодня ходят в храм, соблюдают пост, наслаждаются чтением творений святых отцов в уютной квартире, а помощи нуждающимся нет.

«Если православные не помогают ближнему, которого они видят, то что говорить о Боге, Которого они не видят? А что значит возлюбить ближнего? Это значит помогать ему конкретным делом».

В тех, у кого хватит мужества связать с Севером всю свою жизнь – служить в его храмах, быть духовным наставником его людям, учить целые деревни складывать пальцы для крестного знамения. В тех, кто готов всю жизнь посвятить служению Богу и людям вдали от той суеты, что мы привыкли называть «цивилизацией». В таких людях, как отец Феодосий из Большой Шалги, отец Николай из Савинского, отец Александр из Онеги.

В тех, кто захочет поучаствовать в восстановлении северных храмов – волонтерах и профессиональных реставраторах. «Общее дело» каждый год набирает группы желающих принять участие в экспедициях на Русский Север. Рассказы и фотографии об уже состоявшихся поездках, о результатах проделанных работ можно увидеть на сайте проекта http://obsheedelo.ru. Там же – подробная информация об экспедициях, готовящихся в следующем году.

Русский Север нуждается во всех тех, кто захочет помочь проекту «Общее дело». К сожалению, одного энтузиазма его создателей недостаточно: спасение деревянных храмов Русского Севера возможно лишь в том случае, если на каждый разрушающийся храм найдется хотя бы один попечитель, который позаботится о сохранении выбранного им храма.

Людям нужно место для молитвы, а уникальным памятникам русского зодчества – реставрация. И это не пустые слова. «Вы ворвались в нашу жизнь. Вы изменили ее», – позже скажут нам пияльцы, и в этих словах будет все: и «спасибо», и «прости», и «с нами Бог».

Комментарии

Леонид16 августа 2012, 01:59

Дорогие мои,замечательные и добрые люди,на вас и таких как вы земля русская держится./Спасибо вам огромное за труды ваши и дела добрые.С уважением Л.Д.ГаркотинЛеонид

Яна10 сентября 2011, 09:37

Спасибо,дорогие!Пусть совест и душа у местных ребят заработает и они уже сами,своими руками поддерживали бы церкву.А священник может приходит раз в неделю совершат службу и поговорит с людми.Удачи всем!Спаси нас Господи и сохрани!

Галина 9 сентября 2011, 12:44

Спаси, Господи! Какие молодцы, не словами, а делом помогали.Не на курорт поехали.
А какие люди хорошие на Севере живут, открытые, бесхитростные.
Божией помощи всем участникам.

Татьяна 9 сентября 2011, 12:21

Дело - замечательное, и написано о нем - талантливо, живо! Если такой молодежи у нас будет все больше и больше, за будущее России можно быть спокойным! Спаси всех Господь!

наталия 8 сентября 2011, 17:45

Прошу рассмотреть мое предложение- нужно создать фонд помощи Русскому Северу.Попечители -это , конечно, хорошо, но "с миру- по нитке" тоже работает. Лично буду перечислять деньги туда. Благое же дело.

наташа 8 сентября 2011, 12:04

Хорошая статья! В следующем году хотелось бы поехать. Буду наедятся что у меня получится такая поездка. Зачем заграница, если эти деньги можно потратить на такие храмы....

Инна 8 сентября 2011, 11:50

Спаси Господи всех участников этой экспедиции! вы правы, главное не быть равнодушным.

Александр 8 сентября 2011, 08:55

Вот это настоящие миссионеры, а не философы. Спасибо большое таким людям.Это очень трудно после почти века глумления и поругания духовности на нашей земле - возрождать веру в душах людей и храмы своих отцов.

Под открытым небом

Часть 2

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru