Наставники смирения

Когда кто-нибудь говорит: «Вот я сейчас грешу, а потом покаюсь», – он, скорее всего, не понимает, что говорит. Покаяться, смириться – это не значит просто исполнить какой-то необходимый ритуал, но – прийти в особенное состояние духа, и в это состояние приводит только Господь сообразно с расположением нашего сердца, с прежней жизнью в ее глубинном, сущностном измерении. Так что, если человек по отношению к истине долгое время проявлял сознательное небрежение и дерзость, если он был упрям в своем противлении Богу, не факт, что он вообще когда-нибудь придет к покаянию. И исключения в этом смысле только подтверждают правило. Потому что есть такая страшная вещь, как духовная смерть, окамененное нечувствие, – когда человек совершенно утрачивает представление о себе самом, о цели существования, о духовной жизни.

И, напротив, наблюдая, как вчерашние еще безбожники в считанные дни, а иногда и часы, приходят к глубокому и истинному покаянию, видишь ясно, как берег их, как пестовал годами и вел к этой минуте милостивый Господь. Но вел, именно видя доброе расположение их сердца! Это так ясно, и действительно замираешь в благоговении перед этой очевидной и неизреченной любовью Господа к самым незаметным и «обыкновенным», как нам кажется, людям. И хочется тогда воскликнуть только одно: «Господи, милостив буди и мне, грешному!»

Я вспоминаю первое свое причащение «на дому» в качестве священника. Я приехал тогда в старый район города, с его захолустьем, заброшенностью, к женщине, у которой умирал брат. Он всю жизнь проработал шахтером; жизнь была тяжелая, грешная… ну какая у шахтера жизнь, какие радости?! Каторжный труд, а «на досуге» – друзья, выпивка, отчаянный мордобой, похмелье… Даже семьи у брата не было: или не сумел создать, или он растерял всех – я уж не помню. И вот он приехал к сестре в Симферополь, но тяжело заболел и буквально за несколько недель оказался на пороге смерти. Когда я приехал, он уже был в состоянии «минимального сознания», то есть казалось, что с ним невозможно общаться, а такого человека, конечно, невозможно ни исповедать, ни причастить. Что делать? Я наклонился к нему и попросил, если он меня слышит и понимает, показать это движением век. Он прижмурился, и я стал его исповедовать. Я называл грехи, потом спрашивал: кается ли он? Он движением век показывал, что да, кается. А в конце даже прослезился. Словом, было понятно, что человек кается осознанно. Тогда я спросил: хочет ли он принять причастие? Он показал движением век, что хочет, и я его причастил. Через четыре часа этот человек мирно скончался.

По преданию Церкви, люди, удостоившиеся исповеди и причастия перед смертью, не истязаются на мытарствах, а как чистые, святые души возносятся ангелами на небеса. Я понимал, что такие события не случаются просто так: это великая милость – исповедоваться и причаститься перед смертью; и я стал думать: что же в этом человеке было такого «особенного», что Господь сподобил его перед кончиной быть причастником Христовых таинств. Спрашиваю у сестры:

– Он в храм ходил?

– Нет, – отвечает, – не ходил.

Ну, думаю, плохо дело… Если человек еще и храмом Божиим пренебрегал…

Но на всякий случай спрашиваю:

– А почему не ходил?

– Да понимаете, батюшка, – отвечает сестра, – он считал себя недостойным. Говорил: «Я, скотина такая, сволочь, и выпиваю иногда, и курю, и матом ругаюсь… Как же я могу в такое святое место войти?»

Понимаете? Он действительно так считал, и, может быть, Господь за смирение, за искреннее благоговение этого человека перед святыней принял его в святое Свое общение.

Как-то так совпало, что два похожих по обстоятельствам, по духовной сути события произошли со мной и совсем недавно. В разные дни одной недели я посетил на дому двух женщин, умирающих от рака. Одну я особоровал, а другую причастил, и обе они скончались через несколько часов после нашей встречи. И вот опять же меня поразило это смирение, которое трудно передать словами, но которое – я это чувствовал ясно – и есть то самое, настоящее смирение, к которому мы все должны стремиться. По счастью, у этих женщин, когда я с ними общался, не было страшных болей, от которых страдают раковые больные, и мне как бы представилась возможность «заглянуть» за их болезнь… А там сквозила такая благодатная чистота, такая сокровенная близость к Богу, что мне оставалось только благодарить Господа за возможность быть свидетелем этого светлого примирения.

Понятно, что и физическое истощение сыграло в нем свою роль, но, с другой стороны… Человеку дается время и шанс предать себя всецело в руки Господа, и для этого болезнь создает предпосылки. Но неправильно думать, что все здесь происходит «само собой», естественным образом. Невидимая другим, но явная Богу, происходит в страждущем человеке работа души, и хотя болезнь содействует смирению, но свой сознательный выбор, шаг навстречу Богу человек делает сам.

Одну из женщин я отпевал через несколько дней. Вокруг было много родственников – людей, далеких от Церкви. Они явно чувствовали себя неловко, присутствуя на богослужении. Я знал, что и сама эта женщина только во время болезни пришла к глубокой вере, но тем более поражался тому духовному взлету, который она успела совершить в конце земной жизни. Это действительно впечатляет, когда человек, еще вчера изможденный мукой, улыбается умиротворенно и ясно из гроба. Это как ответ. И это не единичный случай. Так бывает всегда, когда человек оставляет земную жизнь, успев примириться с Богом и близкими.

И так очевидна была в этих случаях любовь Божия! Потому что эти женщины не сделали в своей жизни ничего «особенного» и даже пришли к сознательной вере в самый последний период жизни и во многом благодаря своей болезни. Но именно сознание, что они ничего в своей жизни не сделали доброго, я думаю, и помогло им достигнуть смирения. И в то же время насколько труднее будет смириться тому, кто мнит себя имеющим хоть что-нибудь доброе за душой. Это-то и есть препятствие для настоящего примирения с Богом. А ведь это «мнение» многие из нас, называющих себя христианами, носят, так или иначе, в себе.

Дай Бог прийти нам в такую меру смирения, чтобы именно осознавать полно и ясно свою нищету, совершенную обнаженность от добрых дел. Чтобы нам понять: мы совсем ничего не имеем доброго, ничем не богаты: ни средствами, ни властью, ни талантами, ни способностями, ни достоинствами. Ничем! Это понимание – великий дар Божий, и это то, о чем говорится в Откровении Иоанна Богослова: «Ты говоришь: “я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды”; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр. 3: 17).

Несколько дней я ходил под впечатлением от этих «негромких» встреч, храня в душе несомненное чувство, что я прикоснулся к тайне. К тайне единения человека с Богом! И это было так потрясающе, что я думал… молился от всего сердца: Господи, и я так хочу умереть… и я хочу так предаться Тебе… всецело, без остатка! И еще: дай мне, Господи, всегда, во всех обстоятельствах жизни иметь сердце, устремленное к Тебе!