Духовная жизнь и «теория разбитых окон»

О чем-то подобном говорит евангельская притча о десяти девах, которые под вечер вышли навстречу Жениху. Пятеро из них, будучи мудрыми, взяли с собой запас масла. Жених медлил до полуночи, так что к моменту встречи их светильники продолжали гореть, тогда как у неразумных дев погасли. Пытаясь исправить дело и заправить свои светильники, эти несчастные потратили время и опоздали к брачному пиру.

Притча Христа выразительно передает личную драму всех тех, кто ждал, но не дождался; выдохся слишком рано; сошел с дистанции, не достигнув финиша. Однако она ничего не говорит о том, как избежать подобной участи. Как возможно подражать разумным девам? Отчего пропадает вдохновение и остывает вера?

Из поучений святых отцов нам известны три вида зла, охлаждающие любовь и отгоняющие благодать: небрежение, невежество и отсутствие дерзновения.

Анализируя генеалогию греха, отцы-аскеты приходили к выводу, что тяжелое беззаконие свершается не вдруг, но имеет свою предысторию и всегда начинается с небрежения к мелочам духовной жизни. Фарисейское внимание к деталям религиозного закона может вызвать усмешку, однако оно не всегда является бессмысленной формальностью.

В 1982 году криминалисты Джеймс Уилсон и Джордж Келлинг представили научному сообществу «теорию разбитых окон». Суть ее такова: если кто-то разбил стекло в доме и никто не вставил новое, то вскоре ни одного целого окна в этом доме не останется. А потом поблизости начнут происходить преступления. Директор нью-йоркского метро Дэвид Ганн, взявший эту теорию на вооружение, приказал закрашивать граффити на вагонах своих поездов после каждого прибытия состава на конечную станцию. «Методично мы проходили маршрут за маршрутом. Состав за составом. Каждый вагон, каждый божий день. Для нас это было как религиозное действо», – рассказывал он позже. В результате преступность в подземке снизилась на 75%.

То, что криминалисты и социологи в конце XX века назвали «теорией разбитых окон», в христианской аскетике известно как концепция «мелкого греха», который прокладывает путь греху смертному. Как средство борьбы с этим явлением в Церкви существует таинство исповеди и практика ежедневного молитвенного правила. Первое позволяет регулярно менять «разбитые окна» своей души и покаянием очищать ее от «граффити» страстей; второе определяет границу естественной лени, полагает предел допустимого отступления, устанавливает некий минимум духовной жизни.

Подобная педантичность более чем оправдана: в духовной жизни не бывает мелочей. Как говорит в Евангелии Спаситель, «верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом».

Второй противник вдохновения и благодати – невежество. Храмовая служба может оказаться для человека тягостной повинностью, потому что ее тексты представляются непонятными и туманными. Кто-то видит причину этого в архаичности церковнославянского языка. Но проблема состоит в другом. Молитвы и песнопения – это сложная поэзия, насыщенная разнообразными фигурами умолчания. Слушая анекдот, человек может просто не понимать языка, на котором тот рассказан, а может и не улавливать заключенного в нем юмора. То же с поэзией молитв: непонимание тонкого намека, аллюзий, реминисценций в тексте нельзя восполнить никаким переводом. А сами стихи, как и анекдоты, только страдают от объяснений.

Видимо, для того чтобы понимать тонкую и сильную поэзию церковных песнопений, нужно, не ленясь, познавать Священную историю, к которой они отсылают. Тому, кто не смотрел кинокартин Феллини, прогулка по Риму покажется пресной. Испанская лестница, фонтан Треви для такого человека будут тождественны сами себе и ни о чем не расскажут. Тому, кто не читал нобелевского романа Сенкевича, Колизей предстанет большим стадионом – ничто не кольнет сердце, не отзовется трагическим эхом. Что увидит невежественный турист, гуляя по древней Аппиевой дороге? Улицу, стесненную каменными стенами; пыльный пригород; заполненную автомобилями мостовую без всяких признаков тротуара. А меж тем Вечный город молчаливо рассказывает множество великих историй. Но со слезами по его улицам может пройти лишь паломник, то есть, тот, кто заранее знает свершившуюся здесь трагедию. Острота намека доступна лишь тому, кому уже известна подоплека дела. И сердце забьется сильнее, если помнишь ответ на вопрос «камо грядеши, Господи?», начертанный на стене неприметной часовни близ Капенских ворот.

Невежество всегда оборачивается равнодушием, за которым следует варварство. Неспособность почувствовать поэзию улиц – вот то страшное зло, которое руками правителей превратило Москву Толстого и Гиляровского в холодные зеркала небоскребов и торговых центров. Возможно, когда-нибудь властное невежество сделает то же и с Римом, и со всей церковной культурой.

Когда кто-то спросил философа Аристиппа, чем станет лучше его сын, получив образование, мудрец сказал: «По крайней мере тем, что не будет сидеть в театре, как камень на камне».

Нужно усердно познавать Священную историю. Только тогда даже в обыденных молитвах мощно зазвучит поэзия святых. Как «не насытится око зрением», так не утомится человек общением с Вечной Истиной.

Третье зло, охлаждающее веру, – отсутствие дерзновения, боязнь решительного поступка, уклонение от своей миссии. В жизни современника зачастую нет события более значимого, чем исход футбольного матча или телетрансляция очередной Олимпиады. Молитва его бездушна, потому как у него отсутствует действительно веский повод обратиться к Творцу неба и земли. Нетрудно заметить, что герои Евангелия, которые не знали «синдрома пастырского выгорания», являли собой прямо противоположный тип человека.

Характер апостола Петра ярче всего проявился в его просьбе, обращенной к Спасителю: «Господи! Если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде!» В других случаях чудеса, творимые Христом, имеют трагический и торжественный смысл. А здесь? Какой смысл выходить из лодки навстречу Иисусу, когда Он Сам идет к ожидающим Его апостолам? Со стороны Петра это была чистая авантюра, реакция по-детски непосредственой души на чудо, совершаемое Спасителем. Ему захотелось самому так попробовать. И Господь сказал: хочешь – иди.

Впрочем, в порыве Петра можно заметить еще кое-что, на этот раз серьезное. Дерзновение – это красивая мужская добродетель, которая питается верой и способна обернуться подвигом. Это сила, удерживающая нас в жизни в качестве ее героев, а не зрителей. Она-то и делает простого рыбака не статистом Священной истории, а ее действующим лицом. Отсюда понятно, почему именно Петр становится первоверховным апостолом, хотя не он призван первым и не его евангелисты называют любимым учеником Господа.

Наш век становится безнадежно расчетлив. И это происходит не от возвышения ума, а от упадка веры. Вот человек, который собирался сделать важный жизненный шаг, но так и не решился, посчитав, что ему недостанет сил для этого. Но кому их достанет? Святому Петру было точно известно, что человек не может ходить по поверхности Генисаретского озера. А он тем не менее призвал: Господи, повели мне придти к Тебе по воде! И, получив благословение, он без колебаний вышел вон из лодки, чтобы сделать невозможное.

Христос заповедал нам не заботиться о завтрашнем дне, а отправляя на проповедь Своих учеников, повелел им не брать с собой даже смены одежды. Может, это означает, что Он Сам поведет нас по всякому пути? Может, от человека не требуется ничего большего, как только дерзнуть выйти на этот путь, даже отчетливо осознавая, что пройти его ему не по силам?

«Господи, повели мне!» – хорошая молитвенная формула перед началом невыполнимой миссии. Дерзновение, воля к духовному просвящению и порядку, по мысли святых отцов как раз и составляют начало того искусства, которое Экзюпери называл «искусством маленьких шагов».