Торжество Православия

Встреча императрицы Феодоры с иконописцем Лазарем, пострадавшем при императоре Феофиле. Миниатюра из Хроники Иоанна Скилицы

В это воскресенье мы празднуем Торжество Православия. Оно произошло 3 марта 843 года, в первое воскресенье Великого Поста, когда царица Феодора собрала иерархов Церкви и исповедников иконопочитания, низложила иконоборческого патриарха Иоанна Грамматика и восстановила решения VII Вселенского собора, определившего почитать святые иконы. Вот как об этом говорит синаксарь Торжества Православия:

«Были восстановлены святые и досточтимые иконы через избранных святых мужей, и проповедали о благочестивых и православных, и отвергли и предали проклятью нечестивых противников, не принимающих святых икон. И тогда сии исповедники определили, чтобы этот священный праздник был ежегодным, чтобы мы не впали в такое же злочестие».

Итак, мы празднуем триумф. Но к чему он относится? Только ли к истории? Или и к окружающей нас жизни? Что касается окружающей жизни, то, на первый взгляд, впору вспоминать слова одного из классиков русской литературы: «Я взглянул окрест, и душа моя / наполнилась страданием». И, кажется, никакого особого торжества Православия в нашей жизни не видать. Ни в одной из стран мира, включая Россию.

Греция, где конституция начинается со слов «Во славу Святыя Троицы»? — В этой стране законодательно разрешены аборты, а недавно Евросоюз едва не продавил в ней частичное признание содомии. Анархизм, преступления, коррупция. Греция далеко не та, что была в шестидесятые-восьмидесятые, да и то, если почитаешь старца Паисия, и тогда она не была раем.

Сербия? — Сейчас впору говорить о Сербской Голгофе, а не о торжестве Православия.

Кипр? — Оффшорная зона, этим сказано очень многое...

Румыния? — При сильном и благочестивом монашестве — страна с серьезными экономическими и духовными проблемами, с сильной вестернизацией интеллигенции и серьезным давлением экуменизма на иерархию.

Болгария? — Кризис, бедность, ослабленная Церковь и сильнейшее давление с Запада по ее переформатированию.

Об Украине, давно страдающей от церковного раскола, и говорить нечего.

М.б., наша Россия? — Заглянешь в ЖЖ какого-нибудь «топ-блоггера» — и жить не хочется. Даже если сей блоггер все множит на десять с целью приумножить свою популярность в блогосфере, каковая есть воистину «сеть ловчая», исполненная «словес мятежных». Но и без нее виден безнаказанный порок и не видно торжествующей добродетели. Глядя на современную действительность, вспоминаются старинные немецкие стихи:

Итак, грядет последний час!
Вотще предупреждали нас
Христолюбивые пророки:
«За ваши грязные пороки,
За то, что вы презрели труд,
Вас призовут на Страшный суд!»
И все слилось в едином плаче...
А разве быть могло иначе,
Коль в наши злые времена
Спит совесть, вера казнена,
Убита честь, любовь распята,
Коль брат готов зарезать брата
И нет святого ничего?
Вокруг — сплошное воровство,
Добро и набожность в загоне...
Кто станет думать о законе,
Когда везде, и там и тут,
Все — лихоимцы, все — крадут,
Причем свершают похищенья
Почти без всякого смущенья!
Да, в наш благословенный век
Покинут Богом человек
За то, что сам забыл о Боге...

Но... это же и прекрасно! Свойство всякого живого организма — ощущать боль и дискомфорт, которого не чувствуют только камни и трупы. Мы действительно живы, если мы чувствуем боль и недовольство собой. Прежде всего — собой, а лишь затем — окружающим миром. Мне вспоминаются слова заслуженного профессора, ветерана и инвалида Великой Отечественной войны протоиерея Аркадия Иванова: «Я часто бываю очень недоволен собой». Если это благословенное чувство направлять внутрь себя и правильно его использовать, то какой это неисчерпаемый источник энергии и творчества, какой призыв ко спасению! А это уже первая ступенька к будущей Победе.

Мы жалуемся на нынешние времена. Но разве раньше было проще? Вспомним, как досталась победа иконопочитания. Вот рассказ о мученичестве святого Стефана Нового, пострадавшего во времена первого иконоборчества при Константине Копрониме:

«Тотчас же все с сильным криком быстро устремились в народную темницу и, обращаясь к страже, восклицали:

— Дайте нам Стефана Авксентианина.

Но преподобный Стефан сам вышел к ним из темницы с лицом веселым, с душою радостною.

— Я — тот, кого вы ищете, — говорил он прибежавшим. Тогда они схватили святого, как волки овцу, повергли его на землю и, разбив все оковы на нем, немилосердно повлекли его на площадь, попирая ногами и ударяя палками. Когда блаженный был извлечен за ворота темницы и был против церкви святого великомученика Феодора, то опершись руками о землю, поднял, насколько мог, свою голову и сотворил последнее поклонение святому мученику пред его церковью, исполнив, таким образом, среди лютых мук благочестивое дело. Видя это, один из кровопийц, влекущих святого, именем Филомматий, схватил большой кусок дерева и, сильно ударив им по голове святого, разбил ее. И тотчас же преподобный предал дух свой в руки Божии. А на его убийцу на том же месте внезапно напал бес, так что нечестивец, возопив страшным голосом, пал на землю и ужасно кричал, извиваясь всем телом и скрежеща зубами, причем из уст его текла пена. И он, окаянный, до тех пор был мучим бесом, доколе среди тяжких мучений не изверг душу свою.

Несмотря на это, сборище разъяренных кровопийц, влекших Стефана, не прекратило издевательства над его телом, и являло над мертвым свою зверскую лютость, влача тело преподобного по улицам и побивая его камнями. Отдельные члены преподобного по пути отрывались от святого тела и оставались лежать на улицах: так было с перстами преподобного, с руками его, а также и со внутренностями»^[1].

А вот еще показательный эпизод из страданий тех монахов, которые содержались в заключении со св. Стефаном:

«Между прочим, один из заключенных, Антоний Кипрянин, вспомнил о мученической кончине кипрского монаха Павла. Епарх Крита Феофан, прозываемый Лардотиром, положил на земле пред ним с одной стороны образ Распятия Христова, с другой же орудия пытки и сказал ему:

— Избери себе, Павел, одно из двух: или согласись попрать ногами икону Христа, чтобы быть тебе живому; или же ты подвергнешься лютой смерти, истязуемый лежащими пред тобою орудиями, — если только не захочешь исполнить повеленное тебе.

Но мужественный Павел громко возгласил:

— Не пойду я, Господи, Иисусе Христе, Единородный Сыне Божий, на то, чтобы попирать ногами святую икону Твою.

Сказав это, Павел преклонил колена и благоговейно лобызал святую икону, показывая этим, что он не боится угроз мучителя и готов умереть за Христову икону. Тогда мучитель пришел в сильный гнев и распалился яростью. Прежде всего, он повелел двумя железными досками крепко накрепко стягивать тело исповедника, потом, повесив Павла вниз головою, терзать тело его железкой и, наконец, разложить под ним костер и зажечь его. В сем страдании Павел и скончался, сожженный огнем, соделавшись благовонной жертвой Господу».

При этом убийства иконопочитателей зачастую были массовыми. Вот что рассказывал соузник св. Стефана монах Феостирикт:

«Однажды в монастыре нашем, называемом Пеликита, совершалось во святой и великий Четверг Страстной седмицы бескровное Жертвоприношение. Вдруг нападает на монастырь мучитель Лаханодракон со множеством воинов. Дерзновенно войдя в алтарь, он повелел прекратить пение и ниспроверг святые и животворящие Христовы Тайны на землю.

Затем, схватив избранных сорок двух иноков, оковал их железными цепями, — из остальных же некоторым нанес жестокие раны, истерзав тело их, другим опалил бороды и лица, предварительно обмазав их смолою, у иных, в числе которых был и я, отрезал носы. После того он поджег церковь и спалил ее вместе со всем монастырем. Тех же избранных сорок двух иноков, которые были окованы узами, мучитель заточил в Ефесской области, поместив их всех в одной ветхой бане, вход в которую был заколочен. Там все они и были уморены голодом».

Во времена Второго иконоборчества (815–843) ситуация была мягче, и все же пресвитер, будущий св. патриарх Мефодий, живым был заключен в гробницу. А вот эпизод с двумя церковными поэтами — св. Феофаном Начертанным и Феодором Начертанным, которые обличили царя в фальсификации одного места из пророчества Исаии:

«Блаженный Феофан вразумил его и пальцем показал, где через три листа найти искомое, царь уже не смог перенести его смелости и, сознавая его правоту, сбросил прежнюю маску великодушия, обнажил зверя и сказал: “Негоже царю терпеть оскорбления от таких людей”, а потом велел отвести их во внутренний сад Лавсиака, дать по двадцать ударов и на лбу у каждого по варварскому обычаю выжечь нелепые ямбы собственного сочинения. Вот они:

Стремятся все приехать в город славный тот,
Куда стопы направил всесвятые Бог
И Слово для спасенья человечества.
И эти были в месте почитаемом,
Сосуды мерзости и злого заблуждения.
В неверии своем свершали много там
Позорно-страшного, отвратно-нечестивого.
Оттуда вскоре бунтарей сих выгнали,
Которые бежали в город власти, к нам.
Не отреклись от беззаконной глупости,
И вот с клеймом на лбу, как у преступника,
Осуждены и изгоняются опять»^[2].

С этими стихами на лбу они жили оставшуюся жизнь. Так что нам есть с чем сравнивать наши «мелкие катастрофы».

Если говорить о значении Торжества Православия, то оно, безусловно, было велико. Закрывалась столетняя эпоха гонений на Церковь и на почитателей Пречистого образа Воплощенного Господа, Его Матери и святых. Раскрывалось богословское значение образа.

Бог явился не просто в неописуемой плоти, но в видимом, описуемом, осязаемом и распознаваемом естестве конкретном Человека. Для православных мыслителей в образе присутствовало не только указание на реальность, но и ее явление, а также сопричащение ей. В образе отчасти заключалось явление Воплощенного. Вспомним ямбы прп. Феодора Студита:

Но почему, безумный, о несчастный, ты
Не описуешь честно плотию Христа,
По образу Его явленье цельное?^[3]

Итак, образ становится свидетельством всецелого явления Богочеловека, подлинности Его воплощения, Его описуемости, о котором он свидетельствует с не меньшей силой, чем слово.

Мысль о равенстве слова и образа в восточнохристианском богословии начинает укореняться еще со времен каппадокийцев. Например, Василий Великий в энкомии св. мученику Варлааму, описывая его изображение, говорит: «То, что описало слово рассказа, то изображение молча показывает через подражание»^[4].

Но прп. Феодор Студит, опираясь на мысль свт. Василия Великого, идет далее: для него изображение не просто «молча показывает», оно как бы «молча вопиет»:

Сие гласит изображенье, слову равное,
Как, «честь моя и слава самовиденья,
Приведена я им к напоминанию,
Храня и просвещая всех друзей моих»^[5].

В приведенных нами ямбах Феодора Студита изображение есть то, что указывает на истинность Воплощения и как бы делает нас современниками Апостолов — «самовидцев и служителей Слова» (Лук. 1:2). Изображение носит напоминательный характер, напоминая о Воплощении, а также — просветительный, «храня и просвещая» своих друзей.

Итак, события 843 года — административный и богословский итог спора. Однако, судя по 17 гомилии св. патриарха Фотия, произнесенной в 867 году, иконоборцы еще двадцать с лишним лет злоумышляли против Церкви, в результате чего к восстановлению священных изображений смогли приступить лишь с начала 60-х годов ΙΧ в. Поэтому «вторым торжеством Православия» св. патриарх Фотий считает восстановление мозаики Пресв. Богородицы и Богомладенца Христа в 867 г.:

«Скажу без всякого преувеличения: если кто-нибудь назовет этот день днем православия и его началом, то не ошибется в должном. И хотя и коротко время, за которое увяло мнение христоборческой ереси, и правые догматы воссияли во всех пределах вселенной по божественному и царскому повелению, тем не менее, это и мое украшение. Ибо это — награда боголюбивого царства. Но тогда око вселенной, сей преславный и божественный храм, как бы лишенный глаз, был омрачен в своих Таинствах (ибо еще не было принято решение о восстановлении икон) и посылал приходящим слабые лучи видения и являл при этом лицо православия ужасным. Ныне же церковь отлагает омрачение и украшается и блистает всеми своими красотами и получает свое богатство».

Поэтому 843 год не явился полным окончанием иконоборческой эпохи.

К тому же сразу после Торжества Православия для Империи и Церкви начинается изнурительная война с павликианами — еретиками, гораздо более страшными, чем иконоборцы. Павликиане считали мир творением дьявола, а его престолом — Святую Софию. В войне с ними империя временами была на грани гибели (особенно в 868–869 гг.). Покончило с ними только прямое действие Промысла Божия — землетрясение 872 г., разрушившее их твердыню Тефрику.

К чему мы все это рассказываем? К тому, чтобы мы помнили: наши победы носят промежуточный характер. Как на войне: взяв Харьков, мы должны идти на Киев, от Киева — на Львов, от Львова — на Варшаву, от Варшавы — на Берлин. Но наш штурм Берлина в конечном счете осуществится во Втором Пришествии Христовом, где Победителем является Сам Христос. А наше дело — держать те высоты, которые Он назначил нам. Но держать упорно, до конца. Как сказано в Апокалипсисе:

«Ты Ангелу Филадельфийской церкви напиши: так говорит Святый, Истинный, Имеющий ключ Давидов, Который отворяет — и никто не затворит, затворяет — и никто не отворит: знаю твои дела; вот, Я отворил перед тобою дверь, и никто не может затворить ее; ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего. ...И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле. Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего» (Откр. 3, 8, 10).