Бог есть наша истинная Жизнь, а человек — образ Божий. И потому в Священном Писании мы видим две главных заповеди — любовь к Богу и любовь к ближнему. Если ты не любишь Бога, то никогда к Нему не придешь, но невозможно достичь любви к Богу, пренебрегая ближним. Любовь к ближнему — наглядная проверка нашей христианской жизни. Но чтобы понять, что есть любовь к нашему ближнему, хорошо бы сначала выяснить, а кто же собственно это такой — ближний наш?
Вроде бы всё понятно: ближние — это те, кто находятся близко к нам, наши родные, друзья и знакомые, сотрудники по работе… Так оно, конечно, и есть. Ведь странно было бы говорить о любви к людям вообще и при этом не терпеть тех, кто нас непосредственно окружает. Как часто мы раздражаемся на близких нам людей, которых видим ежедневно, и переносим любовь куда-то на периферию, к тем, кого практически не знаем. Такая любовь обманчива, а подлинная любовь познается по отношению к конкретным людям, которых Бог свел по жизни с тобой.
Вместе с тем в Священном Писании вопрос о ближних куда более непростой и обращает наш взор к более глубоким сферам.
В Евангелии есть известная притча о милосердном самарянине (см. Лк.10:25–37). Произнесению этой притчи предшествовал вопрос некоего книжника, что делать, чтобы наследовать жизнь вечную. Господь обращает его внимание на Священное Писание, и книжник сам вспоминает заповедь возлюбить Бога всей душой и ближнего своего как самого себя (Втор.6:5; Лев.19:18). Спаситель подтверждает истинность древней заповеди, и тут-то как раз следует главный вопрос книжника, а кого же собственно считать за ближнего, чтобы его любить как самого себя.
В вопросе этом вовсе не было лукавства или усмешки, как может показаться сначала. Дело в том, что в те времена иудеи делили всё человечество на три категории. Иудеев, то есть родных по крови и вере, они считали не просто ближними, но и братьями. Принявших иудейство иноплеменников называли только ближними. А язычников считали абсолютно чужими и не распространяли на них действие заповеди о любви. Ошибочность таких представлений вроде бы очевидна. Но если мы обратим внимание на собственную реальную жизнь, то обнаружим, что и сами порой неосознанно поступаем так же, подразделяя всех окружающих нас людей на подобные три категории. А именно: в одних людях мы души не чаем, считая таковых за самых близких, соответственно, бываем готовы помочь им, нисколько не задумываясь, в любое время суток. К другим мы расположены уже не так тепло и открыто, но в принципе благосклонны и в определенной ситуации пойдем им навстречу. Третьих же мы вообще не выносим, не терпим (возможно, что по какой-то обиде, причиненной с их стороны), так что о какой-то помощи и содействии им с нашей стороны не может быть даже речи.
Преподобный Максим Исповедник относительно такого подхода к людям говорил: «Если ты одних людей ненавидишь, к другим относишься равнодушно, а третьих очень сильно любишь, то заключи из этого, как ты еще далеко отстоишь от совершенной любви, которая побуждает одинаково любить всякого человека». Поэтому притча о милосердном самарянине вполне актуальна и для нашего времени.
Вспомним ее содержание: некий человек, шедший из Иерусалима в Иерихон, попался разбойникам, которые его ограбили и, нанеся многие раны, ушли. Иудейский священник и левит, проходившие мимо, не обратили на несчастного никакого внимания. Проезжавший же самарянин, то есть человек, презираемый иудеями, не только оказал первую медицинскую помощь: перевязал раны избитого, возлив на них масло и вино (смягчавшие и дезинфицировавшие раны по правилам тогдашней медицины), но и позаботился о дальнейшем существовании ограбленного: довез до гостиницы и дал ее содержателю средства на заботу о раненом, обещая на обратном пути добавить еще, если будет израсходовано более.
Кто из этих троих был ближним пострадавшему, очевидно. Господь хотел показать, что подлинная близость определяется не категориями родства, совместного проживания или даже вероисповедания, а прежде всего бескорыстной и искренней любовью к другому человеку, кем бы он ни был. В вопросе книжника: «Кто мой ближний?» присутствовало опасение, как бы он не начал любить того, кого любить не должен. Господь же Иисус Христос показал, что истинная любовь не знает никаких вымышленных человеческим воображением пределов в заботе о пользе нуждающегося человека. «Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же» (Лк.10:37), то есть считай своим ближним всякого человека, нуждающегося в твоей помощи, хотя бы он был иноверец и враждебен тебе, благотвори ему, и таким образом обретешь вечную жизнь, о которой ты вопрошал.
Относительно притчи хочется отметить и еще кое-что. Давайте подумаем, почему собственно самарянин проявил сострадание? Да потому, что он видел в пострадавшем своего ближнего, не задумываясь, как к нему относится этот иудей. И вот это очень глубокая истина. На самом деле, наш ближний — не тот, от кого мы ждем помощи, а тот, кто нуждается в нашей помощи, кому мы могли бы помочь, не ожидая от него никакой благодарности. Поэтому вот то золотое правило, которому должен следовать христианин: не жди, что добро сделает кто-то другой, поспеши сам сделать его. Это и есть исполнение Божией заповеди о любви к нашим ближним (Лев. 19: 18).
Апостол Павел писал: «В вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе» (Флп.2:5). Как Спаситель воспринимал окружающих людей, как поступал Он с нуждающимися, как относился Он к Своим врагам, которые распинали Его? Апостол Павел об этом писал: «Имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны; ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя. Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других» (Флп.2:2–4).
Так уж в нашей жизни случается, что легче всего нам бывает любить тех, кто находится далеко от нас, с кем мы встречаемся лишь время от времени. Это понятно: каждый старается выглядеть перед другими как можно более достойно, привлекательно, не выставляя напоказ своих отрицательных качеств. И это легко удается, если общение бывает редким. При более же тесном соприкосновении с людьми все более вскрываются стороны, которые оказываются для нас неприятными. Поэтому ближних, оказывается, любить уже тяжелее, чем дальних. Но любовь к дальнему, хотя и кажется легкой, не может быть глубокой, она не испытана серьезным общением, совместным решением каких-то проблем.
Значит, подлинная любовь проверяется буднями? Да, она выражается в мелочах, на кои мы так не любим обращать внимание. Особенно же она проявляется в доброте и милости, которые стоит являть к ближним именно в будни.
В завершение хочется привести слова святителя Феофана Затворника: «Коренная, источная заповедь: люби. Малое слово, а выражает всеобъемлющее дело. Легко сказать — люби, но не легко достигнуть должной меры любви. Не совсем ясно и то, как ее достигнуть; потому-то Спаситель обставляет эту заповедь другими пояснительными правилами: люби, как самого себя (Мф.22:39), как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними (Лк.6:31). Тут указывается мера любви, можно сказать, безмерная; ибо есть ли мера любви к самому себе и есть ли добро, которого не пожелал бы себе кто от других? Между тем, однако, это предписание не неисполнимо. Все дело стоит затем, чтобы войти в совершенное сочувствие с другими так, чтобы их чувства вполне переносить в себя, чувствовать так, как они чувствуют. Когда это будет, нечего и указывать, что в таком случае надо сделать для других: само сердце укажет. Ты только позаботься поддерживать сочувствие, иначе тотчас подойдет эгоизм и возвратит тебя к себе и заключит в себя. Тогда и пальцем не пошевелишь для другого, и смотреть на него не станешь, хоть умри он. Когда Господь сказал: люби ближнего твоего, как самого себя, Он хотел, чтобы вместо нас стал в нас, то есть в сердце нашем, ближний. Если же там, по-старому, будет стоять наше “я”, то не жди добра».
Бог посылает солнце и на праведных и на грешных, и дожь на их поля. Потому лучше не допускать мыслей о том, что кто-то грешен, а научиться за слоем пороков и страстей видеть человека, а не абстрактного или конкретного грешника.
Подводя конкретного человека под увольнение добро ли я ему делаю? А может ему очень нужны средства, например, для лечения родителей, а я его ставлю в первую очередь на сокращение?
Самому уйти первому? А если в планах руководства нет лично моего сокращения, и если даже я уйду по собственному, от чего мои дети в восторге тоже не будут, того человека все равно сократят плюс он начнет страдать от осознания, что я из-за него ушел?
Получается, что в конкретное время я делаю конкретному человеку вовсе не добро. Как быть?
Как мне относиться ко всему подобному?
Втч и я.
Но не хватает души.
Делать добро тоже надо с умом, во всем нужна мера. А то бывает, что некоторые люди, считая, что они делают добро, лезут в чужую семейную жизнь и вносят разногласия между супругами. Может быть не совсем по теме, простите. Просто столкнулась с этим.
Недавно в одной передаче протоиерей Димитрий Смирнов отвечал на подобный вопрос. Он сказал, что хоть иногда и бывает, что человек говорит "я себя не люблю", но всё-таки в главном он себе зла не желает. То есть, он каждый день питается, старается одеваться по погоде, если что-то заболело - лечится... И так далее. И эти действия надо и на ближнего проецировать. И может не быть каких-то особых чувств при этом. Например, когда уступаете незнакомой старушке место в транспорте, при этом не испытываете к ней именно чувства любви. Любовь должна проявляться в конкретных делах.
Хотя, на деле, конечно, далеко не всегда это получается исполнять...
А то все страсти: люблю - озолочу, не люблю - морду набью.
Если они тебя не любят, что тогда? Как можно любить дрянь? Если человек чудовищное животное, хуже пса? Это всё теории и красивые слова, которые, если бы их не говорил Бог, следовало бы высмеять.
Во всяком случае исполнить на деле это не возможно.
Подставь пойди другую щеку, ну ка.
Дай Господи хотя бы не зарезать "ближнего"-то. Я уже буду герой и себя буду очень уважать. Какая там любовь.