Живет человек и не думает, что когда-то вереница событий его жизни станет поучительной притчей и для других, и для него самого. Вроде все обыденно – то скучно, то трудно, то вдруг радостно, то заходит в тупик. Но ежедневная жизнь, утомительная и привычная одновременно, вдруг допускает потрясение, которое меняет все и насовсем. Ошарашит оно – и все тяготы вмиг облегчит и разрешит. Новая страница откроется, чистая и неизвестная.
Было так и в жизни Петра Рачицкого. Семейство его считали благополучным на всех фронтах – и на заводе, где он трудился в горячем цехе, и в школе, где учились дети, и в храме, где бывало по праздникам и выходным все его семейство. Говорили про него: «мужик, каких поискать», «золотое сердце», «золотые руки». Оно понятно: не пьет, не матерится и даже не курит, детьми занимается, кому помочь надо – всегда отзовется, да еще и бескорыстно, по зову сердца. Одно только непреодолимое обстоятельство все время тяготило Петра: жена его «пилила». Это обстоятельство от всех было скрыто и на людях никогда не проявлялось. Знал о нем, кроме домашних, только духовник семьи Рачицких священноинок Алексий.
Сам Петр время от времени, когда становилось совсем невмоготу, скупо делился с батюшкой на исповеди своим семейным горем: «Отче, батенька мой, невмоготу больше, придавило, как плитой, пожалей». И отец Алексий, подняв к Петру свое сияющее лицо, обхватывал его голову старческими руками и, наклоняя ее, целовал в макушку с неизменной приговоркой: «Потерпи еще немного, сыночек. Будет и на твоем веку праздник, будет радость небесная. Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, потерпи и ты, радость моя. Терпи, Петр-и-Павел, а я помолюсь, как могу». Скупые мужские слезы текли по лицу Петра от этих слов и ласки, да дед родной приходил на память – он тоже, бывало, в раннем детстве возьмет и поцелует в макушку.
Вот так, от одной очередной «плиты» до другой, жил он надеждой на какое-то чудо, что всякий раз обещал батюшка. И, по-своему понимая прозвище, что дал ему духовник, истово молился Петр при каждом озлоблении жены апостолам Петру и Павлу.
Людмила, супруга Петра, тоже бывала на исповеди у отца Алексия. На разговор о скандалах и вечных упреках в адрес мужа сама она никогда не шла. За грех того не считала и никогда перед Богом не исповедовала. Но батюшка, зная ее немощь, разными притчами всякий раз смягчал ее сердце, так что из ее уст нехотя срывалось признание, что и она «поругивает мужа немного». Злое сердце хотя бы немного чувствовало свою вину, и потому отец Алексий допускал Люду к Святым Дарам.
Маша и Ваня Рачицкие несли отчасти папин крест, хоть он и брал большую тяжесть на свои плечи, молча снося все неоправданные оскорбления. Полное молчание было единственным оружием против неиссякаемого гнева Людмилы, и, когда очередной ураган ненависти стихал, мама начинала как ни в чем не бывало щебетать о нуждах семьи и своих бытовых мечтах. Петра и детей печалило не столько то, как она легко и вдруг переходила от гнева к беззаботности, но отсутствие сердечного участия к их жизни. Людмила словно балансировала над пропастью отчужденности. Уверенно шагала по незримому канату желаний между необузданной требовательностью и стремлением исполнить все свои хотения, в самых их мелочах. А любовь… Семейную любовь, которую жаждали Петр и дети, они находили у отца Алексия. И молитва давала ее – чем тяжелее придавливала плита ненависти, тем крепче тянулись их сердца к Богу со своей скорбью.
Маша и Ваня не были Петру родными – он очаровался Людой, когда вернулся из армии, и они у нее уже были – трехлетний Ванятка и двухлетняя Маруся. Сама Людмила цвела тогда, как розовый куст в разгар весны, – неприступная красавица, да и умна некстати. Петр до армии окончил политех и по возвращении поступил инженером на местный завод. Симпатичный, застенчивый, перспективный да еще любое желание всегда готов был исполнить. Поженились, спустя несколько лет и повенчались. А придирки были всегда.
Люда всегда находила повод для гнева. И ураган злобы обрушивался на мужа, как только он приходил домой
Кто бы узнал, пожалуй, и удивился бы. Все в квартире Рачицких всегда содержалось идеально: краны и трубы не текли, потому что Петр за ними следил и чинил вовремя и надежно; розетки, выключатели и лампочки по той же причине всегда работали исправно. Полки, тумбочки и прочую мелкую мебель Петр сработал своими руками. В общем, ни к чему не придерешься. Но Люда всегда находила повод для гнева: то батареи отопления грели недостаточно или слишком жарко, то какой-нибудь шуруп или гвоздь якобы потемнел, а его никто не сменит, то замок от входной двери в какой-то вечер туго поворачивается, то громко Петр кашляет, то поседел некстати, то борода надоела. Во всем был виноват Петр. И ураган злобы обрушивался на его голову сразу, как он переступал порог квартиры. Редкий был день, когда этого не случалось. А когда Людмила вдруг набрасывалась на детей с тем же по силе озлоблением, Петр начинал их защищать, и тема обвинений сменялась – припоминалась череда главных придирок в его адрес за последние десять лет, а то и больше.
Когда Людмила принималась ворчать, что «все ей надоели» и «оставили бы хоть на пару дней одну отдохнуть», Петр дожидался очередных школьных каникул или государственных праздников и увозил детей на природу. Они уезжали куда-нибудь на электричке с рюкзаками за спиной и несколько дней наслаждались тишиной и чистым лесным воздухом, щебетанием птиц и спокойными разговорами у костра, восхождением на горы или рыбалкой. В этих походах они чувствовали себя настоящей семьей, в которой живет любовь друг к другу, и возвращались обратно всегда радостные. Успевали Петр и дети помолиться в лесной тишине, почитать Евангелие и Четьи Минеи. А иногда бывали они в особых «походах»: отец Алексий приглашал их в свой скит. Это была одинокая заимка в лесной глуши, где стоял небольшой бревенчатый домик, а неподалеку, рядом с колодцем, – храмик величиной с часовню, освященный во имя преподобного Алексия, человека Божия. Отец Алексий изредка уезжал на свою заимку пожить в тишине и одиночестве и помолиться, чтобы набраться сил, а по старости брал с собой одного молодого монаха. Из мирских чад просил иногда поехать с собой только Петра, а без Вани и Маши тот ехать не мог. Тогда Ванятка помогал отцу Алексию в алтаре, а Маруся, как могла, пела на клиросе. Бывало, спросит Петр отца Алексия, почему он их, мирских, с собой берет, а батюшка только посмотрит ласково и промолвит: «Петр-и-Павел ты, сыночек, Петр-и-Павел». Ну что из этого поймешь?
Тянулась эта неизменная семейная история пятнадцать лет, и ничто в Людмиле не менялось к лучшему. Отец Алексий все больше старился, Петр становился терпеливей и молчаливей. Ваня и Маша повзрослели и прилепились к духовнику как к родной матери. А Люда только все больше озлоблялась.
Как-то раз на исповеди отец Алексий спросил Людмилу без притчей, прямо:
– Люда, у тебя ведь камень какой-то на сердце лежит. Ты говорила, что мужа поругиваешь. А может, ты его, того, взаправду ругаешь, и оттого тебе так тяжко?
– Да, ругаю и ругать буду! – побелев, порывисто ответила Людмила.
– Людочка, у тебя муж – скажу тебе в первый раз за все годы – золотой, такого поищи – не найдешь. Ну чего ты еще хочешь от него?
Глаза Людмилы словно остекленели и опьянели, и она громко вскрикнула:
– Ребенка! Ребенка от него хочу!
Отец Алексий сперва обомлел от злобы, что скрывалась за этим криком. Но потом тихо и ласково приметил Люде:
– Ты, миленькая, хочешь не по адресу. Надо от Бога детей хотеть и у Него одного их просить. А муж их сотворить не в силах. Чем дольше хочешь, тем больше озлобляешься. Давай у Бога попросим вместе?
– Ваш Бог! Ничего Он не дает! Сколько я просила – одно, другое. Молчит Он, ничего не дает.
– Люда, ты на Бога худо не говори и не думай!.. Как бы беды не вышло.
Люда вскрикнула: Бог! Бог! Все равно рожу! Еще не состарилась, 39 – не конец
– Бог! Бог! Все равно рожу! Еще не состарилась, 39 – не конец.
На том разговор тогда и закончился. И к Причастию Людмила в тот раз идти отказалась.
Спустя время один молодой алтарник, 30-летний Максим, принялся провожать Людмилу до дома после Литургии. Вроде бы все было чинно: он учился в семинарии, и ему требовались книги, которые имелись в домашней библиотеке Рачицких. Петр не заподозрил ничего худого.
Но замысел Людмилы открылся спустя пару месяцев. В тот день в самый разгар работы у Петра поднялся жар и замутило голову. Его отпустили лечиться, и он внезапно, без звонка пришел домой. Люда находилась в отпуске. Она была дома не одна, с Максимом. Если бы они просто пили чай и разговаривали о книгах…
Петр лежал в постели с жаром несколько дней. Ваня и Маша готовили еду, бегали в аптеку, читали вслух молитвы и Евангелие. Они не сразу поняли, куда и почему ушла мама, взяв с собой самые необходимые вещи. Только после выздоровления отца, придя в воскресенье в храм, они увидели ее вместе с Максимом. Провожал он ее в этот раз не к ним, а к себе домой. Их она сторонилась, словно чужих. Стояла неприступная и довольная собой.
Петра все вокруг молча жалели. Щемящая тоска и отрешенность поселились в его сердце. Он не знал, что теперь делать с собой. Людмила прилепилась к другому, и без развода. Ждать ли ее назад или оставить все как есть?
Навязчивый помысел одолевал Петра почти непрестанно: приходил на память день, когда он после очередных упреков Людмилы пожертвовал карьерой инженера и перешел в горячий цех, чтобы приносить в семью больше денег. Горькая обида подступала к горлу. Кто бы знал, чего стоило ему, имевшему великолепные чертежные навыки и гибкий творческий ум для того, чтобы изобретать и модернизировать производство, долгие годы каждый день монотонно обрубать болванки! Если бы только это! Жар в цехе давал огромную нагрузку на ноги, и его больные вены все больше вспухали. Пальцы на руках искривились, стали узловатыми и грубыми. Ему бы всякий раз, приходя с работы, посидеть в тишине хотя бы полчаса, а то и полежать, чтобы успокоилось тело от привязавшихся к нему за смену вибраций, уши освободились от шума и скверных слов, которых вдоволь наслушался за день, а мозг проветрился от вредных испарений и табачного дыма, который так или иначе преследовал на работе повсюду. Но этой малости почти никогда не было.
Преподобный Павел Препростый – было первое имя, на котором остановился взгляд
Обдумывая в очередной раз свое положение и будущность, Петр захотел почему-то заглянуть в календарь, чтобы увидеть, память каких святых приходится на тот печальный день, когда он вернулся с работы прежде времени. Преподобный Павел Препростый – было первое имя, на котором остановился взгляд на странице. «Павел, Петр-и-Павел» – закрутилось в его уме. Раскрыл он и жития. И нашел ответ, что делать дальше. И понял, почему отец Алексий столько лет называл его Петром-и-Павлом, и зачем брал его с собой на заимку, и много других вещей понял, важных для себя и тайных для других. Всего несколько строк поразили его своим откровением:
«Блаженный Павел был земледельцем, чрезвычайно простым и незлобивым. Он жил в Египте во времена святого Антония Великого. Павел сочетался браком с женщиной прекрасной наружности, но развращенной, которая долгое время таила от него свои прегрешения. Однажды, внезапно вернувшись с поля, он застиг ее в грехе с другим мужчиной. Нисколько не укорив свою порочную жену, он оставил все и ушел в глубокой печали из дома. Долго блуждал он с тоской в сердце в самой глубине пустыни, пока не набрел на жилище преподобного Антония и постучал в двери его келлии. Антоний спросил его, чего он хочет. Павел отвечал: “Хочу быть иноком”».
«Долго блуждал он с тоской в сердце», «нисколько не укорив» и «быть иноком». После этих слов на сердце у Петра потеплело, мысли его успокоились. «Все, хватит блуждать с тоской в сердце! Укорять Людмилу ни к чему. Господь призывает к иночеству. Пойду на исповедь к отцу Алексию и все это ему расскажу», – так подумал он и тут же, по-простому, поспешил в храм.
Отец Алексий слушал Петра тихо, серьезно, низко склонив голову и углубившись в молитву. И когда тот замолчал, долго еще тянул черные вязаные зерна, а потом, резко вскинув голову, глянул на Петра грустно-радостно и твердо, но ласково сказал: «Делай сразу, что решил, сыночек, Бог тебя благословляет. А детей я пока на себя возьму, да и Люда к ним, глядишь, еще вернется. Ты ее благодари теперь за все, что было. Без той злобы, что ты прошел, откуда бы ты получил от Бога терпение? Будь у вас с Людой все как в сказке, как бы ты к Богу-то прилепился? К жене бы прилепился вместо Него да к самодовольству и погряз бы в болоте земных наслаждений. А так – счастливый человек».
И двух недель не прошло, как Петр рассчитался с работы и поступил послушником в соседний монастырь, где постригали и самого отца Алексия. А спустя полгода нарекли его иноком Павлом – в честь преподобного Павла Препростого.
Не оставил Господь и Людмилу. Сначала она радовалась, что муж ее и в монастырь поступил, и так быстро в иночество был пострижен. Она теперь могла спокойно выйти замуж за Максима, оставшись одна. Тем более что желание ее иметь ребенка близилось к исполнению. Прошел только год, как она ушла из дома, но уже была на сносях. Говорила же, что еще родит! Максим, конечно, золотых рук не имеет, только говорить мастер и поприжать может не хуже ее самой, да и младше почти на десяток лет. Но живут же так другие. Все сложится.
Людмила была потрясена: у родившейся девочки не было глазных яблок!..
Только постепенно стал Максим тяготить ее своим присутствием. А день родов принес Людмиле неожиданное потрясение: у девочки, которую она родила, не было глазных яблок. Даша была слепой. А спустя некоторое время оказалось, что она не только не видит, но и не слышит. Слепая, глухая и немая девочка. Как те чувства, что имела Людмила долгие годы к своему венчанному мужу.
Когда Максим увидел впервые дочь, он не хотел верить своим глазами и не захотел принять ее безобразия. К такому, по его мнению, позору он готов не был. На Людмилу он негодовал, хотя и по своему желанию загулял с нею: возмущали его мысли, что священником он теперь никак не станет, что Людмила старая, чтобы родить еще детей, к тому же будут ли они у них здоровы, да и нрав ее горячий, похожий на его собственный, выводил Максима из себя. Так что из роддома Людмила с Дашей отправилась домой, к Ване и Маше, с горем в сердце и со слезами на глазах. Незнакомое чувство униженности, покинутости всеми и беспомощности одолевало ее.
Ваня с Машей ничего маме не сказали. Они будто ждали Людмилу и ничуть не удивились ее возвращению домой, да еще с недельной девочкой, такой до боли жалкой.
Вспомнила Людмила, что остался у нее еще отец Алексий, который всегда любил ее, жалел и терпел, покрывая ее пороки сочувствием и молитвой. С бунтом и надеждой шла она к нему на исповедь, чтобы поговорить о крещении Даши и о том, как теперь жить дальше.
– Я никогда этого не говорила ни вам, ни Петру, – так начала она свой рассказ. – Но вскоре после свадьбы я убила нашего общего с Петром ребенка. Так ведь называется аборт? Это должен был быть мальчик, и он уже шевелился.
Отец Алексий вздрогнул на этих словах, а Людмила принялась защищаться, оправдываясь:
– А что вы хотите? Грудь еще бы больше обвисла. Глядишь, и растолстела бы, и поплыла! Да как представишь, что уже не двое, а трое на тебе виснут! А я – молодая совсем, у меня муж – все готов сделать. Для себя пожить хотелось! Что, осуждаете?!
– Мне, Людочка, дитя твое жаль, – резко отрезал батюшка, – оно ведь и здесь любви не увидело, но вместо нее – мучительную и незаслуженную казнь, и там столько лет без молитвы и покаяния материнского находится. Да и ты сама во что себя превратила, живя в озлоблении и гневе постоянном? Ведь тяжко тебе самой-то было. Вот, пожила, Людочка: мужа от себя прогнала, любовник бросил. Дитя какое больное тебе теперь всю жизнь воспитывать. Оно тебя никогда не услышит, не увидит и слова тебе не скажет. Только руки твои знать сможет. А дадут ли они любовь Дашеньке-то? Ничем ты больше любви своей ей не покажешь. Любовь тебе надо у Господа получить. Вымолить! Выстрадать.
Отец Алексий замолк на время и только перебирал неспешно четки. Потом взглянул на Людмилу с той лаской, с которой глядел прежде на Петра, сжал ее голову в своих старческих руках и, поцеловав в макушку, тихо произнес:
– Терпи, доченька, терпи. Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, потерпи и ты, радость моя. Будешь теперь на доченьку смотреть все время и вспоминать саму себя – какой ты прежде была глухой и слепой и как за это дитя твое безвинное страдает. Глядишь, и изменит сердце твое Господь, и научит любви-то, и утешит. Да Маша с Ваней помогать будут, хорошие они у тебя выросли. А я буду молиться, как могу.
И только тогда из глаз Людмилы впервые в жизни потоком полились слезы. Бог дал.
"Мы почему то любим превращать Бога в этакое злобное, мстительное, карающее существо. Грешницу "наказали" несчастным изувеченным младенцем! Но если грешница и достойна наказания, то невинный младенец то ЗА ЧТО??? А мы сладострастно повторяем: "да, да, так и должно быть! Вот оно Божие воздаяние!". А ведь в Евангелии совсем не так! 2 "Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? 3 Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии". (от Иоанна, гл.9) "
Абсолютно согласна. Любят у нас стращать на пустом месте.
Всем, кто считает, что история "злая", а финал неправильный:
К сожалению, так бывает. За грехи родителей наказываются дети - недавно в книге прот.Александра Ильяшенко встретилась подобная история: ради своей новой "любви" муж и жена побросали свои прежние семьи и родили очень больную девочку, с тяжёлой гидроцефалией. И в других книгах о подобных историях можно прочитать, и в жизни наблюдать...
Не согласна, что рассказ от этого стал плохим или "злым". Сколько мы видим несправедливости в мире, преступлений без наказания - от этого только множится беззаконие, ведь люди, особенно небедные, не боятся причинить вред и даже смерть другим, зная, что смогут избежать наказания. Неужели история стала бы более "правильной", если бы эта женщина жила припеваючи с новым мужем и новым ребёнком, так и не сделав никаких выводов?! Возможно, этому несчастному малышу отпущено совсем немного времени, но своей жизнью он изменит жизнь тех, кто будет рядом с ним - матери, брата и сестры, и даже отказавшегося от него отца... Ведь жизнь Петра-Павла она изменила ещё до своего рождения...
3 Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии". (от Иоанна, гл.9)
Прости Господи!
Помолитесь обо мне.
Спасибо огромное за такую историю.
Слава Богу за все!