«Я думал, Евангелие никогда не кончится»

Иконописец Борис Юрьевич Норштейн в литературном кафе «Несвятые святые». Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

Борис Норштейн живет в Курчатове, куда уехал из Москвы лет двадцать тому назад, расписывает храмы, делает мозаики и воспитывает шестерых детей.

Примерно два раза в год к нему в гости приезжает папа – Юрий Норштейн, создавший такие прекрасные мультфильмы, что, наверное, никто не станет ему в этом равным, тем более что сейчас и мультипликация, и кинематограф стремятся быть не искусством, а индустрией.

У отца и сына совсем разная жизнь. Борис Норштейн целые дни проводит в храме. Его папа, приезжая в Курчатов, заходит туда, чтобы посмотреть, что делает сын. Они – представители двух поколений, одно из которых в 1990-е пришло в Церковь и оказалось дома, а другое так и не смогло переступить через что-то в себе.

Библия с иллюстрациями Доре

Юрий Норштейн, его супруга Франческа Ярбусова и их дети – Екатерина и Борис

– Мы жили в новостройке в Беляево, поэтому кухня у нас была маленькая. Я, честно говоря, не очень хорошо все это помню. Конечно, приходили многие папины и мамины знакомые (больше, конечно, папины) – все, кто работал на «Союзмультфильме». Из наших корифеев я видел и знал всех. В разных сочетаниях они периодически появлялись у нас дома. Эдуард Назаров^[1] жил в нашем микрорайоне. Даже была такая «дорога жизни» – от нашего дома до его, и они с папой, когда надо было принять какое-то решение или просто душу излить, вечерами ходили этой «дорогой жизни» и разговаривали.

– Тогда ведь в интеллигентской среде под духовной жизнью понимался интерес к искусству. Но при этом у многих дома было и Священное Писание, которое понималось тоже как памятник культуры. А у вас дома была Библия?

– Была! Папа купил – с иллюстрациями Гюстава Доре, и я очень любил ее рассматривать. Читать пробовал, но она в старой орфографии, с ятями, – и у меня ничего не вышло. А смотреть картинки я очень любил. Ну, подписи, конечно, изучал под картиночками.

Да и вся западноевропейская живопись построена на евангельских сюжетах. Конечно, я сюжетов этих не знал, только названия, но, с другой стороны, родители мне это не очень и объясняли.

«Нас с сестрой в детстве никто за руку не водил»

Фрагмент мультфильма «Сказка сказок»

– Куда пошли учиться после школы?

– После 8-го класса поступил в архитектурный техникум. В школе был двоечником, так себе учился. Я не умею учиться. Учить могу, а учиться – нет.

– Не интересно было?

– Как-то и не знаю. Есть люди, которые говорят: «Вот я, ничего не делая весь год, пошел и сдал экзамен на пять», – у меня никогда так не получалось. Никогда я не мог так сделать. Одни не учат и получают положительные оценки, а я думаю, что знаю не меньше, но не могу больше тройки получить, и всё тут. Но в техникуме я учился хорошо.

– Почему выбрали именно архитектурный?

– Может, потому, что в соседнем доме жил мой знакомый, у которого мама там работала, и он сказал: «А давай вместе».

– А папа хотел, чтобы вы...

– Папа говорил: «Ты идиот, тебе в ПТУ надо!» (Смеется.)

– Ну, это в жанре критики. А в жанре пожелания? Вы рисовали?

– В детстве рисовал, потом перестал, потом опять начал.

– Учились, наверное, в художественной школе?

– Нет. Никуда меня не отдавали, ни в какие художественные школы. Дело в том, что папу и маму в детстве никто никуда за руку не водил, они все делали сами: папа сам пошел в художественную школу, и мама тоже. И они, видимо, решили, что и мы с сестрой должны так же.

– А как вас воспитывали?

– Можно сказать, никак.

– Просто вы жили в некой среде, которая сама по себе формировала?

– Да. Считалось, что формирует.

«Призывают – значит, идешь служить»

Франческа Ярбусова с сыном Борисом

– А вот в техникуме я почему-то стал учиться хорошо. Не знаю, что изменилось, но у меня даже была повышенная стипендия. Курсе на втором у меня возник интерес к живописи, и с тех пор я мечтал, что буду художником, – так, что к четвертому курсу потерял всякий интерес к архитектуре. Я понял, что сейчас меня заберут в армию, а потом я буду художником. Так и произошло.

– Где вы служили?

– В 1987–1989 годах служил сначала полтора года на Украине, потом еще полгода в Армении. Был танкистом. В Армении чуть в мясорубку не попал: мы стояли в резерве.

– Но армия еще была...

– ...советская. Обычная советская армия. Такого бардака, как в 1990-е годы, еще не было.

– А «дедовщина», про которую так полюбили писать в 1990-е, была?

– Вы знаете, по-разному бывало, но я ничего такого не видел. Что-то иногда рассказывали, но у нас не было ничего подобного.

– А почему вы вообще в армии оказались? Обычно дети из таких семей, как ваша, в армии не служили. Для них был предуготован какой-то специальный конный полк, если они не «отмазывались» и не «косили».

Мои родители считали: призывают в армию – значит, идешь служить

– Было такое, да. Но мой папа был категорически против всяких конных полков. Я не «косил» – я считал, что это чушь собачья. И родители мои так же считали: призывают – значит, идешь служить.

– Но в 1987-м не только в Армению можно было угодить.

– Еще – в Афганистан. В общем, было много прекрасных мест.

– И они вас при этом всё равно благословили служить?

– Не то что благословили, но сказали: призывают – значит, идешь.

«Я читал Евангелие и думал, что оно никогда не кончится»

Фрагмент Донской иконы Божией Матери. Иконописец: Борис Норштейн

– Вы вернулись из армии, на дворе стоял 1989 год. И что же вы стали делать?

– У нас в техникуме был преподаватель по живописи и рисованию, молодой еще, только после института. Мы – нас было несколько человек – подружились с ним. А он параллельно – я сейчас не помню, как организация называется, – работал в изостудии на «Бауманской», которая тогда недавно только открылась.

И мы ходили туда дополнительно заниматься живописью и рисованием. И вот после армии я туда и вернулся.

Мы пытались участвовать в выставках, работали, года два это продолжалось, потом я понял, что меня что-то не устраивает, стал реже ходить туда и пытался заниматься живописью дома. Как раз в это время я и пришел в храм.

– Читала, что вы крестились в 22 года. Это какой был год?

– 1991-й.

– Интересное время. Тогда кто куда только не пришел – одни в храм, другие – совсем в иные места...

– У меня тоже знакомые пытались зазвать меня к каким-то приезжим индусам. Сходил, посмотрел – ерунда какая-то. Медитировать пробовал – чепуха на постном масле, и всё. А после у меня появились друзья, которые уже начали ходить в храм, кто-то пытался в церковном хоре петь...

– Но как же вы сами пришли к Богу? Через людей, через книги?

– Первый переломный момент случился, когда я еще и в храм не ходил, но решил, что все-таки надо разобраться в сюжетах западноевропейской живописи, о которых говорилось выше.

Между 3-й и 4-й главой книги Бытия я вдруг понял, что написанное там – правда

Я решил, что надо прочитать Библию. И где-то между третьей и четвертой главой книги Бытия вдруг понял, что написанное там – правда. Как-то понял, и всё.

И прочитал Библию – всю.

От этого чтения, может быть, тогда и толку было мало, но зато какие-то основные места, особенно что касается Пятикнижия, очень сильное впечатление произвели на меня. Это прямо захватывало.

А потом, когда дошел до Нового Завета, до Евангелия, это вообще было что-то такое...

Я был так удивлен, когда оно закончилось! Я думал, что Евангелие не кончится никогда.

Вот это, пожалуй, был переломный момент, когда я понял, что надо ходить в храм. А что касается выбора храма или конфессии, тут вопрос вообще не стоял. Сложно сказать почему, но я как-то об этом даже не задумывался.

«Они искали своего объяснения»

Юрий Норштейн

– Я так понимаю, что и мой папа тоже.

– Откуда эта невосприимчивость?

– Наверное, потому что им этого их родители не передали. Папа мой родился в 1941 году. Деда забрали на фронт, он вернулся только в 1947-м, папе было уже 6 лет. Дед по отцу рано умер, в 1956 году, но он сам, видимо, тоже не был религиозным человеком. В 1907 году он родился.

– Но вам же тоже ничего не передавали – а вы прочли Евангелие, и оно вам открылось.

– Папа мой тоже наверняка читал Евангелие, а что ему открылось, я не могу сказать.

– Почему же люди этого поколения объясняли мир сами? Как может человек думающий не задаться вопросом: «А что я здесь делаю вообще? Зачем я родился? Что со мной будет? Я умру – или не умру?»

– Философия тоже об это рассуждает.

– Но в философии человек отказывается от Писания, Предания, отодвигает это все в сторону и рассуждает сам.

– А они и искали своего объяснения – я думаю, что так. У них были разные средства для этого, но с церковных позиций никто не пытался этого делать. Во всяком случае, из корифеев.

Я тоже не знаю, почему это так. Думаю, это связано с неким этапом в жизни общества и человечества в целом.

– Скорее всего, так и есть, ведь целое поколение оказалось таким. А как ваши родители отреагировали на то, что вы приняли крещение? Вы им сказали?

– Я не афишировал, конечно, этого, но сильно и не скрывал. Никто на меня не бросался, никто, как некоторые о своих семьях рассказывают, не пытался удержать и не говорил: «Ты сошел с ума?!»

«Ну, ладно, уже взрослый» – такая была реакция.

Как только я крестился, то начал ходить каждую субботу и воскресенье в храм. Я вообще ничего не знал, кроме того, что каждое воскресенье надо быть в храме, – и ходил. Потом только стал понимать, что и в праздники ходить надо. Постепенно всё открывалось.

– У вас болезни неофитов не было, когда начинают всех тащить за собой? Родителей, например.

– Я не пытался. Может быть, среди товарищей и пытался «проповедовать», но без фанатизма: хочешь – ходи, не хочешь – не ходи. С папой на эту тему я вообще никогда не разговаривал. За всю жизнь у нас было, может, минут 10 общего времени разговоров на эту тему. Совсем короткие диалоги.

«Раз я художник, значит, надо писать иконы»

Роспись храма свв. Царственных страстотерпцев. Курск

– Вы начали ходить в храм, и ваша жизнь стала меняться. Что было дальше?

– А дальше я решил, что раз я художник, значит, надо писать иконы. И начал самостоятельно этому учиться. Два года жил в Звенигороде, когда в Саввино-Сторожевском монастыре еще был музей, общался с реставраторами, чему-то научился у них. Книжки активно читал: и по иконописанию, и по истории Церкви, и богословские...

– А как из Москвы вы оказались в Курчатове?

– Есть такая художница – Ира Затуловская. Я тогда вернулся из Звенигорода в Москву, не знал, что мне делать дальше, а тут она и говорит: «А знаешь, у меня есть батюшка знакомый в Курской области. Там построили храм, надо его расписывать. Давай фреску сейчас изучим и поедем!» (Смеется.) В общем, это была утопия абсолютная. Но я согласился!

Мы попытались наладить контакты со Свято-Тихоновским университетом, попросили дать в помощь нам студентов, какой-то дяденька пообещал: «Да-да-да, студенты приедут к вам на практику летом»... В результате мы приехали в Курчатов, потом Ира уехала, а студентов так и не было вообще. И я остался там один.

Но решил, что уезжать не буду: есть работа, меня вроде не гонят. И начал расписывать храм. Потом встретил там свою будущую супругу – так до сих пор там и живу.

– А папа приезжает к вам?

– Да, особенно в последнее время, довольно регулярно, пару раз в год: летом один приезжает, сейчас вот были он, мама и сестра с сыном – она в Америке живет.

«Главное – чтобы дети знали Евангелие»

Мозаичный портал церкви Успения Богородицы в г. Курчатов (Курская обл.)

– У вас шестеро детей. Сколько им лет?

– 17, 16, 14, 12, 9 и 6. Двое старших учатся в Абрамцево^[2]. Получилось это так. В Курчатове живет один кузнец, оставшийся без кузницы. На территории храма он поставил переносной горн. А мои крутились тут же. Им интересно: молотком постучал – ножик получился! Стали и они пытаться что-то делать. Я говорю: «А давайте тогда на “художественный металл” поступать».

Начали готовиться – я с ними занимался рисованием. Экзамены же надо сдавать: рисунок, живопись, композиция. Это был кошмар. Со своими детьми очень трудно заниматься. Два года продолжалась эта битва. Ну вот – учатся.

– А в храм ходят? Многие говорят, что в этом возрасте дети часто перестают ходить в храм.

– Когда они приезжают домой, предлагаешь: «Пойдем в храм?» – «Пойдем!» – «Пойдем на исповедь?» – «Пойдем!» Нет проблем! Но когда они в Абрамцево, конечно, в воскресенье встать на службу они не могут.

– Может, и ничего страшного? Посеянное семя прорастет в свое время – главное, оно есть, и если прижмет в жизни, человек знает, куда ему идти.

– Вот и мы тоже на это надеемся.

– Насколько ваши дети знают свою веру? В воскресную школу они ходили?

– Старших мы пытались водить в воскресную школу, но им там было скучно. Следующие – Семен и Валя – ходили больше и знают лучше. Младшие ходят с удовольствием.

Одно время каждое воскресенье перед тем, как идти в храм, мы читали Евангелие, которое будет на службе. По-русски и на церковнославянском. И потом я старался кратко им что-то объяснить – или основную канву событий, или какие-то непонятные для них слова и словосочетания.

Это продолжалось довольно долго, так что все воскресные Евангелия они, конечно, знают. Я думаю, это главное – знать Евангелие.

«Цензура денег гораздо хуже»

Фрагмент мультфильма «Ёжик в тумане»

– Советские. А какие еще? Диснеевские? Ну, «Бэмби» можно, «Белоснежку и семь гномов» – это еще туда-сюда. И всё.

Сейчас, конечно, те, что помладше, периодически что-нибудь в интернете находят, но я стараюсь, чтобы этого было поменьше.

– Скажите, а почему у нас в Отечестве нормального детского кинематографа нет? Ведь он же был. И мультфильмов тоже нет.

– Так у нас и взрослого кино нет. Откуда ему взяться сейчас? Целенаправленно всё развалили. «Союзмультфильм» чуть не умер, сейчас вроде возрождается, но это уже всё не то. Никому ничего не интересно.

Я вам такой пример приведу. Несколько лет назад был какой-то юбилей киностудии. Не пришел никто младше 40 лет, хотя молодых приглашали. Им не интересно. Хотя еще был жив Хитрук. Многие из тех, кто застал золотые годы – 1960-е, начало 1970-х, – пришли, их бы послушать, но нет, молодым это все не интересно.

Есть, конечно, какие-то люди, которые учились у Хитрука, но они сидят по домам, кто-то маленькую студию себе организовал, делает что-то... Но это всё так – частные истории. С игровым кино то же самое: детских фильмов нет. Некому их делать.

Без денег нельзя снять кино, но с тем, как сейчас дают деньги, его снять тоже нельзя

– Во многом это проблема финансирования.

– Понимаете, в чем дело: без денег, конечно, нельзя снять кино, но с тем, как сейчас дают деньги, его снять тоже нельзя.

– А как их дают?

– Так, что будешь делать то, что тебе скажут.

– А еще жаловались на советскую цензуру!

– Цензура денег гораздо хуже. Гораздо. Ту цензуру можно было обмануть, обойти, а эту не обманешь.

Письма Ван Гога

Распятие. Иконописец: Борис Норштейн

– Вы пришли в храм в 1990-е, когда у людей было горение. Многие ли из ваших тогдашних товарищей остались в Церкви?

– Один стал священником; из тех, кто активно ходил в храм, кто-то и продолжает, а многие, конечно, так – на Пасху и на Рождество. Из самого по себе горения мало что получается, если потом эта энергия во что-то другое не перейдет.

– А что нужно сделать, чтобы она во что-то, как вы говорите, другое перешла?

– Я не знаю, может ли сам человек что-то сделать.

– Но вы же сделали: уехали из комфортной Москвы в неизвестный город расписывать пустой храм, не очень умея делать то, что от вас ждали.

– (Смеется.) «Не очень умея»... Это нахальство было будь здоров!

– Можно и так сказать, но ведь вы фактически пошли по водам – это ведь и была живая вера.

– Может быть, да. Но я об этом так не думал. Понимаете, если об этом начать думать, то ничего не выйдет. Я об этом совершенно не думал. Мне казалось, что это нормально, так и должно быть.

– А получается небольшой подвиг. За него вам Господь и дал, наверное, что все у вас получилось. А вы говорите: человек ничего не может. Всё-таки немножко может. Благое произволение.

– Да, безусловно. Произволение.

– Вы могли совсем другим путем пойти, тем более с вашей фамилией...

– Когда я учился в техникуме, самым острым переживанием моим были письма Ван Гога. Вы читали письма Ван Гога? Нет? Прочитайте. Он всю жизнь писал своему брату, который его содержал: пришли мне краски такой, краски сякой, плюс рассуждения о жизни, о живописи и так далее – и через это раскрывается вся его жизнь. С момента, когда он решил стать художником, и до последних дней.

И когда я прочитал его письма – а я тогда как раз увлекся живописью, – то понял, что хочу так же. Что это – идеал художника. Надо так трудиться. И если бы я не попал в храм, то так бы и было. Я не думал о том, кто меня будет содержать, у меня ведь брата такого не было. Но я решил, что надо так – и никак иначе. На самом деле это тоже было чувство, смешанное с религиозным.

– Да, это и есть та самая тонкая подмена искусством настоящей духовности, от которой так не смогли сделать шаг к Богу многие из поколения наших родителей...

«Семья мало кем воспринимается как малая Церковь»

Иконописец Борис Норштейн. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

– Многие говорят, что нашему времени присуща теплохладность.

Мамочки детей причащают, а сами не причащаются. Это, мне кажется, начало конца

– Мне кажется, что она выражается в том, как сейчас причащают детей. Стоит к Причастию огромное количество мамочек, молодых и чуть постарше, с младенцами, детей причащают, а сами по большей части не причащаются. Это, мне кажется, начало конца.

Они прослышали, что ребеночку от этого хорошо. С другой стороны, я не вижу, чтобы с ними кто-то активно работал в этом плане. Хотя сейчас у нас пытаются ввести собеседования, катехизацию перед Крещением, но что происходит? Наш настоятель – благочинный. Он рассказывал, как поехал к владыке с каким-то вопросом, и зашел у них разговор о том, сколько совершается венчаний. И выяснилось, что у него в храме венчаний стало намного меньше с тех пор, как ввели эти обязательные беседы. А в сельских храмах их число, наоборот, возросло. О чем это говорит? Что там не ведут эти беседы.

Могу предположить, что то же самое происходит в деревнях и с Крещением. У нас надо перед Крещением ребенка несколько раз в храм прийти, крестных привести, со всеми батюшка поговорит... А в деревне что? «Отче наш» знаешь? Не знаешь? Выучишь. Главное, чтобы крестные были сами хотя бы крещенные, а то, бывает, и не крещенных приводят. Такие чудеса бывают, будь здоров.

Прибежали к Причастию, папа на улице подождал, мама ребеночка причастила – сходили, называется, в воскресенье в храм. А потом ребенок подрастает, надо ему на исповедь ходить, и все: он начинает выворачиваться. Вот вам и вся теплохладность. Всё остальное – производные от этого. Семья мало кем воспринимается как малая Церковь. Сама семья так себя не осознает.

И в монастырях многих, кстати, то же самое: если бы они ощущали себя настоящим братством, многое было бы по-другому.

И вновь об отце

Юрий Борисович Норштейн. Фото: Дмитрий Дубинский / Oknovmoskvu.Ru

– Вашему отцу 15 сентября исполняется 75 лет. Что бы вы хотели ему подарить из того, что в магазине не купишь?

– Много внуков уже подарили. А так... не знаю. Наверное, я не оправдал его надежд, не стал тем, кем бы он хотел меня видеть, но, с другой стороны, что поделаешь?

Когда я увлекся живописью, он в какой-то момент меня, можно сказать, поддерживал, но делал это негласно. А когда я свернул на иконопись, сказал: «Жаль».

– А он в храм к вам приходил? Смотрел вашу работу?

– Да, приходил, конечно.

– Ничего не говорил?

– Говорил: «Вот это красиво. А тут не очень».

– А где «не очень», действительно так?

– Он в этом очень хорошо разбирается.

– Как сказал, так и есть?

– Думаю, что да.