Дай Бог, чтобы чаще они радовались...

Пожалуй, ничто не вызывает в церковной жизни таких вопросов, не рождает таких недоумений, как исповедь. Сейчас дискуссии вокруг этого таинства, кажется, утихли, сошли на нет, но, скорее всего, затишье носит временный характер, и даже тот общецерковный документ о современной практике совершения исповеди, который готовится сейчас, вряд ли позволит избежать полемики в будущем. И удивляться этому не стоит: для того чтобы правильно относиться к исповеди, верно понимать суть таинства покаяния, надо жить подлинно христианской жизнью — во всей ее полноте. А насколько это непросто дается (да и дается ли) нам, христианам XXI века, знает, вероятно, каждый из нас, и, конечно же, не понаслышке.

Из своего небольшого личного опыта скажу: к теме исповеди мне как настоятелю приходится обращаться регулярно — и в проповедях, и в беседах с приходским «активом», и в беседах частных. Причина одна: слишком мало людей, «умеющих» исповедоваться, слишком часто происходит смешение исповеди с рассказом, беседой, попыткой самоанализа — здесь, у аналоя с Крестом и Евангелием.

Попробую в дополнение ко всему, что говорилось и писалось об исповеди за последнее время, высказать несколько соображений, которые, возможно, покажутся кому-то небесполезными.

Прежде всего — чем исповедь должна быть в своем существе и что она в связи с этим предполагает. Когда мы виноваты перед дорогим для нас человеком, когда наш поступок (или поступки) разрушили связывавшие нас с ним прежде взаимоотношения, мы ищем примирения с ним. Мы приходим к нему и просим у него прощения — не «вообще», не абстрактно «за все» или «если я перед тобой в чем провинился», — а конкретно за то, в чем мы свою вину сознаем. А затем обещаем больше так не поступать. И, естественно, стараемся исполнить сказанное на деле.

Вот примерно то же самое и с исповедью. Вначале — осознание своего греха, понимание того, что он, большой или малый, встает между нами и Богом, изменяет наши взаимоотношения с Тем, ближе Кого у нас никого нет и никогда не будет, и, как следствие, — боль от этого. Затем — то же желание примириться, попросить прощения. Так же — не вообще и абстрактно, а предельно конкретно, облекая свою просьбу о прощении в ясные, необходимые для этого слова, ничего не утаивая и не умаляя, но все называя подобающими именами, вне зависимости от того, насколько неприглядны или даже постыдны вещи, о которых приходится говорить. И в завершение — обет: изо всех сил от исповеданного впредь блюстись, не впускать грех снова в свою жизнь, не сдаваться, не капитулировать перед искушением безвольно и бесславно, без борьбы. И труд…

Вот — то, чем исповедь быть должна. И если она такова, то человеку не понадобится слишком много времени для ее принесения. Он не будет смущаться тем, что совершается она слишком часто. И больше того: личность священника, исповедь принимающего, не перестанет быть для исповедующегося важной, но в то же время не будет важна чрезмерно.

Если Евангелие не стало для человека главным законом жизни, то на одну лишь совесть полагаться бывает трудно

Естественно, что лучшей подготовкой к исповеди является испытание своей совести, причем не время от времени, от случая к случаю, а регулярное, в идеале — ежевечернее. Хотя, конечно же, если Евангелие не стало для человека главным законом его жизни, если его ум хотя бы в какой-то степени, по выражению преподобного Серафима, не «плавает в Священном Писании», если его сердце не просвещено светом заповедей Христовых, то на одну лишь собственную совесть полагаться бывает трудно: не просто так ведь она называется «лукавой» в одной из литургических молитв. Мы слишком часто не прислушиваемся к ней, спорим, убеждаем ее в чем-то, что и приводит к весьма серьезной деформации, искривлению того, что должно быть прямым. Поэтому повторюсь: человек только тогда может полноценно исповедоваться, когда он полноценно по-христиански живет, когда главным ориентиром в жизни для него является не корысть, не выгода, не соображения, как лучше устроиться, а обращенные к каждому из нас слова Христа.

А когда этой христианской жизни нет, когда она лишь имитируется, когда вместо нее наличествует что-то, отдаленно ее напоминающее, когда человек даже не понимает толком, что же такое христианство, видит одну внешнюю форму, которую и пытается принять сам, — тогда и исповедь вырождается, становится тем, чем быть не должна. Например, рассказом о проблемах. Или жалобой на людей — близких и не очень. Попыткой психологического самоанализа, а нередко — самооправдания. Сухим перечислением «списочных» грехов, без сочувствия сердца, без, опять же, понимания, в чем названный грех действительно заключается (порой люди даже называют тот или иной грех на всякий случай — вдруг есть). Да мало ли еще примеров того, чем исповедь быть не должна? Всего не перечислить, лучше просто раз за разом напоминать себе, чем — должна.

Если говорить о частностях, разбирая возникающие то и дело вопросы, то следует, наверное, упомянуть о следующих вещах. Нужно обязательно найти золотую середину: исповедь не должна быть ни слишком лаконичной, ни чрезмерно пространной, нельзя ограничиться словами: «согрешил гневом, ложью, осуждением» и т.п. Гнев разный бывает, и различны его проявления: можно гневаться в душе, можно в гневе браниться, можно мебель крушить, а можно и бить кого-то. И нельзя все это объять, объяснить одним словом. Нужно сказать о своем грехе так, чтобы было понятно, в чем он заключается. И об обстоятельствах подчас нужно сказать, когда это необходимо. Например, одно дело: «Я ударил человека». И другое: «На меня бросился пьяный с ножом, и мне пришлось его ударить и отобрать нож». Или: «Я поссорился с товарищем». И совсем иное: «Мы поссорились, но после мне стало совестно, и я с ним помирился». А иногда обстоятельства лишние — тогда, когда к сути сказанного они ничего не добавляют, а служат лишь для самооправдания. Излишне пространная исповедь — повествование, в ткань которого вплетаются разные люди, события, факты, не имеющие к покаянию, к исповеданию грехов никакого отношения. Этого не должно быть.

Вообще, в исповеди люди часто клонятся к каким-то крайностям. Кто-то полагает, что каяться нужно лишь в том, что собираешься изменить, а об остальном можно не упоминать (конечно же, это не так!). А кто-то не успокоится, пока не расскажет все-все. Но и после этого не успокоится, а будет подходить на исповедь еще несколько раз, чтобы «ни в коем случае ничего не забыть». Хотя, разумеется, правильным такой подход не назовешь: серьезные грехи не забываются, а копошение в деталях — чаще всего то же «оцеживание комара» в себе самом. И если ты вдруг обнаружил уже после исповеди какую-то пыль на казавшихся тебе совершенно чистыми полочках сердца, то не надо разворачиваться и бежать от Чаши обратно к аналою с Крестом и Евангелием, нужно потом с этой и прочей «пылью» всерьёз разобраться и придти на исповедь в своё время, а не прибегать к ней по несколько раз в течение одного дня.

Важно, чтобы исповедь совершалась без спешки, чтобы ничто не отвлекало от нее. Поэтому исповедоваться лучше всего за вечерней службой, накануне Причастия. На литургии священнику всегда придется заботиться о том, как успеть всех доисповедовать до выноса Чаши, а это не дает ни отнестись к исповеди с должным вниманием, ни исповедоваться свободно, не думая о том, что «надо поскорее». В идеале, на литургии вообще не следовало бы исповедовать, поскольку во время нее человек должен участвовать в Евхаристии и умом, и сердцем, а не стоять в «очереди» на исповедь, обдумывая, что и как он будет говорить. Однако на большей части приходов этому идеалу следовать трудно: слишком много приходит малоцерковных людей и слишком легко оттолкнуть и потерять их: ведь очень часто именно с этой, «неправильной» исповеди за литургией (причем нередко — Пасхальной или Рождественской) и начинается для человека церковная жизнь. Впрочем, если речь идет о приходе с одним священником, то тут все «просто»: исповедь совершается либо после всенощной, либо до литургии (и иногда еще после запричастного стиха и причащения священника в алтаре), других вариантов не остается. Есть, правда, священники, которые в такой ситуации или же вообще в виду многочисленности народа прибегают к так называемой общей исповеди, но это практически всегда профанация: мы по опыту знаем, как много среди пришедших в праздник на исповедь людей тех, кто живет жизнью совсем не христианской. Логична и оправданна практика, согласно которой священник советует постоянным прихожанам исповедоваться, скажем, за несколько дней до Пасхи, Рождества, другого дня, когда можно ожидать большого количества причастников. И, если не случится за эти дни чего-то из ряда вон выходящего, то на исповедь уже не подходить, а причащаться со спокойным сердцем. Таким образом можно высвободить время для тех, кто исповедуется впервые или после длительного перерыва, кого нужно не только выслушать, но и успокоить, утешить, а часто ещё и в минимальной степени хотя бы «катехизировать».

Это совершенно закономерно, что мы просим наших постоянных прихожан немного «потесниться» и «уступить» место в праздничные дни приходящим редко или впервые: первые, как в известной притче, «старшие дети», которые «всегда с нами», в Отцовском доме, а вторые — «пропадали и нашлись». Поэтому их надо встретить и возвращение в дом Отца сделать радостным, уделить им максимум возможного внимания. И, безусловно, спрос с них ещё совсем не такой, как со «старших». Возможно, что человек ещё не знает, как готовиться к Причастию правильно, не читал положенных молитв, а только постился несколько дней и исповедовался. А может быть, и о том, что поститься надо, он не знал, но исповедь его была искренней, с болью, сокрушением сердца, она стала его «подготовкой», подвигом, который для него на сегодня посилен. И его можно допустить до Причастия, объяснив, как готовиться в будущем. А вот постоянный прихожанин знает, что должно — и о посте, и о молитвенном правиле, и о том, что накануне литургии, за которой он хочет причаститься, обязательно нужно быть на вечернем богослужении, потому что, в принципе, это богослужение составляет собой единое целое: начинающийся вечерней богослужебный круг и венчающая его литургия. И если он не исполняет чего-то не по немощи, не по крайней усталости или в силу каких-то особых обстоятельств, то это небрежение, а оно препятствием для причащения стать может и даже должно. Не секрет: есть люди, которые считают, что «достаточно» приходить лишь на литургию и причащаться, а во всем остальном нужды нет. Но причащение — дар, а «все остальное», в том числе и вечернее богослужение — труд, который позволяет нам хотя бы немного к принятию этого немыслимого дара приготовиться.

Отдельно нужно сказать об исповеди «генеральной», или иначе — исповеди за всю прожитую жизнь, отношение к чему даже в пастырской среде весьма различно. По сути, такая исповедь должна была бы предшествовать началу христианской, церковной жизни человека, в идеале — его Крещению, как предшествует она, согласно сложившейся традиции, монашескому постригу или хиротонии. Но на практике человек, только-только приходящий в храм или готовящийся принять Крещение, оказывается очень мало способным к труду глубокого, серьезного самоиспытания, говорит на исповеди лишь о том, что удаётся вспомнить, что более всего беспокоит в данный момент, что лежит на поверхности, отчего и сама исповедь бывает поверхностной.

Чтобы расторгнуть союз с грехом, обязательно нужно назвать его в таинстве исповеди

Проходит время, человек воцерковляется, у него появляется возможность осмыслить свою прежнюю жизнь уже совсем иначе, и он видит, что не сказал на первой исповеди и малой толики своих грехов, что большая часть осталась неисповеданной. И это — отнюдь не какая-то формальность: для того чтобы расторгнуть союз с грехом, обязательно нужно назвать его перед священником в таинстве исповеди, переболеть болью стыда, сподобиться разрешения. Вот почему очень важно подъять рано или поздно этот подвиг: пересмотреть всю свою жизнь до обращения ко Христу и вынести на исповедь все, что того требует.

Такая исповедь обычно многое меняет в жизни человека: появляется ощущение легкости, внутренней ясности, а главное — мира с Богом и людьми. И удивительным образом приходит понимание многих событий, обстоятельств, которые оставались непонятными прежде: появляется способность смотреть на жизнь духовно, усматривать взаимосвязь происходящего в ней.

Да, конечно, «генеральная» исповедь требует времени, сил, труда — и от самого человека, и от принимающего исповедь священника. Но все это оправдано: для христианина это необходимо, а для священника тратить свои силы и время на обращающихся к нему людей — долг.

На самом деле исповедовать — дело совсем не простое, священник так или иначе ощущает на себе и тяжесть грехов, и тяжесть боли исповедников: одного, другого, третьего — сколько их есть. И он трудится вместе с ними, стараясь им помочь, желая иногда их изменения, освобождения от греха более, нежели они сами.

Но исповедь для священника не только труд, она может быть и радостью — тогда, когда он это изменение, освобождение человека видит, ведь истинному покаянию одного кающегося грешника радуются не только ангелы на небесах, но и пастыри — здесь, на земле. И дай Бог, чтобы чаще они радовались...