Мир веры. Об участии в жизни Церкви и о церковных праздниках

Иван ЭГГИНК (1787-1867). Великий князь Владимир выбирает веру.

Одно из величайших, не только по размерам, но и по замыслу, по духу своему, зданий мира, Софийский собор и теперь, обращенный много веков назад в мечеть, все же производит на душу потрясающее впечатление. Его величественные размеры, его великий купол, опрокидывающийся на собор, как небо, леса колонн с четырех сторон вверху, и веяние какой-то свободы, безграничности, вечности восхищает и волнует вас, когда с трепетом сердца, замирая от любопытства, вы входите в это прославленное святилище Православия, о котором, более чем о каком-нибудь запустелом храме, можно сказать великолепными словами поэта: «храм оставленный — все храм».

И вот наши послы стояли, слушали, смотрели. Великолепие этого храма, духовенство в прекрасных облачениях, тихое священнодействие, стройное пение клира и чувствуемое во всем этом торжестве присутствие Кого-то Невидимого и Непостижимого — восхитило непосредственные и простые души Владимировых послов. Им казалось, что стоят они на небе, а не на земле. И вернувшись домой, они с восторгом говорили Владимиру о религии греческой.

Один иностранный купец имел торговые сношения с Новгородом и бывал там. Вероятно, в душе его был богатый клад религиозных, еще не осознанных чувств. Ему приходилось бывать в русских храмах, и он переживал там такие необыкновенные минуты, что стал ходить в них чаще и чаще. И, наконец, дошел он до такого состояния, что не дальняя родина казалась ему родной страной, а вот этот город, населенный чужим народом, который говорил на чужом для него языке.

Какую-то силу над его душой получили эти белые соборы и церкви Новгорода с их столповыми звонницами, эти темные лики, озаренные пылающими свечами и тихо мигающими лампадами, эти монастыри, усеявшие берега многоводного Волхова, весь обиход православной русской старины. Купец принял Православие, роздал имения бедным и стал Христа ради блаженным...

То было начало подвига дивного во святых Прокопия Устюжского, Христа ради юродивого.

В Орде жил мальчик, родной племянник хана Беркая. В Орду в это время приходил Ростовский епископ Кирилл, которого современники называли блаженным и учительным; приходил он по церковным делам, был принят ханом ласково, и хан с удовольствием слушал повествования Кирилла о том, как святитель Ростовский Леонтий проповедовал в Ростове христианство и какие чудеса истекают от его мощей.

Когда по уходе святителя у хана разболелся единственный сын, он вспомнил о рассказах Кирилла и послал ему много даров с просьбой вернуться в Орду и исцелить недужного.

Святитель отслужил молебен пред ракой епископа Леонтия, освятил воду и с этой водою отправился в Орду и исцелил ханского сына. Все эти события видел и все рассказы Кирилла слушал племянник хана Беркая.

Какая-то сладость вливалась в его сердце от этих рассказов. В его душе совершался переворот. Он жаждал узнать истинного Бога и задумал идти вслед за Кириллом. Ему страстно хотелось видеть те русские церкви, где совершаются служения таинственному и всесильному христианскому Богу и где происходят те чудеса, о которых рассказывал Кирилл.

Отец его в то время уже умер, и его мать, вдова, сохраняла громадное богатство мужа, чтобы передать сыну, когда тот подрастет. Можно представить себе ее горе, когда сын объявил, что оставляет Орду. Напрасно удерживала она его картинами той беззаботной, почетной и счастливой жизни, которая его ожидает. Жажда идти в ту землю, которая верует в христианского Бога, уже владевшего его душой, была неутолима.

Часть своих богатств он роздал нуждающимся своим соплеменникам, часть поручил епископу Кириллу и вслед за ним тайно ушел из Орды.

Все было ново царственному юноше во время долгого пути его из Орды в Ростов. С радостным трепетом принимал он в себя первые впечатления православной русской страны.

И вот он в Ростове стоит в знаменитом своим великолепием храме Успения Богоматери. На двух клиросах стройно поют хоры. Иконы, как бы отблеском райской красоты, сверкают драгоценным убранством, озаряемые огнями тихо теплящихся бесчисленных свечей, и клубы фимиама легкими прозрачными облаками расплываются над молящейся толпой. В эти минуты, в этой несравненной красоте христианского богослужения царевич почувствовал Бога. Он как бы явственно ощутил какую-то связь между этой молящейся толпой, этим храмом, который любовь людей воздвигла Творцу миров, и Тем высоким и непостижимым, к Кому рвалась молитва этого народа, Кого воспевали хоры, Кому горели огни и клубился фимиам.

Солнце правды взошло в эти минуты, как говорит летописец, в душе царевича: он познал Бога христианского и увидел Его очами веры. Упав к ногам святителя Кирилла, он просил крестить его. Но епископ Кирилл должен был думать о благе всей своей паствы. Он опасался гнева хана на всю Русскую землю, если до него дойдет весть о крещении его племянника. Поэтому он медлил исполнить просьбу царевича.

Царевич остался жить в его доме, ходил по церквам, учился русскому языку и русской грамоте. Наконец настало время, что его можно было окрестить. Хан Беркай умер; в Орде начались смуты, и о царевиче забыли. В крещении он получил имя Петра. При епископе Кирилле он оставался до его конца.

Дело епископа Кирилла продолжал знаменитый святитель Игнатий, и у него в доме продолжал жить царевич ордынский Петр, ведя ту же богоугодную и чистую жизнь. И по явлении ему апостолов Петра и Павла он основал в окрестностях Ростова иноческую обитель, хотя сам оставался до старости мирянином.

Епископ Игнатий обвенчал его с дочерью ордынского вельможи, поселившегося в Ростове. А князь побратался с ним, и святитель укрепил это душевное братство их церковною молитвою.

Молчаливый, всегда занимаясь в душе то молитвой, то размышлением о вечности, благоверный царевич Петр был отцом всех бедных и несчастных, пережил и князя, нареченного брата своего, и святого Игнатия. Овдовев в глубокой старости, он принял монашество, и мирно отошел к Богу около 1280 года. Он дал миру пример, какую власть Церковь со своими богослужениями имеет над душой.

* * *

Пусть иногда человек под влиянием речей товарищей, под влиянием отрицательных, прочитанных им книг говорит против Церкви. А на самом деле за какой-нибудь всенощной, под умилительные напевы величания, под стонущие звуки великого славословия: «Аз рех: Господи, помилуй мя, исцели душу мою, яко согреших Тебе» в полутемной церкви сходит на душу какое-то непонятное умиление, какое-то благодатное успокоение, которое нигде так полно, как здесь, не переживается...

Где мы можем быть вполне спокойны, благонадежны и счастливы? Только там, где наша настоящая сфера, наше постоянное призвание. А где же наше истинное призвание, где то дело, к которому призваны мы всегда, которому мы будем служить и тогда, когда и мир разрушится, и останутся только души человеческие с создавшим их Богом? В чем же наше вечное дело, как не в прославлении Христа? А ведь храмы для того только и существуют, и все в них происходящее одну цель только и имеет — это постоянное славословие Христа.

И Церковь мудро распределила свои службы так, что по нескольку раз в день благодарит Бога, и призывным звоном своих колоколов оповещает тех, которые по житейским обстоятельствам не могут постоянно посещать церковь, о том, что в храме происходит очередная молитва Богу...

Художник И. Машков. Святая равноапостольная великая княгиня Ольга вступает в храм Святой Софии. Константинополь.

Тогда, не развлекаемые ничем происходящим вовне — ни своими соседями, прихожанами, ни сиянием солнца и жизни там, за окнами храма, что бывает в праздничный день, — в великой собранности не переносились ли вы мыслью к святейшим минутам христианства: к проповеди Христовой, к часу Тайной Вечери, к минутам страдания, смерти, погребения, трехдневного гроба, восстания, вознесения? Проходил ли тогда пред вами в реальности ряд апостолов с огненным словом и с духовным мечом, покоряющим Христу народ и народы? Вставал ли пред вами с залитыми кровью, истерзанными, отрубленными, отпиленными членами тела добропобедный лик мучеников и юные девы с пальмовыми ветвями своего страдания на плече? Смотрели ли вам в душу древние великие молчаливые аскеты? Сияли ли вам сокровищами словес своих великие смиренные святители, и среди них блистал ли милосердием и пламенем помощи своей святитель Николай Чудотворец? Являлись ли вам, смотрели ли на вас тут, из этого святого мрака, странные образы юродивых, полных любви и скорби, непонятых, гонимых, творящих молитву за обидчиков своих? Улыбались ли вам невинные девы, венчанные нетленными венцами небесными, и чувствовали ли вы тогда, в эти минуты полного уединения от мира и погружения в область Божественного, способность для себя навсегда остаться в этой области, забыть «мир и яже в мире» и простоять так всю жизнь, всматриваясь в эти таинственные и зовущие образы, упиваясь этим счастьем безвестного единения со Христом и полной отдачи себя Ему?..

Попробуйте.

Какого бы возраста вы ни были, каковы бы ни были ваши житейские обстоятельства, перестаньте думать, что храм только для праздника, и вы увидите, что присутствие Бога в уединении чувствуется еще сильней в храме, чем, когда он полон толпой.

Люди, езжавшие в Саровскую пустынь, к могиле старца Серафима, все скажут вам, что, когда старец не был прославлен и лишь окружен почитанием особо верных ему людей, то самая поездка к нему была как-то сладостнее и, быть может, давала душе более чем теперь, когда святость его стала так осязательна, когда имя его громко раздалось над всей Русской землей, когда мощи его лежат в открытой раке и оглашено и засвидетельствовано столько его исцелений.

Все, что совершается на народе, перед толпой, не так задушевно и тонко, как те чувства, которых никто не видит. И, быть может, ближайшим образом вы исполните заповедь Христа — войдете для молитвы в свою «клеть», если вы станете искать этих минут уединения во время будничной литургии, почти в пустой церкви. Да и так, среди дня, когда вы увидите незапертою дверь церкви, войдите, постойте в ней даже без молитвы, и сейчас же что-то станет делаться в вас светлое; ваши мысли как-то собираются и настраиваются на высокий лад. А потом вечерня, а потом всенощная под праздник.

Я знал в Москве одного из заслуженнейших членов московского духовенства, протоиерея замоскворецкой церкви Иоанна Предтечи, «что под бором» Иоанна Николаевича Рождественского. Он скончался в древних годах, в возрасте глубочайшей старости, так как в 1812 году был уже семинаристом. Он отличался чрезвычайной ревностью в служении, и не только до последних лет, но и до последних дней своих ежедневно лично совершал и заутреню с ранней литургией, и вечерню.

Конечно, в будни за этими богослужениями народа бывает немного, особенно за вечерней.

Но дело не в том, есть ли народ. В пустой церкви славословят Бога Ангелы. Дело лишь в том, чтобы в определенный час была принесена в храме Богу хвала...

Вспоминается одно прекрасное стихотворение мало известного, но высокого поэта старых дней, Арбузова, где автор сравнивает поэта с храмом:

Поэт, как храм. Пускай гонима
Нуждой, заботой и трудом,
Забыв святой молитвы дом,
Толпа его проходит мимо.

Но в нем служитель алтарей
Среди пылающих огней,
Обряд все так же совершает.

Все тот же в храме хор певцов.
И звона храм не прерывает
Своих святых колоколов.

Какое-нибудь место, где раньше существовал храм с ежедневно отправляемыми в нем богослужениями, оставлено своими жителями, и только какой-нибудь старик, не желая уходить со старого пепелища, продолжает обитать при нем, предаваясь раздумью на близлежащем кладбище.

Нет более священника при храме, не горят в нем лампады, ни одна рука не затеплит усердной свечи пред запыленными иконами храма. Но человек, привыкший молиться в нем многие годы, дрожащей от старости рукой отпирает тяжелую дверь в те самые часы, как отпиралась она раньше, входит и молится в одиночестве пред Всевидящим Богом.

И, быть может, невидимые Ангелы спускаются тогда в храм, и в великом торжестве отправляется невидимый обряд, приносится невидимо страшная жертва, и, совершив за людей подвиг молитвы, Ангелы отлетают в небо. И снова все тихо в опустелом храме, пока опять не войдет в него старый и верный одинокий молитвенник и не совершится опять таинственное, невидимое богослужение.

Люди, искренне и тепло верующие, входят в храм не столько для того, чтобы что-нибудь вымолить у Бога, а для того, чтобы полюбоваться на Божию славу.

Действительно, если кто пламенеет усердием к какому-нибудь угоднику, то как радостно за всенощной, накануне его праздника, в ярко освещенной церкви, при открытых царских вратах и каждении священника по всему храму в предшествии свечи, слышать громкую похвалу, которою Церковь ублажает труды давно перешедшего в вечность праведника: «Ублажаем, ублажаем тя».

И сердце живо чувствует и жадно впитывает в себя эти лучи небесной славы, и мечтает, что над молящимся людом, под этим гремящим по храму величанием, стоит сам угодник, низводя благословение на сошедшийся в память его народ.

* * *

Наступила осень. Побелели первые заморозки. Пруды стали неприветливы. Вода чувствуется студеной. Деревья в большинстве случаев еще стоят в зеленом уборе, но много листьев уже упало и мягко шуршат под ногами. Желтизна и багрянец спорят с зеленой окраской. В эту пору справляется день Рождества Богородицы.

Ничтожный городок Назарет, три дня трудного пути от Иерусалима, бездетная престарелая чета — священник Иоаким из царского рода Давида, и Анна. Безбедная жизнь, многочисленные стада, милосердие к бедным, поношение бесплодия, и вот явление Ангела праведной Анне: «Твоя молитва услышана. Вопли твои прошли чрез облака, слезы твои упали пред престолом Господа, ты родишь Дочь благословенную, выше всех дочерей земных, ради Нее благословятся все роды земные, чрез Нее дастся спасение всему миру, и наречется Она Марией».

И чрез девять месяцев, 8 сентября, рождение Девы Марии. Явилась в мир Та, Которой одной из людей усвоено имя Благодатной, в лице Которой небо спустилось на землю и Которая единая из смертных в земном теле восхищена на небо и коронована Божественным Сыном на Царство Небес.

Является у человечества крепкая Заступница и Помощница, Та, Которая примет всякий вздох и отрет всякую слезу, райский луч в аде, жизненная струя свежего живительного воздуха в томлении земной темницы.

«Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенной».

А через три недели совершается торжество Покрова Богоматери — самый, быть может, трогательный из богородичных праздников.

Часть торжественного всенощного бдения в знаменитом царьградском Влахернском храме, где хранились ризы Богоматери с Ее омофором и частью пояса. Среди молящихся — великий во святых Андрей блаженный, Христа ради юродивый, с учеником своим Епифанием, и видит Епифаний Пресвятую Богородицу, идущую от царских врат в великой славе, поддерживаемую Иоанном Крестителем и апостолом Иоанном Богословом. А вокруг множество святых в сияющих одеждах, поющих духовные гимны.

— Видишь Госпожу и Царицу мира? — вопрошает Андрей, боясь, не искушение ли это чудное видение.

— Вижу и ужасаюсь, — отвечает Епифаний.

А Владычица преклоняет колена, молится, и слезы текут по Ее ланитам. Потом проходит в алтарь и долго еще там молится за народ, выходит по воздуху на средину храма, снимает Свое широкое головное покрывало и, торжественно держа его в руках, распростирает над молящимися, покрывая их.

«Днесь, благовернии людие, светло празднуем, осеняеми Твоим, Богомати, пришествием... покрый нас честным Твоим покровом».

Как хотелось бы, чтобы в этот день во всех церквах возглашали краткие, но огненные слова великого русского проповедника, святителя Димитрия Ростовского, о значении для верующих покрова Приснодевы:

«Если бы кто меня спросил, что в поднебесье сильней и крепче всего, я бы ответил: «Нет ничего более крепкого и сильного на земле и на небе после Господа нашего Иисуса Христа, как Пречистой Владычицы нашей Богородицы Приснодевы Марии. Сильна Она и на небе: ибо Бога сильного и крепкого молитвами Своими связывает. Связывает молитвами Своими Бога, Которого некогда на земле связывала пеленами».

О Мария, в час гнева Божия, праведно на ны движимаго, — Того, Кого Ты на земле пеленами связывала, свяжи ныне всесильными Твоими молитвами!..

* * *

Начало зимы, первые морозы, конец ноября, праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы.

Трехлетняя Дева Мария, недавно научившаяся говорить, уже устремлялась душою в небо. Она Сама напоминает родителям об исполнении их обета — отдать свое Дитя на служение Богу...

Торжественное шествие. Праведная Анна несет чудного Ребенка на руках во храм. Несколько маленьких девочек в белом, и кое-кто из взрослых сопровождают их. В руках у всех зажженные свечи.

Навстречу выходят из храма священники и первосвященник. Анна ставит Младенца Марию на первую из пятнадцати ступеней крыльца храма. И великим знамением, никем не поддерживаемая, Дева легко и быстро всходит на вершину крыльца. Это Ангелы незаметно возносят Дитя пречистое по высоким ступеням. Общее изумление, а первосвященник вводит за собою Марию в сокровенную глубину храма, во Святая Святых.

Во время пребывания в храме Мария стала сиротою.

Уединение было Ей необходимо. Все в Ней было проникнуто какою-то необыкновенною тихостью. Никогда с Ее кротких уст не сорвалось неспокойного слова.

С раннего утра юная Дева молилась до девятого часа. Шесть часов проводила за рукоделием или за изучением Священного Писания. С трех часов снова становилась Она на молитву и молилась, пока посланный для служения Ей Ангел не приносил Ей пищу...

Много думала Дева и очень мало говорила. Пряжа льна и шерсти была самым обычным Ее занятием. Она была искусна в рукоделиях, прекрасно вышивала шелками и, по преданию, после Благовещения, направляясь к праведной Елизавете, лично доставила в Иерусалимский храм изготовленную Ею роскошную завесу...

Вот недостижимый образец святого детства. Вот воспоминания, от которых слышится непрерывный шепот: «Живите в храме, держите детей ваших в храме».

Ведь все величайшие святые, достигшие вершин праведности, — все они проводили свои детские годы под сенью храма, близко участвуя в жизни церковной.

* * *

Как чуден и светел день Благовещения, совпадающего с первыми счастливейшими днями весны.

Весна, весна! Как воздух чист!
Как ясен небосклон!
Своей лазурию живой
Слепит мне очи он.

Весна, весна!.. Как высоко
На крыльях ветерка,
Ласкаясь к солнечным лучам,
Летают облака!

Шумят ручьи! Блестят ручьи!
Взревев, река несет
На торжествующем хребте
Поднятый ею лед.

Еще древа обнажены
Но в роще ветхой лист,
Как прежде, под моей ногой
И шумен, и душист.

Под солнце самое взвился
И в яркой вышине
Незримый, жавронок поет
Заздравный гимн весне.

Что с нею, что с моей душой?
С ручьем она ручей
И с птичкой птичка. С ним журчит,
Летает в небе с ней.

Внешний человек ликует, потому что настало торжество жизни, зимняя спячка сменилась веселой работой солнечных лучей, потому что соки от корней потекли к деревьям, наполняя разбухающие почки, потому что колышки хлебных побегов высунулись из земли, обещая богатую жатву, потому что птицы звенят над рощами, которые спешно начнут одеваться листьями, потому что на месте смерти зимы повсюду в природе «жизнь жительствует». А душа ликует в этот день, потому что благодать Девы, как воды половодья, заливает вселенную, оттого что в благовестии Ангела, посланного приветствовать Деву Матерь воплощающегося Бога, обещано прощение людям, отверсты врата рая, побежден грех, возвращено людям звание детей и даже братьев Божиих.

Ликуй, человек, над великим таинством Назарета, тихо плескай руками и повторяй, повторяй без конца слова, снесенные Ангелом на землю, слова, в которых есть обещание тебе спасения и возвращения тебе рая: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою».

И как трогателен дивный русский обычай: в память о той вести свободы, которая снесена в этот день на землю Ангелом, отпускать на свободу из клеток пойманных птиц... Взмахнула крыльями, полетела, скрылась в поднебесье, в безграничном пространстве эфира, пронизанном солнечными лучами... Так из тенет зла, тьмы и отчаяния вылетает призванная на Божию свободу душа человеческая.

* * *

И вот наступают после Филипповок радостные дни Христова Рождества. Как мудро поступила Церковь, приготовляя верующих к переживанию тех чистых радостей, какие приносят с собою праздничные воспоминания, — как мудро поступила Церковь, приготовляя к этим дням верующих подвигом поста.

Плоть утончилась, дух получил большую волю, духовное зрение обострилось, и душа, подготовившись телесным воздержанием, очищением совести и трапезой Христовой к восприятию благодати праздника, трепещущая, ожидает сошествия в мир Христа.

Тот, кому Бог привел быть во Святой Земле и стоять в пещере, где родился Спаситель, где гирлянды неисчислимых неугасимых лампад озаряют впадину скалы, в которой был положен родившийся Бог, не забудут до смерти этого священного места. В полу сложенные из драгоценного металла латинские слова: «Hie Verbum саrо fuit» («здесь Слово стало плотью»). И слово человеческое цепенеет на этом месте воплощения Слова. Хочется распластаться на этом месте, слиться с ним, уйти в эту скалу, на которой лежал Младенец Христос, истаять, исчезнуть в порыве безграничной благодарности и волнующего трепетного благоговения. Хочется собрать сюда огни всего мира — но так, чтоб они светили робким светом, тускнея пред небесной славой пришедшего в мир на унижение Младенца.

Господи, ведь все это было тут, под этим навесом дикого камня!.. Сюда Ангелы привели пастухов, запевши им над их стадами новую песню прощения и мира. Сюда вела таинственная звезда Вифлеемская волхвов из дальних стран с их дарами. Здесь родившемуся в нищете Богу в ту холодную ночь послужили созданные твари и вол с ослом согревали Младенца своим дыханием. Здесь лежал Он на горке из соломы, на которую сменил непоколебимый, раньше веков и создания миров вознесшийся вековечный Престол Свой. Здесь начало Его жертвоприношения и всех Его обетований.

Душа немеет... И как понимаешь, что здесь стремились жить и кончить свои дни такие великие люди, как знаменитый Иероним, покоящийся в нескольких саженях отсюда, в подземном храме, под кровлей общего Вифлеемского святилища, и знатные римские женщины, его ученицы.

У нас, в далекой России, соблюдается в рано гаснущий день ожидание первой звезды, звезды Вифлеемской, до появления которой обыкновенно не едят. В церкви иной чин службы, как будто нет мочи ждать дольше этого великого часа, и в тропарь и кондак верующим дается дорогая весть:

«Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума; в нем бо звездам служащий звездою учахуся, Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока». И как особенно звучит древнее ч€удное, хрустальное простотой своей евангельское сказание о Христовом Рождестве, и как умилителен этот тихий, своеобразный распев кондака, в котором в кратких словах выражена поэзия этого дня:

«Дева днесь Пресущественнаго рождает... рождает... и земля вертеп Неприступному приносит... приносит... Ангели с пастырьми славословят... славословят... волсви же со звездою путешествуют... путешествуют... нас бо ради родися Отроча младо, превечный Бог».

Какая красота в этих словах великого Дамаскина, какая смелость и глубина сопоставления!

Ночь Рождества длится, длится... Разошедшиеся из церквей люди отошли на отдых, а по миру ходит благодать Божественного Младенца. И вступает Он туда, где готовы принять Его, входит в дом тех христиан, которые рассказали своим детям, что ночью придет посетить их Младенец Христос и принесет им игрушки, входит в кельи подвижников, стоящих на молитве, и дает им живую весть о Себе, стучится в те сердца, которые еще не узнали Его или знали и забыли, и старается всех привлечь к Себе...

...Живи на земле, повелевай, царствуй и побеждай, Младенец, родившийся в ночи в тихом Вифлееме...

* * *

В конце января — в первых числах февраля, как ни крепится зима, какие порою ни бушуют вьюги, все же веет близостью весны и при ярком солнце сверху начинают капать капли веселого талого снега.

На эту пору первого предчувствия весны и приходится день Сретения Господня...

Все значение этого дня в той яркой песне — песне обрадованной и освобожденной души, которая вырвалась из души старца Симеона, принявшего на руки свои принесенного в храм Младенца Христа.

Древний старец пылал молодою, упорною верой. Тайный Божий голос возвестил ему, что он не умрет, прежде чем не увидит Искупителя... И он все ждал.

Как знакомо душе человеческой это долгое покорное ожидание. Как часто бесплодно оно, когда мы ждем чего-нибудь от мира; и как необманчиво оно, когда, подобно Симеону, мы будем с трепетом и верой ждать Божественного посещения...

Искать встреч с Христом, молить Господа — «прииди и вселися в ны», чувствовать подход Божий к душе, уловить минуту радостного посещения: вот судьба, которую душа может разделить с Симеоном Богоприимцем. И всякий верующий, когда кончает жизнь — текла ли эта жизнь его ровным и гладким путем или была постоянной и разнообразной пыткой, — всякий верующий к концу этой жизни, отходя с верою в иные миры, может исповедать Богу свои чувства словами: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром».

* * *

Иордан рисуется нам и по картине Иванова «Явление Христа народу», и по нестеровским полотнам — текущим в белых каменистых берегах со скудною растительностью.

Когда от Мертвого моря я подъезжал к Иордану, к тому именно месту, где, по преданию, крестился Христос и где ежегодно 6 января совершается торжественное богослужение в присутствии главным образом русских паломников, я был поражен тем, как окружавший пейзаж близко напоминал речки серединной России: те же ракиты и листья дерев, спустившихся над водой, мягкое очертание берегов, зеленая мурава. Недоставало только помещичьей усадьбы и старинного дома с колоннами.

Вода Иордана илиста, так что ее, забрав в бутыли, на месте стоянки обыкновенно процеживают. И как тут, когда я с лодки погрузился в воду священной реки, вспомнилась дальняя Россия и та горячая вера, которая кидает людей русского простонародья в этот день в ту прорубь рек и прудов, где совершено великое водосвятие.

Как прекрасна крещенская вечерня, и какой поэзией дышит молитва, в которой в художественных словах изображено Божие вседержительство:

«Тебе поет солнце, Тебе славит луна, Тебе присутствуют звезды, Тебе работают источницы».

Мне пришлось видеть в Киево-Троицком старца отца Ионы монастыре великое водосвятие, которое напоминало собою Иордан по множеству воды. Вместо небольших купелей, какие употребляются у нас на Севере, там стояло что-то больше десятка огромных бочек для того, чтобы вся братия и богомольцы могли вдосталь иметь воды.

Можно спорить против религиозных обрядов. Но есть неопровержимые доказательства того, какая заключена в них чудодейственная сила. Одно из таких доказательств — это то, что никакие годы «не берут» святой воды, не могут произвести в ней порчи. Крещенская вода, защищенная от пыли, чрез десятки лет так же свежа, как была только что взятая тогда из источников.

И вот на другой день происходит хождение причта со святой водой по приходу, имеющее большое мистическое значение для верующих, так как в водосвятных молитвах прямо говорится об охранительной силе воды: «Да сокрушатся под знамением креста Твоего вси сопротивнии силы».

...Вода!.. Какая в ней вообще очистительная, таинственная сила, которую люди постигают все больше и больше! И сколько болезней, прежде считавшихся неизлечимыми или требовавших дорогого и сложного лечения, исцеляются теперь одной водой.

Я видел в одном из русских городов людей, над которыми тщательно производили разные опыты доктора; которые были приговорены к гибели, а между тем, когда попали в руки врача, действующего только водой, возвратили себе цветущее здоровье.

Одна женщина была доставлена к такому врачу на руках; у нее было полное изнурение организма на почве неисцелимой, казалось, болезни желудка. Она умирала от голодной смерти. Два-три месяца спустя лицо, видевшее ее в таком положении, встретило ее с румянцем на щеках, здоровой, бодрой, соблюдающей посты. И как был прост примененный к ней метод: так называемый кругобрюшный компресс, состоящий в том, что кругом пояса обматывается смоченное полотенце, поверх которого наматывается кусок фланели. Этот врач за всю свою врачебную деятельность только раз и только одному из всех больных дал лекарство внутрь.

Другой случай еще поразительнее. Иеросхимонах одного строгого монастыря в течение нескольких лет был в параличе, недвижимый, его кормили с ложки. Обвертыванием всего тела в мокрые простыни с покрытием сверху теплыми одеялами было достигнуто то, что в эти простыни сквозь поры тела стало вытягиваться наружу все отложившееся, омертвевшее в тканях, даже лекарства, принятые раньше организмом и в нем не растворившиеся. В течение нескольких месяцев наступило полное улучшение. Теперь же несколько лет этот иеросхимонах ведет чрезвычайно деятельный образ жизни, выстаивает на ногах ежедневно часов по шести монастырские службы, принимает народ на общее благословение и на исповедь. Вот какую целебную силу заложил Господь в воде, и вот почему вода явилась самым ярким символом той «бани пакибытия», какою является крещение.

* * *

Самая веселая пора лета на преклоне, пора жатв и сбора плодов, совпадающая с днем Преображения Христова. Чем-то радостным и обещающим веет от этой картины на горе Фавор. Преобразившийся Христос в беседе с пророками Моисеем и Илиею, и пред этим зрелищем порыв, охвативший учеников: «Наставник! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи... »

И тут светлое облако отделяет Христа, как бы освобожденного тогда от человеческой природы Своей и пророков, скончавших славное течение свое, — от земных людей. И гремит с небес свидетельствующий глас.

«Преобразивыйся на горе» и Явившийся во славе Божественных свойств Своих — дай нам над мраком земли воссиять заложенными в нас божественными совершенствами, теми добродетелями, какие вырастают с помощью благодати Твоей в душе, подобно тому как Своей рукой, Своим солнцем и дождем взращиваешь Ты золотую жатву полей и разнообразные плоды на деревьях.

* * *

Лазарь воскресший, и вход Господень в Иерусалим.

Два глубоких схода ведут в пещеру Лазаря в Вифании. Сперва ступени из больших камней, по которым трудно сходить, — так они высоки и круты, а потом — быстрый скат вниз, в самую погребальную пещеру.

Что было тут тогда, когда в замершем от ожидания воздухе, над сбежавшимися к пещере жителями Вифании, прозвучал тот голос, который уже вернул жизнь в трупы сына Наинской вдовы и дочери Иаира: Лазарь, тебе глаголю, гряди вон.

И как в эти дни покаяния и поста звучит призывом грешнику это властное слово. И каждый из нас, как новый Лазарь, внимает Божественному слову...

Гряди вон из тенет греха, в котором ты увязаешь. Гряди вон из мирских цепей, в которые ты закован. Гряди вон из пещеры отчаяния, порабощения темным силам. Гряди вон к солнцу, на свободу, в мир Господней благодати!..

Греми, греми над миром, где ждут Тебя столько умерших Лазарей, греми чудотворным призывом Своим, Христос.

И, как над Лазарем Спаситель,
О, прослезися надо мной.

И вслед за этим чудом — торжественный вход в Иерусалим. Народ расстилает по дороге свои одежды, срезывая и сламывая ветви маслин и смоковниц, разбрасывает их по дороге, и над всем ликованием стоят громкие крики: «Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядый во имя Господне! Осанна в вышних!»

Постепенно поднимаясь на гору Елеонскую среди деревьев и зеленых полей, дорога круто поворачивает на север, и тут открывается внезапно Иерусалим, раньше скрытый отрогом горы. В прозрачном воздухе, залитом солнцем, блестели мраморные вершины храмовых зданий. Вид отсюда был так прекрасен, что часто путешественник перед ним столбенел. И к этой красоте присоединился еще ликующий народ...

И мы, держа в руках наших северные пальмы, вербу, внимаем привету, который в величании повторяет крики еврейских детей: «Осанна Сыну Давидову!.. Осанна в вышних!»

Тихо тают свечи в наших руках, и тих привет наших верб. Они принесли с собою ласку оживающей весны и тихое журчание ручья, над которым они росли, и задумчивый шепот лесов. Эти вербы, которые зеленеют и пустят из себя ростки, и тихое таяние воска как-то умиленно говорят о том общем восстании из мертвых, чьим провозвестником явилось чудо над Лазарем, которое совершил при конце жизненного пути Своего Христос, «общее воскресение прежде Своея страсти уверяя».

* * *

Дни печальные Великого поста.

Медленный и плачущий перезвон колоколов после оживления масленицы звучит, как зов с неба, как голос совести, уходящий в сердце... В траурных ризах духовенство, плачут звуки хора. Душа, сознавшая свои преступления, тоскующая над своими падениями, бросилась к ногам Христа и стонет...

«Откуда начну плакати окаянного моего жития деяний; кое-ли положу, Христе, начало нынешнего рыдания...» И в ответ на этот вопль души клир сокрушенно отвечает: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя».

В вечернем богослужении проносится весть о близком Женихе, Который должен посетить эту ждущую Его душу: «Се, Жених грядет в полунощи, и блажен раб, его же обрящет бдяща...» И в конце этих дней покаяния тихая трапеза Христова, вновь и вновь звучащие слова: «приимите, ядите: сие есть Тело Мое»; «пийте от нея вси: сия бо есть Кровь Моя». И стоит над миром знамение — пронзенный на Кресте Христос, и льющаяся из язв Его кровь своим составом входит в тела верующих: ч€удное обожествление.

Покаявшийся, очистившийся, соединившийся со Христом человек, после подвига поста, после радости воскресения Лазаря и торжества входа в Иерусалим вспоминает последние дни земной жизни Спасителя.

Перед обеднями Страстной недели Церковь спешно проводит перед людьми всю повесть земной жизни Христа, прочитываются все евангелисты. Вспоминается трапеза, за которою усердная жена приготовила тело Христа к погребению, придя со своим алавастром «мира драгоценного», которого никогда не забудет человечество, роковая сделка тридцати сребреников, Тайная Вечеря...

Какая радость для души приобщиться в годовщину того незабвенного дня, когда была установлена святая Евхаристия, чрез пространство скольких веков чувствовать себя званным на эту трапезу, на века и тысячелетия установленную величайшею жертвою Христовой любви.

И вот раздается чтение двенадцати Евангелий среди льющих слезы свечей. Тут собраны последние таинственные речи Христовы и сжато на коротком пространстве все это страдание Богочеловека, Которому внимает душа «смущаясь и дивясь». И в память об этом часе, когда сердце человеческое сливалось со страдающим сердцем Божества, люди приносят с собою горящие свечи, которые будут потом хранить и зажгут в час разлучения души от тела.

Вынос плащаницы с поминанием о благообразном Иосифе и бдение у гроба Христова. А после субботней обедни, где оглашается слет Ангела ко гробу и ризы черные сменяются на белые, — вечер Страстной Субботы, полный затаенного ожидания.

Как хороши эти часы в древних городах со священными кремлями, со множеством церквей, среди которых покоится в таинственном сне безмолвно великий Мертвец.

О, пусть пред Ним... «молчит всяка плоть человека и стоит со страхом и трепетом и ничтоже земное в себе помышляет»... Вокруг церквей во многих местах устроены помосты, по которым потянутся радостные крестные пасхальные ходы. Улицы пустынны, жизнь затаилась в ожидании там, за стенами домов.

И вот огни в ночи загорелись вокруг храмов, и народ потянулся навстречу воскресающему Христу. В полночь ударили колокола, и с распущенными хоругвями-знаменами победы Христовой двинулись крестные ходы и вернулись в храм при пении слов, которые бы хотелось повторять без конца, без конца, в которых заключены все обещания и вся благодать дел Христовых: «Христос воскресе из мертвых».

В конце пасхальной заутрени поются проникновенные слова: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи, тридневен воскресл еси, Адама воздвиг от тли и упразднив смерть... Пасха нетления миру спасение».

Эти последние слова какою-то спиралью подымаются в купол и падают оттуда на народ. Они говорят об одной из тайн жизни Христовой, об изменении плоти Христовой. Сорок дней по воскресении до вознесения на небо Господь плотию был в особом состоянии, когда проходил телом сквозь закрытые двери, но, в то же время, ел пред учениками и давал осязать раны Свои Фоме.

Один воронежский богомолец, стоя во время заутрени в алтаре при служении великого подвижника, архиепископа Антония, видел, как при пении слов «плотию уснув» преосвященный весь изменился, словно плоть его исчезла, утончилась, и он стал весь прозрачный... Жаль, что крестные пасхальные ходы, положенные во всю Пасхальную неделю, не принимают у нас такого размера, какой они могли и должны бы были принять. Потрясающее впечатление на верующих и неверующих производили бы они, если бы по главным улицам города проходило, объединившись, все градское духовенство с хоругвями всех городских церквей и с общим пением всех церковных хоров и народа: какое торжество Христовой победы! И вот — Вознесение, в котором чувство радости за Христа, вознесшегося в Отчую славу после Своего земного уничижения, смешивается с тайною грустью, что Он отделился от земли после тридцатитрехлетней на ней жизни.

Но ведь нам остается Его Евангелие, нам остается жизнетворный поток Его крови, не текший по земле в те дни, когда Он ходил по ней, благовествуя. Нам остается Его ч€удное обетование: «не оставлю вас сиры, прииду к вам...»

Троицын день, когда Творцу приносятся в дар первые произрастания весны, зелень и цветы, и в трех коленопреклоненных молитвах испрашивается наитие Святого Духа... И круг годовых христианских воспоминаний заключен.

Останется лишь праздник Успения, как бы последняя, высшая ступень этих воспоминаний.

В большинстве русских городов соборные храмы посвящены этому празднику, и народное усердие к этому дню выражает всю веру народную в то, что призванная к Царствию Небес Богоматерь еще ближе стала ко всему человечеству.

Какой трепет охватывает душу, когда в Киево-Печерской лавре, строенной на чудесах, вы подходите к спускаемой после литургии от царских врат на аналой небольшой иконе Успения. Ее Богоматерь передала во Влахерне братиям-зодчим, которых договорила строить Ей в России великую церковь.

В передаче этой иконы Она выразила Свое благоволение и обещание заступничества всей Русской земли. Так понятны сердцу и будят его раздающиеся перед иконой слова акафиста: «Радуйся, Обрадованная, во Успении Своем нас не оставляющая».

* * *

Отдельным воспоминанием, не связанным с последовательной цепью евангельских событий, является праздник Воздвижения Креста Господня — прославление орудия нашего спасения.

К этому дню в нашем климате еще достаивают последние осенние цветы. Из них вьют венки ко кресту... При перезвоне и при погребальном напеве «Святый Боже» крест после великого славословия выносят на середину храма.

В кафедральных соборах происходит величественный обряд — воздвижение креста. Архиерей стоит на своей кафедре, держа на голове крест. Протодиакон произносит четыре прошения, оканчивающиеся словами «рцем вси», на которые следует громовой ответ хора: «Господи помилуй!..» И тогда архиерей медленно на руках духовенства преклоняет колени, а хор продолжает свое пение, от громовых раскатов понижая голос, и доходит до еле слышного по храму шепота, когда архиерей опустится к земле. Затем при постепенном подымании архиерея хор постепенно пребывает в силе, заканчивая слова громовыми раскатами: «Господи помилуй!» — когда архиерей, поднявшись, осеняет народ. И так четыре раза.

Это все необыкновенно красиво.