Храм великомученика Никиты на Старой Басманной / Православие.Ru

Одна из древнейших московских церквей, основанная великим князем Василием III, за свою многовековую историю была приходским храмом для всех сословий. Под ее сводами молились А.С. Пушкин, К.Н. Батюшков, П.А. Вяземский, Ф.С. Рокотов, Марина Цветаева. После революции она – одна из немногих в Москве – не была захвачена обновленцами.

Ранняя история храма довольно туманна. Первые сведения об этой церкви относятся к правлению Василия III, отца Ивана Грозного. Из летописи известно, что в 1518 году в Москву принесли из Владимира две местные святыни – образ Спасителя и Владимирскую икону Божией Матери – для поновления и украшения серебром и золотом. Через год, в праздник святого Никиты Мученика, поновленные иконы провожали обратно во Владимир торжественным крестным ходом. За посадом великий князь и митрополит Варлаам простились с ними и передали владимирцам, пришедшим в Москву за своими святынями. И на том месте, где Василий III простился с владимирскими иконами, он повелел поставить деревянную Владимирскую церковь «во имя Пречистыя Владычицы нашея Богородицы, честнаго и славнаго Ея сретения и провожания». И молился, чтобы Она защитила Москву от набегов крымского хана.

Вторая версия сложней, но, по всей вероятности, достоверней. Она гласит, что в то самое время, когда владимирские святыни пребывали в Москве, за Покровкой, на территории Басманной, иждивением великого князя строили деревянную приходскую церковь для местной слободки. В тот день, когда провожали иконы, церковь собирались освящать. Чтобы совместить два торжества – проводы икон и освящение церкви, крестный ход отклонился от обычного маршрута и направился к храму, где и были отпущены иконы. Церковь была освящена в честь Владимирского образа Богородицы, а поскольку все это произошло 15 сентября, то позднее, в XVII веке, в храме освятили придел во имя великомученика Никиты, чья память в этот день и совершается. И крестный ход в память тех проводов с участием царя и патриарха совершался в эту церковь до 1683 года.

Это был четвертый большой крестный ход в Москве из числа совершаемых с древней Владимирской иконой в дни ее празднований: в память избавления Москвы от Тамерлана в 1395 году, от хана Ахмата в 1480 году, от хана Махмет-Гирея в 1521 году и в память проводов владимирских святынь. С 1668 года он уже назывался «меньшим» крестным ходом в Басманники. Хаживал сюда и «тишайший» царь Алексей Михайлович.

Но церковная летопись Басманной началась раньше, чем появилась эта церковь – во второй половине XV века, когда в этих краях в декабре 1469 года родился святой Василий Блаженный. В то время Владимирской церкви еще не было, но позднее летописец указывал, что святой родился в ее приходе – для уточнения местности. Родители отдали его в ученики соседу-сапожнику, но отрок уже имел чудесный дар провидения. Однажды к его хозяину пришел человек и заказал сапоги покрепче, чтобы годами носились. Ученик вдруг улыбнулся, и когда заказчик ушел, сапожник спросил, почему он улыбается. Василий ответил: «Вот человек собирается носить сапоги годами, а не ведает, что завтра умрет». И действительно на следующий день заказчик умер. А Василий в 16 лет ушел из дому совершать свой подвиг и никогда в родные места не возвращался, но словно благословил их в ожидании появления храма. И в церкви Никиты Мученика до начала XX века хранился знаменитый образ святого на фоне Кремля, напоминающий, что «близ сей церкви была родина великого угодника».

Устроитель церкви Василий III тоже хорошо знал эти места. На Старой Басманной стоял его путевой дворец (он и сейчас частично сохранился в доме № 15), где великий князь останавливался перед въездом в столицу. До правления Петра I здесь же пролегала главная царская дорога в загородные резиденции Покровское, Рубцово-Преображенское, Семеновское и Измайловское. При Иване Грозном тут стояло несколько дворов иностранцев, находившихся на русской службе. Были здесь и земельные владения кремлевского Вознесенского монастыря.

В том же XVI веке появилась загадочная Басманная слобода. Ее приходским храмом и была Владимирская церковь. Историки пока не пришли к окончательному выводу, что же означает топоним Басманная.

По легенде, местность названа по фамилии любимца Ивана Грозного опричника Басманова, будто бы здесь он имел свой дом, но это оказалось ошибкой. На сегодняшний день существуют две научные версии. Согласно первой, здесь жили царские пекари, которые выпекали для царского и патриаршего двора «басманы» – мерный хлеб строго определенного размера или же с фигурами на верхней корочке, то есть с дворцовым клеймом – басманом. К этой версии склонялся и Владимир Даль. Вторая версия, ныне более принятая, гласит, что басманниками были ремесленники, занимавшиеся художественным тиснением на коже или металле: на тончайших металлических листах выдавливали узоры и обкладывали ими деревянные кресты и оклады икон, так что спрос на их изделия был велик, и они вполне могли составить население целой слободы. Есть и примиряющая версия: поскольку «басмой» именовалась в древности ханская грамота с вытисненной печатью, то позднее под этим словом понимали рельефные изображение или клеймо, которые могли наноситься и на хлеб, и на кожу, и на металл.

В старину Басманая часто называлась Покровкой, будучи ее продолжением. Здесь, у главной царской дороги, селились знатные фамилии, и Басманная стала московским феноменом – аристократическим островом на далекой окраине за городской чертой. Приходским храмом для «басманных вельмож» стала церковь Никиты Мученика.

Первый каменный храм на месте деревянного был построен в 1685 году, уже с приделом Никиты Мученика, в память проводов владимирских святынь, и он простоял до середины XVIII века.

Строительство нового прекрасного храма, дожившего до наших дней, иногда связывают с деяниями Петра Великого. Расселив на Новой Басманной в Капитановой слободе своих офицеров, он, по легенде, собственноручно начертил проект их приходской Петропавловской церкви. Контраст между храмами Старой и Новой Басманной оказался слишком велик, и тогда старобасманцы решили тоже построить себе великолепную церковь. К тому же их храм, пострадавший во время пожара 1737 года, когда выгорела Старая Басманная, уже был ветх и тесен для разросшегося прихода.

И в 1745 году, в правление Елизаветы Петровны, священники и прихожане Никитского храма подали прошение о разборке старого и о построении на его месте нового, более просторного храма с тем же посвящением на средства местных купцов. Просьба была удовлетворена, и вместе с тем вышло разрешение освятить второй придел в честь Рождества Иоанна Предтечи по именинам одного из храмоздателей – Ивана Рыбникова. Строить храм, к счастью для прихожан, поручили князю Дмитрию Васильевичу Ухтомскому, лучшему московскому архитектору эпохи елизаветинского барокко, именем которого при советской власти спасали от сноса храмы, приписав их его авторству, как например, замосквореченский храм Климента Римского. (Отметим, что некоторые считают архитекторами Никитской церкви А. Евлашева или К. Бланка.)

Уже в 1751 году новая церковь была освящена. По приделу она осталась известной как храм Никиты Мученика, но ее главный престол был по-прежнему освящен в честь Владимирской иконы Божией Матери. Ухтомский сотворил настоящее чудо. Он бережно отнеся к наследию старины: вместо того, чтобы разобрать старый храм, мастер не тронул древние стены, а перестроил их в трапезную с двумя приделами. С востока он на одной оси построил храм, а с запада – нарядную ярусную колокольню, так что храм вышел традиционно «кораблем», как это было принято с петровской эпохи. Колокольня завершена небольшим изящным шпилем. Храм кажется огненным от контраста белоснежного декора красных стен и сверкающей позолоты куполов. Он стал жемчужиной редчайшего в Москве елизаветинского барокко, но в то же время выглядит совсем по-московски «пряничным».

Никитский храм стал, бесспорно, лучшим московским произведением Ухтомского, хотя этот замечательный архитектор сделал Москве еще много хорошего. Он принадлежал к обедневшему, но славному и древнему княжескому роду, происходившему от самого Рюрика и князя Всеволода, сына Юрия Долгорукого, а фамилия была получена от Ухтомской волости, что на реке Ухтоме. Родиной архитектора было село Семеновское Ярославской губернии – то самое Пошехонье, которое Салтыков-Щедрин аллегорически описал как символ духовного и материального убожества, мелочности, скудости. Однако именно отсюда вышел лучший мастер самого роскошного архитектурного стиля. Учился он в знаменитой Школе математических и навигационных наук, что тогда находилась в Сухаревой башне, и затем был отдан в команду архитектора И.В. Мичурина, возводившего по проекту Растрелли киевскую церковь Андрея Первозванного. Командами назывались ученические школы при маститом архитекторе, которые создавались по указу Петра I для обучения на практике: учащиеся должны были помогать учителю на стройках и набираться опыта.

В 1745 году, когда начала строиться Никитская церковь, Ухтомский создал свою команду, и на ее базе – собственную архитектурную школу в Охотном ряду. Это была первая в России школа, где началось профессиональное архитектурное образование, поскольку строительная практика сочеталась с теоретическими занятиями и углубленным изучением архитектурной теории по античным трактатам. В то же время Ухтомский с учениками (а среди них были М. Казаков, А. Евлашев, И. Старов) вел огромную практическую работу, например по обмерам и укреплению зданий Московского Кремля. Сам он был очень плодовитым архитектором, возводивший символы старой Москвы. В 1755 году именно он перестроил здание Главной аптеки на Красной площади для открытия в нем на первых порах Московского университета. Он же построил знаменитый Кузнецкий мост через Неглинку, так как прежний деревянный затопляло в паводки, и предложил разместить там первый в Москве деловой купеческий центр в едином архитектурном ансамбле. В числе других его московских творений – церковь Алексия Митрополита на Николо-Ямской близ Рогожской слободы, колокольня церкви Параскевы Пятницы на Пятницкой улице в Замоскворечье, церковь на Лазаревском кладбище, и, конечно же, великолепные Красные ворота, которые были возведены деревянными в честь коронации Елизаветы Петровны и сгорели в 1748 году, после чего Ухтомский выстроил новые. Последним его московским неосуществленным проектом был Дом инвалидов в районе Симонова монастыря для пострадавших в Семилетнюю войну с Пруссией. Лебединой песней архитектора стала колокольня Троице-Сергиевой лавры, оконченная незадолго до его смерти в 1770 году, которую называют триумфальным и глубоко национальным творением гениального зодчего. Подобная колокольня могла появиться и в Москве – проект Воскресенской башни Китай-города Ухтомский составил по мотивам своей грандиозной звонницы в лавре, но он тоже не был осуществлен.

Феномен архитектора Ухтомского: практически все его творения не дожили до наших дней, хотя ему повезло больше, чем Баженову. Его шедевры не ломали при его жизни – они были отклонены, не осуществлены, заменены, перестроены, разобраны и даже закопаны, как Кузнецкий мост, или разрушены при советской власти по идеологическим мотивам, как Красные ворота и Пятницкая церковь. И потому оставшиеся крупицы особенно ценны. Таким памятником Ухтомскому в Москве осталась церковь Никиты Мученика.

В 1760 году архитектора несправедливо обвинили в растратах. Школу закрыли. Ему пришлось выйти в отставку и осесть в собственном доме, что стоял в приходе церкви Смоленской Богоматери на Плющихе. Ревизия выявила ложность обвинения, но в 1767 году Ухтомский навсегда покинул Москву и уже не вернулся ни к строительству, ни к преподаванию. Он умер 15 октября 1774 года в селе Архангельское-Дубки в Тульской губернии. Даже могила его была утеряна, и лишь сравнительно недавно обнаружили его надгробие.

Пожар 1812 года почти не тронул Никитский храм и прилегающую застройку. К тому времени Старая Басманная превратилась в столь аристократический уголок Москвы, что ее иногда сравнивали с Арбатом и Пречистенкой. На «барской улице» селились и многие знаменитости. Все они были прихожанами церкви Никиты Мученика, которая процветала и славилась именами тех, кто молился под ее сводами.

На углу с Земляным валом, там, где сейчас сквер, находилась усадьба графа Петра Александровича Румянцева, знаменитого полководца, героя русско-турецкой войны. В 1819 году его сын Николай Петрович, основатель Румянцевского музея, продал ее купцу М. Варенцову.

На левой стороне улицы и сейчас стоит в перестроенном до неузнаваемости виде усадьба легендарного «бриллиантового князя» Александра Борисовича Куракина, прозванного так за любовь носить обильные алмазные украшения на костюме, расшитом золотом. Втаком виде его запечатлел художник В. Боровиковский. Куракин был другом детства императора Павла I, воспитывался вместе с ним, был обласкан самодержцем, когда тот вступил на престол, но не избежал опалы. Удалившись в Москву, князь в 1798 году купил владение на Старой Басманной и пригласил маститого архитектора Родиона Казакова построить дом, который расписывал Доменико Скотти. Так появился Куракинский дворец, с которым связана одна из интереснейших историй старой Москвы.

Хозяин нечасто бывал в нем, получив назначение послом в Австрию, а потом в Париж. Он участвовал и в подписании Тильзитского мира в 1807 году. А через три года на балу по случаю бракосочетания императора Наполеона вспыхнул пожар. Куракин, уступая дорогу женщинам, получил сильнейший ожог от своего костюма, на котором раскалилась сплошная золотая отделка.

Говорят, он оставил столько внебрачных детей, что после смерти в 1818 году ему было даже отказано в надгробном слове. И тем не менее, эти наследники, бароны Вревские, в 1826 году предоставили дворец на Басманной, не пострадавший в Отечественной войне, французскому послу Огюсту Мормону для резиденции на время коронации Николая I. Император и сам побывал в этом доме на балу, но об этом чуть ниже.

А в 1836 году дом продали для Межевого института. Здание перестроил архитектор Тюрин, возводивший поблизости новый Елоховский собор. Первым директором института на Старой Басманной был С.Т. Аксаков. Он пытался помочь своему знаменитому собрату по литературной деятельности и в марте 1838 года устроил сюда учителем русского языка очень нуждавшегося Виссариона Белинского, но тот вдруг уволился в октябре того же года. Бывал здесь и Достоевский: его сестра Вера была женой преподавателя Александра Иванова и жила здесь на казенной квартире, где часто останавливался писатель.

В 1867 году Межевой институт переехал в другое здание, и позднее в Куракинском дворце разместили Александровское коммерческое училище, основанное в 1880 году в память освобождения крестьян. Здесь готовили образованных коммерсантов столь нужных для капиталистической эпохи и оттого сурово преподавали точные науки. В1888 году перестроенноеархитектором Б.В. Фрейденбергом здание было освящено, вероятно, духовенством Никитского храма. В совет попечителей вошли братья Третьяковы, а среди выпускников был писатель А.М. Ремизов. Теперь здесь – Московский государственный университет инженерной экологии, бывший МИХМ.

А Межевой институт перевели в Гороховский переулок, дом № 4 – в другой аристократический дворец, прежде принадлежавший еще одному знатному прихожанину Никитской церкви Ивану Ивановичу Демидову, представителю знаменитой династии. Его дальние родственники владели в этих краях еще одним домом – Слободским дворцом на Вознесенской улице и были прихожанами соседнего Вознесенского храма на Гороховом поле. А этот Демидов не пожелал заниматься ни фамильным горным делом, ни доставшимся от отца наследством. Он продал отошедшие к нему заводы, и в 1789–1791 годах Матвей Казаков выстроил ему в Гороховском новый дворец по красной линии переулка: центральная ось фасада ориентирована на колокольню церкви Никиты Мученика. Демидов пожертвовал Никитскому храму великолепную ограду.

Позднее дом был продан купцу-старообрядцу Быкову. Тот поселился в домике привратника, и раз в году на Пасху преподносил себе оригинальный подарок: отпирал дворец и обходил его «золотые комнаты». Их стены были покрыты разноцветным шелком – каждый цвет в своей комнате, и каждая комната была украшена позолоченной деревянный резьбой. В них тоже бывал Достоевский, когда здесь разместился Межевой институт. Он хорошо знал эти места, так как в юности вместе с братом Михаилом учился в частном пансионе Л.И. Чермана на Новой Басманной.

Гороховский переулок был косвенно связан и с другим деятелем русской литературы. В XVIII веке здесь стоял дом, в котором жил настоятель Никитской церкви протоиерей Иван Иванов, дядя И.Г. Григорьева, который был дедом Аполлона Григорьева. Священник приютил у себя племянника на первых порах его пребывания в Москве, куда тот пришел в поисках жизненной удачи. Потом сам Аполлон Григорьев, уже известный поэт и критик, вспоминал, как он, гуляя по ночам, часто приходил к Никитской церкви, в раздумьях садился на паперть и ждал, не явится ли к нему старый дед «разрешить множество тревоживших душу вопросов».

Вернемся на Старую Басманную. В районе дома № 20 находилась усадьба А.И. Бабушкина, одного из храмоздателей Никитской церкви и одного из первых русских текстильных мануфактурщиков. В середине XIXвека этот участок купил другой известный фабрикант – Михаил Бостанджогло, который, по преданию, первым ввел в употребление папиросы. А соседний дом (№ 22) принадлежал Сухово-Кобылиным, родственникам писателя.

На противоположной стороне – легендарный особняк № 23, выстроенный учеником Матвея Казакова архитектором Жуковым. Он принадлежал Ивану Матвеевичу Муравьеву-Апостолу и его трем сыновьям-декабристам – Сергею, Матвею и Ипполиту. Они тоже были прихожанами Никитского храма, о чем осталась запись в его исповедальных росписях.

Дворянская фамилия Апостолы – молдавского происхождения. Они переселились в Малороссию еще при Богдане Хмельницком. Их потомок Данило Петрович Апостол, дальний родственник и тезка последнего выборного гетмана Малороссии Данилы Павловича Апостола, имел сестру, которая вышла замуж за генерал-майора Матвея Артамоновича Муравьева. Их сыну Ивану Матвеевичу, «басманному вельможе», император Александр I дозволил носить двойную фамилию Муравьев-Апостол. За какие заслуги? Полагают, что род Апостолов уже не имел прямых наследников, и так государь позволил сохранить фамилию. Натан Эйдельман предложил более интересную версию: Иван Матвеевич Муравьев не участвовал в заговоре против Павла I в марте 1811 года и за это получил в награду двойную фамилию предков.

Иван Матвеевич был весьма далек от революционных настроений. Очень образованный офицер, он пребывал в милости и у Екатерины Великой и у Павла I, служил послом в Гамбурге и в Испании, состоял «кавалером» при великих князьях Александре и Константине, но в 1805 году все же попал в опалу и поселился в Москве. Дом на Старой Басманной перешел к нему в 1815 году в качестве приданого после второй женитьбы на Прасковье Грушецкой – тогда его имя впервые упоминается в исповедных росписях Никитского храма как нового прихожанина с домочадцами. Кстати, хозяин был талантливым писателем: считается, что под влиянием его «Путешествия по Тавриде» Пушкин написал «Бахчисарайский фонтан». А в 1816 году, согласно тем же исповедным росписям Никитского храма, в его приходе жил поэт Константин Батюшков, друживший с этой семьей.

В декабре 1825 года все три сына стали руководителями восстания. С их участием был поднят мятеж Черниговского полка. Младший Ипполит, видя поражение, застрелился, чтоб не сдаваться. Сергей был повешен в Петропавловской крепости 13 июля 1826 года вместе с Пестелем, Рылеевым, Каховским. Матвею заменили смертную казнь каторгой. После амнистии 1856 года он вернулся в Москву и дожил до глубокой старости. Дом же на Старой Басманной был продан и позднее в нем открылся детский приют ведомства императрицы Марии Федоровны. Он чудом уцелел в капиталистической лихорадке, когда на его месте едва не появился очередной доходный дом. После революции Луначарский хотел открыть здесь музей декабристов, но идея осуществилась только в 1986 году, а через несколько лет он закрылся из-за аварийного состояния особняка.

Вторая веха в его истории – современная. Этот дом стал одним из трех в Москве, сданных в аренду потомкам прежних владельцев (кроме него, это еще чайный дом Перлова на Мясницкой и избушка Пороховщикова в Староконюшенном). Муравьевы-Апостолы, приехавшие в Россию в 1991 году, увидев плачевное состояние дома, решили сами восстановить его для музея.

Тесней всего Старая Басманная оказалась связана с именем А.С. Пушкина, потому что здесь жил его любимый дядюшка Василий Львович, которого поэт назвал своим «парнасским отцом», а тот его – «братом по Аполлону». Франт, мот и светский баловень, (говорили, что у него в мире три привязанности: сестра Анна Львовна, князь Вяземский и однобортный фрак), он успешно обрел себя на поэтическом поприще, дружил с литературной элитой Москвыи был в чести у Гаврилы Державина. Василий Львович примкнул к карамзинистам, приверженцам живого русского языка, выступавших против А. Шишкова, сторонника архаизмов и славянизмов, и приобщал юного Пушкина к красивой русской речи. Вообще он имел такую литературную славу, что Пушкина поначалу называли племянником Василия Львовича, и только потом уже Василия Львовича величали дядюшкой Пушкина.

В 1811 году именно он увозил мальчика в Царскосельский лицей (при этом умудрился прокутить 100 рублей, подаренные племяннику «на орехи»). Именно он первым обратил внимание на его гениальное дарование. И именно в его дом на Басманную Пушкин приехал сразу после аудиенции у Николая I, состоявшейся в кремлевском Николаевском дворце 8 сентября 1826 года. Император тогда отправился тоже на Старую Басманную, на бал к французскому послу Мормону в Куракинский дворец, предоставленный потомками бриллиантового князя, и именно в том доме государь произнес историческую фразу: «Я только что разговаривал с умнейшим человеком в России». С этого же бала, узнав о возвращении Пушкина в Москву, сбежал его друг С.А. Соболевский и прямо в бальном костюме явился в домик Василия Львовича. Здесь Пушкин немедленно поручил ему передать графу Федору Толстому (Американцу) вызов на дуэль, которая не состоялась.

Только историки задаются вопросом, в каком именно доме на Басманной все это происходило. Дело в том, что дома было два. Один из них под номером 36 Василий Львович снимал у В. Кетчер, вероятно, матери Н.X. Кетчера, друга Герцена и Огарева. В несохранившемся доме № 28 жила его любимая сестра Анна Львовна. После ее смерти в октябре 1824 года дом перешел к Василию Львовичу по наследству, и свои последние годы он провел в нем, но когда состоялось новоселье, неизвестно. Все это точно происходило в приходе Никитского храма, так как в нем отпевали Василия Львовича.

Последние годы он уже не мог посещать свою церковь, страдая от жестокой подагры. И так рад был предстоящей свадьбе племянника, что плакал от радости, узнав о помолвке. Сообщая Вяземскому, что Александр «огончарован», он собирался преподнести молодым супругам в подарок стихи собственного сочинения. Однако свадьбу пришлось отложить из-за его смерти.

Пушкин присутствовал при кончине дяди 20 августа 1830 года. Простившись, он вышел из комнаты, а священник Никитской церкви приступил к таинству соборования, во время которого при чтении молитвы умиравший мирно испустил дух. Все расходы по похоронам поэт взял на себя, чтобы не тревожить отца, хотя это сильно сказалось на его финансовых обстоятельствах. 23 августа в 9 утра в Никитской церкви собрался цвет московской интеллигенции: П.А. Вяземский, Н.М. Языков, М.П. Погодин, Н.А. Полевой, И.М. Снегирев. Вяземский вспоминал, что «протопоп в надгробном слове упомянул о занятиях его по словесности, и вообще говорили просто, но пристойно». Пушкин молился, стоя у гроба. Отсюда процессия направилась на Донское кладбище, где был похоронен отец покойного Лев Александрович. Пушкин нес гроб с телом дяди до самого кладбища, хотя по другим воспоминаниям, он шел пешком за гробом всю дорогу от храма до Донского монастыря, мрачный и подавленный.

Поэт едва сам не стал прихожанином Никитского храма. Он собирался вступить в права наследства, так как у дяди не было законных детей, но тот отписал имущество и дом внебрачным отпрыскам, которые официально назывались «воспитанниками», и эту волю покойного утвердил император. Пушкин унаследовал лишь старинную печатку, оставшуюся у Василия Львовича от отца.

А на углу Токмакова переулка, в доме № 30 жил еще один знаменитый прихожанин Никитской церкви – художник Федор Степанович Рокотов. Он считал себя коренным москвичом, так как родился в селе Воронцово в 6 верстах от Калужской заставы крепостным князя П.И. Репнина, но по некоторым данным был его незаконным сыном, зачисленным в крестьянскую семью. Есть версия, что в юности он учился у иконописцев, а потом в мастерской Ивана Аргунова, крепостного Шереметевых. Судьба оказалась к нему благосклонной: на него обратил внимание граф Иван Шувалов и увез в Петербург, где тот поступил в Академию художеств. Вскоре по просьбе Ломоносова ему было поручено скопировать с мозаики портрет императрицы Елизаветы для Московского университета. Свой первый заказ Рокотов исполнил столь успешно, что его заметили при дворе и поручили написать парадные портреты Петра III и малолетнего наследника Павла Петровича. В апреле 1762 года император дал Рокотову сеанс, и готовый портрет был подарен ему незадолго до смерти: художник удостоился за него звания адъюнкта живописи и права присутствия за обедом его императорского величества.

После дворцового переворота летом 1762 года последовал заказ на тронный портрет Екатерины II: она тоже позировала ему, едва ли не единственному из художников, удостоившихся подобной чести. Рокотов изобразил императрицу как олицетворение просвещенной монархии. Императрица была столь очарована этим портретом, что повелела остальные свои парадные изображения и особенно лицо писать по оригиналу Рокотова. В 1765 году 29-летний художник был удостоен звания академика живописи, и тут же оставил Петербург. Тому называют разные причины. То ли преподавание в Академии не оставляло возможностей для собственной работы, то ли художнику плохо было в великосветском Петербурге с его интригами, то ли его просто обошли званием адьюнкт-профессора.

В Москве Рокотов сначала снимал, а в 1785 году купил дом на Старой Басманной с мастерской во флигеле. Кстати, именно по исповедным росписям Никитского храма была установлена приблизительная дата рождения живописца – 1735 год. Рокотов часто посещал храм, молился в нем и смотрел на эту небесную красоту. Полагают, что отсюда, с Басманной, он уехал в свое последнее пристанище на Воронцовской улице близ Таганки. В Москве у вольного художника по-прежнему не было отбоя от знатных заказчиков: в мастерской на Старой Басманной находились одновременно около 50 портретов, где Рокотов рисовал только головы и лица, а помощники – все остальное. На одном своем последнем портрете Рокотов запечатлел легендарную княгиню Наталью Голицыну, ставшую прототипом старухи в «Пиковой даме». По преданию, она была внучкой Петра Великого от его внебрачной связи, имела знакомство с графом Сен-Жерменом и обожала карты. Она даже пережила Пушкина и умерла в декабре 1837 года, немного не дожив до 100 лет.

В начале 1790-х годов Рокотов стал терять зрение, его звезда медленно закатилась. Он умер 12 декабря 1808 года и был похоронен в Новоспасском монастыре около башни. Могила его утеряна.

И еще одна достопримечательность находится в Гороховском переулке, дом 10. До революции в этом здании располагалась известная женская гимназия Веры Николаевны фон Дервиз, связанная с трагической судьбой членов этой семьи. Павел Григорьевич фон Дервиз, далекий потомок шведов, пришедших на службу в Россию, стал крупнейшим железнодорожным магнатом, но их с женой постигло глубокое несчастье – сын и дочь оказались смертельно больны туберкулезом. После того, как в 1874 году умер сын Владимир, отец основал в его память детскую Владимирскую больницу в Сокольниках – в советскоевремя она была известна как Русаковская. А в 1881 году в Германии скончалась дочь Варя, которой едва исполнилось 16 лет. Отец приехал на вокзал встречать ее гроб и на перроне умер от инсульта.

Вера Николаевна, потеряв двух детей и любимого мужа, посвятила себя благотворительности и решила устроить женскую гимназию с пансионом. В то время хорошие женские гимназии были достойного уровня, в них воспитывали не щедринских «ангелочков», а культурных, образованных женщин. Согласно желанию основательницы в ее заведение принимались девочки только из благородных православных семей, но потом она разрешила прием католичек, лютеранок и разночинок.

В 1881 году гимназия фон Дервиз открылась в доме на Старой Басманной № 13. А в 1898 году Вера Николаевна купила для нее особняк в Гороховском переулке. На втором этаже в большом актовом зале совершались ежедневные молитвы и проводились торжественные собрания. Основательница особо пожелала, чтобы в зале был помещен портрет покойной дочери Варвары и чтобы в день ее рождения служились панихиды (к этому, по всей видимости, привлекались священники Никитского храма), а в день ангела проводились торжественные годовые акты в гимназии – награждение лучших учениц, балы, благотворительные концерты. В них, кстати, участвовала молодая А.А. Яблочкина. Правда, под псевдонимом, потому что актриса императорского Малого театра не имела права выступать в частных мероприятиях.

Поначалу в пансионе проживали 16 гимназисток – по числу лет Вареньки, – носившие строгую форму: коричневое платье с черным фартуком, коса и непременный большой бант. Столь же строгой была и дисциплина. Гимназия стала одной из лучших в Москве. В декабре 1901 года В.П. фон Дервиз была выражена личная благодарность императора Николая II за пожертвования в пользу этого учебного заведения. Здесь учились дочери московской интеллигенции и буржуазии – Морозовых, Лялиных и других. В 1906 году после смерти матери сюда поступила на полный пансион Марина Цветаева – по собственному желанию, чтобы уйти из дома. Здесь она успела написать стих «Дортуар весной», но вскоре ее выгнали за неблагонравное поведение, революционные бунты и дерзости, которыми она заражала остальных воспитанниц. С таким характером, какой был у юной Цветаевой, сложно было подобрать учебное заведение, чтобы оно не вызвало у нее бунта, и она сменила еще несколько гимназий, пока не доучилась кое-как в частной гимназии Брюхоненко в Столовом переулке.

Второй знаменитостью была актриса Рина Зеленая, учившаяся здесь с 1911 по 1919 год. Потом она с юмором вспоминала, как легко и приятно ей было учиться: «Никакие «ять» мне были не страшны, я на глаз примеривала, как написать красивее, и писала правильно». А когда началась Первая мировая война, гимназистки демонстративно перестали учить уроки по немецкому языку, и бедный учитель не смел этому перечить.

Преподавателей же Вера Николаевна отбирала с такой же строгостью, в которой держала своих питомиц. Интересно, что географию преподавал И.В. Юркевич, прежде состоявший домашним учителем детей Савы Мамонтова в Абрамцево. Много времени уделялось изучению закона Божьего. Питомицы часто бывали и в Никитском храме.

Летом 1905 года в храме случился пожар от непогашенного кадила, как сообщали газеты, и тогда сгорел чтимый образ святого Василия Блаженного – словно в знак грядущих испытаний. А вход в церковь осенял Иверский образ Божией Матери. Тогда близ храма на казенной квартире жил Николай Иванович Астров, сын врача Межевого института. Он вспоминал, как, проезжая мимо храма в гимназию, по завету бабушки всегда осенял себя крестным знамением, глядя на эту икону. Астров стал примечательной личностью в истории Москвы. Он вошел в состав Временного правительства, весною 1917 года был московским городским головой, а после Октябрьской революции стал инициатором создания Комитета общественного спасения, организовавшего сопротивление большевикам. После поражения, в том же ноябре, Астров участвовал в создании первой подпольной антисоветской организации («Девятки») и был избран членом Учредительного собрания. Потом примкнул к генералу А.И. Деникину и умер в эмиграции.

В начале XX века в Никитском храме служил знаменитый протодиакон Михаил Холмогоров, чей необыкновенный бас собиралась слушать вся Москва. В поклонниках у него была Нежданова. Скульптор Меркуров лепил его голову, художник Павел Корин запечатлел его в портрете к картине «Уходящая Русь» а Михаил Нестеров – в картине «На Руси» в центральном образе московского царя. Он окончил филармонию с золотой медалью, ждали, что он будет артистом, но мать отсоветовала ему идти на сцену: «Куда тебе, Миша, в артисты, с твоей-то простотой? Заклюют тебя за кулисами. Иди уж ты в диаконы – послужи Господу». Когда он служил диаконом в Никитском храме, его приглашал к себе Зимин, владелец известной частной оперы, спеть у него пушкинского Пимена, уговаривая: «Ведь Пимен-то лицо духовное!».

Его называли вторым Шаляпиным. Только если Шаляпин был прежде всего артист, то «Холмогоров был весь молитва», как вспоминал один его современник, рассказывая, что «Верую» он пел лучше Шаляпина. «Когда он возглашал: “Им же вся быша”, делалось страшно. Казалось, что молящимся открывается тайна творения». Его величественный образ напоминал апостолов в «Тайной вечере» Леонардо да Винчи. Во время ареста патриарха Тихона Холмогоров дал слабинку и присоединился к «живой церкви», но скоро покаялся и был лично прощен святителем Тихоном. В марте 1925 года отец Михаил участвовал в панихиде по усопшему патриарху в соборе Донского монастыря. А на своей квартире, в доме причта на Старой Басманной, № 14, он устраивал домашние музыкальные вечера, на которые приходили почитатели его певческого дара. Среди них были великий химик Н.Д. Зелинский и дирижер Н.С. Голованов, а однажды дом посетил митрополит Дмитровский Трифон (Туркестанов), который когда-то рукополагал Холмогорова в сан диакона.

В 1929 году он оставил Москву и вернулся только в 1943 году, но уже в другой храм – апостола Филиппа на Арбате, где служил до кончины, последовавшей в 1951 году. Но перед тем он принял участие в торжественной интронизации патриарха Алексия (Симанского) в Богоявленском соборе, возгласив ему многолетие.

Никитский храм тоже остался верным святому патриарху Тихону и Православной Церкви. Этим он привлек к себе множество прихожан из других районов Москвы, чьи приходские церкви захватили обновленцы. Храм держался стойко во многом благодаря его последнему настоятелю протоиерею Иоанну. Служба здесь по-прежнему велась по каноническому уставу, хотя власти не раз покушались и на настоятеля, и на храм – таких в Москве оставалось немного.

В 1930-х годах вся правая сторона Старой Басманной, уже носившей имя Карла Маркса, была предназначена к сносу с целью расширения улицы, а на участке, где стоял храм, собирались строить Дом Советов Бауманского района. В марте 1933 года президиум Моссовета принял решение: «церковь так называемого Никиты» закрыть и снести. Сохранились тяжелые воспоминания о закрытии храма, явственно напоминающие известную историческую сцену времен Ивана Грозного. Когда протоиерей Иоанн завершал литургию, в храм вошли вооруженные сотрудники НКВД, сорвали с него облачение и поволокли к выходу. Отец Иоанн хотел благословить паству, но его столкнули с солеи. Тогда он обратился к царским вратам, троекратно перекрестился и сам направился к выходу. Немногие прихожане, кто был тогда в храме, оцепенели от ужаса. На паперти отец Иоанн хотел обернуться, чтобы еще раз осенить себя крестным знамением, но его штыками вытолкали из храма. Не оставляли и мирян: 17 февраля 1938 года на Бутовском полигоне был расстрелян мученик Василий Иванов, староста Никитской церкви, не побоявшийся заявить на допросе о своих православных и монархических убеждениях.

Храм был разграблен и разорен (хотя есть предание, что священники успели спрятать святыни в особый тайник), но не снесен: то, что случилось дальше, иначе как чудом, назвать нельзя. Президиум Моссовета изменил свое решение, вероятно потому, что сектор науки Наркомпросса, пытавшийся спасти Никитский храм от сноса, предложил использовать для «нужд города» соседнюю церковь Вознесения на Гороховом поле, так как она не имела столь ценного стильного убранства. Уже летом 1933 года власти отказались от сноса Никиты Мученика, но факт его ценного убранства при этом проигнорировали, рекомендовав передать его здание Лесотехническому институту. И про Дом Советов на этом месте тоже почему-то забыли. Барочное убранство было уничтожено, демидовская ограда частично разобрана, но здание церкви уцелело.

Оно побывало учебным залом районной бригады ПВО, складом министерства культуры СССР, общежитием и прочими службами для «нужд города», и даже получило частичную реставрации как памятник, состоящий на государственной охране, пока в наши недавние дни его не вернули Церкви.

В июле 1997 года Святейший Патриарх Алексий II совершил его освящение. И ныне этот сверкающий позолотой, огненный храм в белокаменных узорах напоминает изящный, но величественный корабль, плывущий по историческим водам Старой Басманной.