Молитва офицера

Год спустя

Константин Васильев. Фото из «Личного дела»

Никто полковника посмертно не наградил, мол, действовал он во внеслужебное время и без приказа. А СМИ (телевидение и центральные газеты) вообще замолчали факт самопожертвования, словно не было такого эпизода. А ведь сколько уже телефильмов снято о «Норд-Осте», сколько очерков написано... Только товарищи Константина – офицер-афганец Андрей Митрофанов с немногочисленными друзьями – пытались восстановить справедливость, обращаясь с письмами в разные инстанции. Да мама Константина, Надежда Степановна, хлопотала, чтобы в саровской школе, где он учился, был устроен уголок памяти.

Между тем публикация в нашей газете (Просто русский офицер..., «Вера», № 534) получила горячий отклик. К нам в редакцию позвонили даже из Сыктывкарской школы милиции, попросив дополнительные материалы о Константине Васильеве, чтобы «на его примере воспитывать курсантов». А сыктывкарский тележурналист Владимир Кривцун пошёл ещё дальше – просто поехал в Москву и снял фильм о подвиге полковника. К его удивлению, он оказался первым телевизионщиком, взявшимся за эту тему. А ведь уже минуло пять лет после «Норд-Оста». В ноябре его фильм «Небесный воин» стал призёром на международном кинофестивале «Радонеж».

Нынче в конце января вновь довелось мне увидеть Андрея Митрофанова – в Москве, на «круглом столе», посвящённом чудотворениям в Русской Православной Церкви. Выступая там, он поблагодарил «ребят с Севера, которые написали о Косте и – единственные – осмелились снять фильм, показать его по местному телевидению». Участникам встречи Андрей раздал копии «Небесного воина». А затем поведал то, зачем, собственно, пришёл на этот необычный «круглый стол», – о мироточении фотографии Константина Васильева. Происходит оно на квартире одного молодого москвича, который однажды, когда на него напали хулиганы, вдруг вспомнил о полковнике, вставшем на защиту заложников, и мысленно попросил у него помощи.

– Мы не очень-то придавали значение этому мироточению, – рассказал офицер-афганец, – но вот такой эпизод. 8 декабря умерла Костина мама, Надежда Степановна. Она жила в Сарове и часто болела. На ней тяжело сказались гибель любимого сына и последовавшая затем бездушная реакция на письма, в которых она просила как-то отметить подвиг Константина. Не для себя она просила, а чтобы подрастающее поколение узнало о самоотверженности русского офицера, чтобы гибель сына не была вроде как напрасной. Вот эта бездушная реакция чиновников её доконала. Положили её в больницу со вторым инсультом. О том, что она умерла, никто в Москве не знал. Только спустя два дня, 10 декабря, мне позвонили, чтобы я сообщил Костиной дочери о похоронах и она успела оформить пропуск, ведь в Саров (Арзамас-16) так просто не пускают. И тогда же, 10-го, позвонили те люди, у которых находится мироточивая фотография. В последний раз я разговаривал с ними несколько месяцев назад, а тут вдруг звонок: «У нас происходит что-то странное, и продолжается это уже два дня. Снимок не просто мироточит, а фонтанирует». То есть миро не просто каплями стекало вниз, а фонтанчиком било вверх. Я, конечно, удивился, ведь эти люди не могли знать о смерти Надежды Степановны – из Сарова звонили только мне, к тому же номер их телефона я никому не говорил, они же стесняются этого мироточения, избегают публичности. Вот такое математически невозможное совпадение... Тут уж понимайте, как знаете.

На «круглый стол» вместе с Митрофановым пришёл молодой капитан ФСБ. О Константине он сказал кратко и проникновенно: «Что это была за личность? Обычный русский человек. Православный офицер. Человек из Святой Руси». Радостно было видеть, что в ФСБ служат теперь и такие искренние, верующие ребята.

Капитана ФСБ сопровождал высокий подполковник, слегка горбившийся, – Антон Маньшин, близкий друг Константина Васильева. Отправляясь в последний раз на войну в Чечню, он надел на себя нательный крестик друга – тот самый, который террористы сорвали с шеи Константина. И эта православная святыня уберегла его от неминуемой смерти... Когда Маньшину дали слово, меня поразила интонация этого человека: мягкая, размеренно-монотонная и какая-то осторожная, словно он боялся уронить выговоренное слово. Только потом я узнал, что это из-за контузии, полученной в Чечне. Резкая модуляция голоса вызывает боли в голове, и вообще для ветерана долгий разговор – пытка. Всё же Антон Леонидович не раздумывая согласился ответить на мои вопросы.

Бремя друга

Подполковник Антон Маньшин

– Насчёт медали для Кости... Тут говорилось, что наше государство никак не отметило его подвиг. Нет, добиться награды всё-таки удалось. В 2004 году полковник Константин Васильев посмертно награждён орденом Мужества. Правда, к ордену его представило не то подразделение, где он работал в Москве, а горно-тактическая группировка, что на Северном Кавказе. Я там служил, посоветовался с командованием – и было принято такое решение. Для боевых офицеров даже вопроса не возникло, что Костя действовал «без приказа». Подвиг есть подвиг...

– А вы Константина давно знали?

– Познакомились мы в 97-м году. Я тогда был в Москве, переходил на второй курс прокурорско-следственного факультета. Поскольку я уже послужил, имел звание старшего лейтенанта, то меня частенько ставили начальником патруля. И вот однажды маршрут патрулирования пролегал мимо Елоховского Богоявленского собора. Зашли мы с курсантами в храм, там шла вечерняя служба. И вдруг вижу майора, стоящего в правом приделе. Встретились мы взглядами... Это только военный может понять, о чём я сейчас говорю. Видите ли, когда офицер офицера встречает в храме, это очень приятно. Поклонились мы друг другу по-христиански. А когда служба закончилась, то потерялись среди людей. Отвёл я курсантов в казарму и пошёл в столовую академии. Сижу за столом, читаю Евангелие...

– Это у вас правило такое перед ужином?

– Нет, просто сидел читал, в столовой-то вечером безлюдно было. А с Евангелием, так сказать, никогда не расстаюсь, оно прошло со мной три войны в Чечне. И вот как раз читал 11-ю главу от Матфея. Тут дверь открывается, я не вижу, кто вошёл, ведь во время чтения Священного Писания нельзя отвлекаться. А этот человек сзади подходит и вдруг начинает вслух читать с того самого места, где я мысленно остановился: «Приидите ко мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы: возмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим: иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть...» Оборачиваюсь – а это тот самый майор! Так мы познакомились с Костей. И сразу подружились. Оказалось, он как раз поступал в ту самую академию, где я учился, только на другое отделение – судебное.

Он был старше на четыре года и по-хорошему завидовал мне, участвовавшему в боевых действиях. Он ведь служил офицером ракетных войск, поэтому в Чечню не попал. Но уж кто учился у кого – так это я у него. Учился его сокровенному качеству – любви к Богу, Отечеству и ближним своим.

– Какой эпизод, связанный с вашей дружбой, больше всего запомнился?

– Как он однажды взял на себя мою боль... В 2000 году после тяжёлого ранения под сердце я четыре месяца лежал в коме и выкарабкался только по молитвам старца Илия из Оптиной пустыни. После этого восстановился в армии, а также на прокурорско-следственном факультете. Учёба была запущена, поскольку сразу, как началась вторая чеченская кампания, уехал со своим полком.

– А где вы служили?

– В 15-м полку специального назначения. И вот, когда всё закончилось, в 2001 году я восстановился в академии. А поскольку здоровье было очень подорвано, то по благословению своего духовника я должен был каждую неделю причащаться. А тут по лености пропустил неделю, и сразу сказалось: пришёл с лекции, лёг на койку – и уже не мог встать. Сердце настолько сильно ныло, что пришлось сжать ладонями пружины кровати – только так чуть сбил боль. Тут в дверь постучали, входит Костя. Я было приподнялся, но он: «Всё понял. Лежи». Костя подошёл, встал на колени передо мной, взял молитвослов, свечку зажёг, стал молиться. А боль стала ещё сильнее, и взялся я за его руку, как утопающий. Костя вида не подаёт, а я так сжал, что его рука посинела. И вдруг, держа его руку, я почувствовал, что он прекратил молиться... наступила такая тишина, что были слышны треск и полыхание свечи. И мне стало легче – боль практически прекратилась. Я удивился, отчего так произошло, поворачиваю голову налево и вижу в ужасе: у Кости из глаз текут слёзы. Огромные, с палец. То есть Костя начал молиться сердцем – и взял всю боль на себя.

Исцеление пришло мгновенно. Мы встали, попили чай, у меня медок был липецкий, Костя ещё раньше привёз. На ночь он меня не оставил одного: вместе вечерние молитвы прочитали, затем не могли уснуть, полночи говорили о вещах сокровенных для него и для меня – о нашей России, о судьбе её.

А еше Костя вернул мне зрение. Это маленький такой эпизод его жизни. Но вот из него видно, какая Христова любовь есть в русских людях.

«Тебе ещё рано»

– Вы сказали, Костя вернул зрение. А как вы ослепли?

– Это произошло в ноябре 2003 года. Я служил в Ножайюртовском районе Чеченской Республики в подразделении, напрямую подчинённом Главному разведывательному управлению. Наша так называемая КТГ (комендантско-тактическая группа) выполняла три основные задачи: поддержание конституционного порядка, локализация и уничтожение бандформирований, помощь населению по отражению атак боевиков со стороны грузинской границы. Однажды поехал я сопровождать колонну из 25 машин в Ханкалу, чтобы загрузиться там боеприпасами, продовольствием и вещевым имуществом. Нужно было проехать через стык Ножайюртовского и Гудермесского районов. Это предгорный массив, и там есть «Чёрное ущелье», такая мёртвая зона, где часто случались засады. В боевое охранение нам дали три БМП, пять «бэтэров» и один БРДМ, а «шмелей» – вертолётов – почему-то не было. Хотя это обязательное условие в горах: когда колонна в ущелье входит, должна быть поддержка с воздуха. И вот, на свой страх и риск, пошли без воздушного сопровождения...

«Чёрное ущелье» примерно два километра длиной. Заходим туда – и сразу понеслось. Первая в колонне машина подрывается на фугасе. Затем гремит сзади – подорвали замыкающую. Колонна встала, и нас с высот начали методически расстреливать, как живую мишень. Я с брони спрыгнул, веду огонь по противнику с колена под углом 45 градусов, прикрываю рассредоточение бойцов. И тут чего-то замешкался: магазин-спарка закончился, достаю из разгрузки другой, чтобы перезарядить. И не заметил, как с расстояния 500-600 метров жахнуло из ручного противотанкового гранатомёта. Граната попала в десантное отделение БТРа, рядом с которым я находился. Заряд был кумулятивный, он выжег всё внутри машины, а мне огненной волной сожгло роговицу и сетчатку глаз. Одновременно бросило на броню. Ударился головой – всё померкло.

Как потом рассказали, бойцы схватили меня за разгрузку и закинули в уцелевший БТР, а минут через десять подошли и два звена МИ-8, ракетами сбили огневые позиции с верхушек ущелья. «Шмели» ещё продолжали преследовать боевиков, а меня и других раненых уже полным ходом эвакуировали в Ханкалу. Привезли в медсанбат – глаза в крови, весь обожжённый. Был я без сознания 12 часов. Прихожу в себя и с ужасом понимаю: ослеп. Пустота... Как я жить-то буду? Без видения окружающего мира, без чтения, без Евангелия? Вот честно говорю: и о Евангелии подумал, и что на богослужениях теперь в темноте стоять буду. Ещё подумал о лицах дорогих мне людей – я ведь никогда их больше не увижу. В таком ужасе находился я двое суток, спать не мог, только думал... И вот что в таких ситуациях человек начинает делать?

– Молиться?

– Какое там... Молиться-то я не умею. В такой ситуации начинаешь не молиться, а просто клянчить, попрошайничать у Бога. Что просил? Чтобы Господь вернул зрение хотя бы немножко на один глаз. Хирург мой, майор медицинской службы Николай Валентинович, сразу честно сказал: «Всё, майор, ты отвоевал, глаза навсегда потеряны». И стал готовить меня к ампутации левого глаза. А я, цепляясь за последнюю надежду, просил Христа, Царицу Небесную, Царя-мученика и Женю Родионова – солдата, которого мне посчастливилось знать. И, конечно, молился своему небесному покровителю – преподобному Антонию Сийскому.

Только на третьи сутки смог, наконец, уснуть. И вижу во сне палату нашу, расположение коек, на них четырёх человек – со мной ведь ещё три офицера лежали. Ещё вижу справа окно, оттуда падает луч света, из которого выходит Костя, который уже год как погиб. Спрашиваю: «Костя, ты?» Он такой же улыбающийся, как на фотографии, которую я с собой носил. Он: «Да, это я. Знаю, тебе сейчас очень плохо, но всё будет хорошо, Антончик». Он так прежде называл меня, как старший брат. Спрашиваю: «Костя, как тебе там?» Он: «Я тебе не передам, как хорошо...» Вот такой сон, к которому можно по-разному относиться, но он был вовремя и морально очень поддержал меня, фактически помог выздоровлению.

Мне тогда и вправду было очень плохо, даже физически. Это же Кавказ, высокогорье, где мне нельзя было находиться из-за перебоев с сердцем. И так всё сошлось – и боль физическая, и душевная, что устал я жить. И во сне спросил я друга: «Костя, может, мне уже к тебе пора присоединиться?» Он: «Тебе ещё рано». И тут подросток, который с ним был, подходит ко мне и кладёт ручку на глаза. Я думаю: кто это? Царевич Алексий? И в этот момент просыпаюсь. Как мне потом сказали, проспал я 14 часов. Меня не будили, хотя нужно было везти на операцию: мол, пусть отдохнёт. Но только я проснулся, Николай Валентинович начал разрезать бинты, чтобы сразу же отправить в операционную – там уже всё было готово для ампутации глаза. Бинты спали, и я в страхе начинаю реагировать на яркий свет, который струится справа, из окна. Того самого окна, из моего сна. А потом вижу хирурга: у него волосы дыбом стоят, на лице такое изумление! Он начинает рукой перед моими глазами водить, не веря, что я вижу. Сажает на коляску, везёт в лабораторию и давай всякими приборами проверять... Целый час мучил, повторяя одно и то же: «Такого быть не может!»

Через две недели меня самолётом отправили в Москву, в Фёдоровскую клинику. Пролежал там неделю. На вторые сутки туда приехал и мой духовник отец Валериан Кречетов. Как узнал он, что я в Москве, до сих пор понять не могу. Он меня исповедовал, причастил, пособоровал. И представляете такую картину: сидят два человека, один в ангельских, священнических одеждах, а другой в больничной пижаме, – и оба в слезах. Во время исповеди рассказал ему всё произошедшее со мной. И задал батюшке один вопрос: «Как так, я молился одним святым, а явились мой покойный друг и, кажется, царевич Алексий». Батюшка обнял меня за голову, прижал: «Понимаешь, у престола Бога Всевышнего, в свете Его славы, все равны. И кого сердце твоё хотело увидеть, того и увидело».

Вот такая у Кости любовь была – не оставил он меня. Подобное я только на Кавказе встречал, когда ребята на грани жизни и смерти не бросали своих друзей. Сам Костя мало пожил, всего 39 лет, но любовь его на земле осталась. И по сей день на моём жалком пути ко спасению Костя помогает мне.

– Вы ещё служите?

– Нет, полтора года назад, после ранения, отправили меня на пенсию по инвалидности. Так что я и духовный, и телесный инвалид, – осторожно, негромко смеётся полковник запаса.

– А как сейчас живёте, чем занимаетесь?

– Да как живу... Даже не знаю, что сказать. Жалкое барахтанье по плоскости спасения. Дом, церковь, монастыри, святые места – дефилирую по такой плоскости.

– Какие монастыри?

– Боголюбовский Андрея Боровского. И Оптина пустынь – буквально живу там, у старца Илия, который меня фактически выходил после первого тяжёлого ранения. Ещё монастырь Саввы Сторожевского – он рядом с нами находится. Ну и мой храм Покрова Божией Матери, где настоятелем о.Валериан Кречетов. Это в Одинцово.

– А сейчас куда из Москвы поедете?

– В Саров. Я ведь не смог побывать на похоронах у Костиной мамы, лежал в госпитале, только недавно выписался.

– Дай вам Бог здоровья и сил!

Записал М. Сизов