Народная монархия.
Выход России из Смуты был уникальной политической технологией

В конце XVIII века теория общественного договора и правильного устройства социального порядка была весьма популярна во Франции, однако попытка ее практического воплощения вызвала еще более ужасный революционный хаос, чем в Англии. Свержение и казнь короля, тотальный террор против аристократов, крестьян и даже против более умеренных революционеров закончился казнью радикалов-якобинцев и диктатурой олигархов, сменившейся диктатурой самозваного императора Наполеона Бонапарта, перенаправившего революционную энергию во все стороны света. Новый французский социальный порядок 15 лет пытались утвердить от Египта до Москвы при помощи революционной войны, закончившейся в 1814 году в Париже. Позднее во Франции произошло еще три революции. Их инициаторы всякий раз обосновывали свои попытки ограничения или свержения действующей власти требованиями свободы и установления правильного порядка правления. За такими лозунгами обычно следовала более или менее крупная резня, потом более или менее жестокая диктатура, истощавшая в итоге все силы страны перед лицом новых внешних и внутренних угроз. То же происходило в Испании, Португалии, Голландии, Швеции.

В XX веке игра в революционный порядок последовательно уничтожила Персидскую, Китайскую, Российскую, Австрийскую, Германскую, Османскую империи. Огненная волна террора несколько раз прошлась по большим и малым странам всех частей света. Законные и самозваные народные представительства от Берлина до Кабула сотни раз собирались, чтобы установить, наконец, «истинно справедливую власть», которая в итоге доставалась кучке диктаторов или вообще оккупационным войскам других стран. Те же страны, которым чудом удавалось сохранить старый порядок, не поступаясь при этом суверенитетом, твердо выучили урок Наполеона: хочешь избежать революции дома, экспортируй ее за границу. Особенно виртуозными учениками здесь оказались те же англичане и американцы.

А что же русские? Как был возможен социальный порядок у нас? Надо признать, все эти века мы послушно следовали за своими европейскими соседями в теории и существенно превзошли их на практике. Все теории порядка, возникавшие в России XVIII–ХХ веков, были выстроены на базе общественного договора. Екатерина II и Ульянов-Ленин, семинарист Сперанский и физик Сахаров – все они сходились в одном: для того чтобы выстроить справедливый порядок управления страной, надо как-то подорвать прежние традиционные «несправедливые и неправовые» общественные отношения и дать всем или хотя бы всем принадлежащим к высшим сословиям людям возможность заключить с государством «контракт» на обслуживание их неотъемлемых прав и свобод. Если контракт не будет соблюдаться властью, ее надо поменять (именно на этом теоретическом основании дворяне убили Петра III и Павла I, террористы-народовольцы – Александра II, а военные и думские заговорщики 1917 года свергли Государя-мученика Николая II).

Ну а если кто-то из жителей страны не захочет подписывать такой контракт? «Надо его убедить», – полагали либералы. «Гораздо проще заставить!» – говорили радикалы. «А как именно человек сможет убедиться, что его не обманывают, что предлагаемый ему договор действительно справедлив?» – тихо спрашивали верующие люди. Но к ним как в России, так и в Европе, никто не прислушивался. Между тем все эти века в русской истории сохранялся пример совершенно иного варианта выхода общества из хаоса олигархических диктатур и гражданских войн, найденный задолго до Гоббса, тут же опробованный на практике и… высокомерно не замеченный «специалистами».

В 1610 году Смута достигла своей высшей точки. Московское государство фактически прекратило свое существование. Свергнутый царь Василий Шуйский пленником отправился в Польшу, в Москве правил польский комендант полковник Александр Гонсевский, вне Москвы – кто хотел. Никем не контролируемые польские банды объединялись с русскими казаками и грабили. Не дождавшиеся выплаты жалования шведские наемники захватили Новгород и весь Русский Север.

В этих условиях решающим оказался мученический подвиг Патриарха Гермогена. Рязанский дворянин Прокопий Ляпунов, перед этим выступавший за Лжедмитрия I против Годунова, за Болотникова против Шуйского, за Шуйского против Болотникова, приложивший руку к свержению Шуйского, прочитал послания Патриарха, озвученные в призывах келаря и организатора обороны Троице-Сергиевой лавры преподобного Авраамия Палицына, и внезапно стал человеком. В его голове родилась идея созыва всенародного ополчения и создания временного правительства – Совета всей земли.

Первое ополчение рассыпалось, Ляпунов погиб, но его дело продолжил нижегородский купец Кузьма Сухорук, известный нам как Минин. Трудно представить себе, какую невероятную, неподъемную по сложности задачу выполнил этот человек: постоянные публичные выступления, рассылка писем по городам, организация работающего временного правительства, управление финансами, создание налоговой системы, «военной полиции», организация самого ополчения – и все это за полгода с небольшим! И какое смирение нужно, чтобы скромно отойти в сторону и дать командовать своим детищем специалисту – князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому-Лопате. Если вдуматься, сколько раз гибельность ситуации могла перейти «точку невозвращения», становится явным особый Промысел Божий о России. Но самое невероятное чудо – это то, что победители не перегрызлись между собой в борьбе за власть, а созвали Земский собор, заложивший фундамент дальнейшего развития России еще на три века.

В январе 1613 года почти 700 выборных от 50 крупнейших городов и региональных сообществ страны съехались в Москву. После долгой осады столица была разорена и почти полностью сожжена, но участники собора приступили к делу со всей возможной в тех тяжелых условиях торжественностью. Перед началом собора был объявлен трехдневный пост для очищения от грехов, а сами заседания проходили под сводами Успенского собора в Кремле. К иностранным претендентам, предлагаемым в русские цари, предъявлялось единственное требование – принять Православие. Предлагали Владислава Польского, «воренка» (сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек). Князь Трубецкой, природный Рюрикович и атаман гигантской шайки казаков, предлагал сам себя. Князь-герой Дмитрий Пожарский (тоже Рюрикович) почему-то предлагал шведского королевича, а если не подойдет, то и себя.

Но первое же решение собора – иностранных государей и «Маринкиного сына» не призывать – пресекло разногласия. Князь Трубецкой, вложивший в свое избрание колоссальные награбленные в Смуту деньги, даже заболел с досады. Можно рассуждать о роли казаков, боярских интригах, воле москвичей в избрании 16-летнего Михаила Романова, но, если обратиться к первоистокам идеи, мы увидим ясно высказанную волю покойного святителя Гермогена, предлагавшего Михаила еще три года назад, сразу после свержения Василия Шуйского. На этой кандидатуре были вынуждены остановиться и представители московской знати. Их тешила надежда, что такой кандидат будет марионеткой в их руках.

Так или иначе, 21 февраля 1613 года на заседании собора были собраны письменные мнения всех чинов, и везде значилось одно имя – Михаила Федоровича Романова. Сам Михаил Романов в момент своего избрания находился далеко от Москвы – в Ипатьевском монастыре в Костроме. В монастырь отправилось большое посольство. По свидетельству послов, они долго не могли добиться согласия юного Михаила принять царство. Против была его мать, «великая старица» Марфа, уступившая лишь слезным мольбам послов и всего народа. Отец Михаила, Патриарх Филарет, уже год находился в польском плену.

От имени Михаила была составлена грамота собору, в которой говорилось: «У нас того и в мыслях не бывало, что на таких великих государствах быть, по многим причинам, да и потому, что мы еще не в совершенных летах, а государство Московское теперь в разоренье, да и потому, что Московского государства люди по грехам измалодушествовались, прежним великим государям не прямо служили. И, видя такие прежним государям крестопреступления, позоры и убийства, как быть на Московском государстве и прирожденному Государю, не только мне?»

Однако 2 мая 1613 года Михаил Федорович все-таки торжественно въехал в Москву и уже 11 июля был венчан на царство в Успенском соборе. Началось трехсотлетнее царствование Романовых, эпоха превращения слабого, хотя и сравнительно крупного Московского государства в державу мирового уровня – Российскую империю.

Особенно ярко понимание религиозного смысла произошедшего проявляется в заключительных словах соборной клятвы, данной народом на Совете всей земли. Преступление против Государства и государя признается в ней равно преступлением церковным, религиозным, направленным против промыслительного устроения Русской земли и достойным самых тяжких духовных кар. «Если же кто не похощет послушати сего соборного уложения, – свидетельствует специальная Учредительная грамота, – которое Бог благословил, и станет иное говорить, таковой, будь он священного чину, от бояр ли, воинов или простых людей – по священным правилам Святых Апостолов и Семи Вселенских Соборов… да будет извержен из чину своего, и от Церкви Божией отлучен, и лишен приобщения Святых Христовых Таин, как раскольник Церкви Божией и всего православного христианства мятежник… и да не будет на нем благословения отныне и до века, ибо, нарушив соборное уложение, сам попал под проклятие».

Именно такой четкий и жесткий ответ дало русское общество начала XVII века на ключевой вопрос европейской социологии: «Как возможен порядок?» Если же рассмотреть реальную организацию власти после Смуты, выяснится, что Земский собор правил еще довольно долго и отходил от управления постепенно, по мере укрепления государственных структур. Авторитет его был очень высок, собор собирался всякий раз, когда требовалось решить что-то крупное, связанное с риском для страны, – изменить закон, объявить войну, заключить мир. Вот что вызывает удивление: за время Смуты народ научился самоуправлению, что блестяще доказал в первые, самые тяжелые годы после ее окончания. Европе тех лет было куда как далеко до такого уровня народной инициативы.

Через Земские соборы власть слышала общество, образовывалась обратная связь, намечались контуры симфонии, основанной на взаимной любви православного монарха и православного народа. Где еще, в какой стране монарх мог безбоязненно выйти к взбунтовавшейся черни?! Не к рафинированным «представителям нации», как во Франции, а к не очень трезвому и не очень чистому мужичью? Сын Михаила Романова Государь Алексей Михайлович Тишайший делал это неоднократно в полной уверенности, что русскому царю среди русского народа (даже бунтующего против представителей местной власти!) ничто не грозит. Все его потомки вплоть до 1881 года свободно, часто без всякой охраны ходили по столице и ездили по стране. Опасность покушения подстерегала русских царей лишь среди придворных аристократов.

«Русские – неуправляемая толпа, подверженная пьянству и склонная к мелким преступлениям. Они становятся легкой добычей организованной преступности… пронизывающей все и вся снизу доверху. Они неорганизованны и легко поддаются эмоциям. Им крайне нужен поводырь и жестокое и страшное руководство…

В России, этой огромной и извращенной стране, такое положение дел неизбежно», – писал пару лет назад в американском журнале The Global Politican некий Сэм Вакнин. Интересно, помнит ли он, что после Гражданской войны 1861–1865 годов и таинственного убийства президента-победителя Линкольна выборщики от южных штатов США не были допущены к избранию нового президента, а в самих побежденных штатах было введено прямое военное управление северян? И это не единичный пример, это норма неписанного европейского права: победитель в революции или гражданской войне никогда не делит власть с побежденным. В России же верховную власть избирали все: и те, кто ее защищал, и те, кто недавно пытался ее разрушить. Каялись и постились перед избранием одинаково и те и другие. Одни – за все, что сотворили дурного в годы Смуты, другие – за все, что не сотворили праведного, могшего эту Смуту ослабить или предотвратить. А потом и те и другие вручили верховной власти ВСЕ свои «завоеванные революцией» права без юридических гарантий их последующего соблюдения. А власть вернула им эти «беззаконные» права в виде законных сословных обязанностей. С точки зрения европейского права – юридический нонсенс, с точки зрения современных социологических теорий – вообще дикость. Но хочется, в свою очередь, сказать европейски подкованным авторитетам:

– Позвольте, господа, вы ведь спрашивали нас: «Как возможен порядок?» У нас в России он 300 лет был возможен вот так. А то, что наша практика так долго не совпадала с вашей теорией, – так, может, это и к лучшему?

При подготовке текста использованы книги свящ. Михаила Немнонова и С. Марнова «Царь Иван Грозный и русская мечта», а также «Политическая история России» проф. С. А. Степанова