Древо жизни

Помню, как в детстве мне хотелось иметь рамку для фото в виде посеребрённого ветвистого дерева. Чтобы на каждой ветке висела небольшая овальная рамочка для портрета. В то время такие рамки стоили дорого. В них каждая деталь была сделана, как мне казалось, с мастерством Микеланджело: древесная кора, маленькие тонкие листочки, завитушки на концах ветвей... Я представляла, как вырасту, отыщу где-то в архивах (обязательно в архивах!) затерянные фотографии моих прапрапрабабушек и дедушек — и торжественно вставлю их в наше семейное дерево.

Раму в форме дерева мне так и не подарили. Но желание достойно представить свою родословную меня не оставляло. Когда мне было лет 12, я сочла, что пришло время действовать. И втайне от родителей решила приготовить им подарок: воссоздать на плакате нашу генеалогию, используя фотографии из домашнего альбома. Мне казалось, что, просто лёжа в фотоальбоме, эти снимки никому ни о чём не расскажут. А вот если я их аккуратно вырежу, наклею в определённом порядке, да ещё и обрисую вокруг цветочками и орнаментом, — это будет совершенно другая песня! И благодарные потомки будут с радостью рассматривать наше семейное древо...

Но пока вместо благодарных потомков моё произведение с удивлением рассматривали родители. Для них это был ещё тот сюрприз, если учесть, что многие снимки существовали в единственном экземпляре. После этого доступ к старым фотографиям был мне строго-настрого запрещён.

Прошло время, я стала ходить в храм. Моё желание изучить свою родословную усилилось ещё больше. С неофитским запалом я представляла: а что, если среди моих дальних предков были священники или даже монахи! Мне тогда казалось, что это гарантировало бы мне какие-то бонусы для вхождения в Царство Небесное...

И я начала расспрашивать бабушек и дедушек, записывать их воспоминания. Постепенно узнавая жизнь своих родственников, я понимала, что, наверное, святых в нашем роду нет (хотя это известно только Одному Богу). Однако среди моих предков были достойные и праведные люди, которым пришлось жить в трудное время, и вера их была такой, что никакие испытания не смогли её сломить. Думая о жизни моих родных, я вспоминала слова апостола Павла: Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их (Евр.13, 7).

Мой прапрадед Никифор был подкидышем. Усыновила его зажиточная и бездетная семья одного крестьянина. У прапрадедушки были золотые руки: за что бы ни взялся, всё ему удавалось. Он был землепашцем, садоводом, плотником, столяром, бондарем (мастером по изготовлению бочек), а также преуспевающим пчеловодом с пасекой в сто ульев. В его хозяйстве насчитывалось около ста голов разной скотины. Прапрадедушка никогда не сидел без дела и такое же трудолюбие воспитал в своих пятерых детях.

Семья была православной — не просто по букве, но и по духу. На свои средства дед Никифор построил храм. Он самостоятельно устроил небольшой примитивный завод по изготовлению красного обожжённого кирпича из местной глины. Из этого кирпича дед Никифор вместе с сыном Григорием соорудил большой просторный дом с хозяйственными постройками; из него же они построили сельскую церковь, где долгое время сам Никифор был старостой. Храм сохранился до наших дней, в его ограде находятся две могилы — моих прапрадедушки и прапрабабушки.

Когда наступила революция, прапрадедушкина семья, точно так же, как семьи всех трудолюбивых крестьян, подпала под категорию «кулаки». Имущество отобрали, а всё семейство с детьми и внуками выставили на улицу. Дом, который построил дед Никифор, был добротный, красивый, поэтому в нём решили разместить сельсовет. Который, кстати говоря, находится там до сего дня.

К семье церковного старосты коммунисты решили применить особые меры. Жителям села было запрещено под страхом смерти принимать дедушкину семью на ночлег в свои дома. Много лет семья встречала рассветы на полу чьего-то хлева или сарая.

Деду Никифору в то время было уже за 60, и его не репрессировали. А вот его сыну Григорию повезло меньше. У Григория была большая семья — семеро детей. Жена умерла после трудных родов. Двое детей умерли ещё в младенчестве, а пятеро остались сиротами после смерти матери. Дед Гриша, понимая, что детям нужна мать, женился на молодой девушке Марии. Не прошло и нескольких месяцев после свадьбы, как началось раскулачивание.

Григорию заблаговременно предлагали уехать, но он отвечал: «Я всегда поступал с людьми честно, никого в селе не обидел. Работал в поле вместе с рабочими, обедал с ними за одним столом. Меня не тронут». Но оказалась, что доброта и порядочность были как раз той причиной, по которой прадедушку отправили на Соловки. Это было начало 20-х годов. Соловецкий архипелаг ещё не был тем страшным местом, о котором писал Солженицын. Тогда там располагался СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения. Условия содержания были не столь жёсткими, и дедушке удалось бежать. Когда он вернулся в родное село, его встретили так: «Ты вернулся? Ну так давай ещё раз съезди!». И отправили на Соловки во второй раз.

Всё это время молодая жена деда Гриши, оставшаяся с пятью детьми на руках и престарелыми родителями, ходила по селу в поисках заработка. Ночевала на заднем дворе, если добрые люди приютят, а то и под открытым небом. Несмотря на все тяготы, она никогда не теряла надежды и веры в Бога. Пытаюсь представить себе её жизнь в эти годы и думаю: а смогла бы я так? Легко верить, когда всё хорошо, светло и радостно, а вот верить Богу во время такого испытания, — думаю, не каждому под силу.

Рассказывали, что бабушка Мария была очень красивая. За все эти трудные годы она не обозлилась на людей, не возроптала, но до конца жизни сохранила мягкий миролюбивый характер и любовь к Богу.

Не знаю, каким чудом дедушка Гриша выбрался из места заключения во второй раз. Трудно представить, сколько нужно было иметь здоровья, чтобы с Соловков на перекладных добраться до Чернигова. Вернувшись, дедушка на этот раз не стал дожидаться, когда его отправят по третьему кругу, а сразу же собрал всю семью и уехал на юг. Там с большим трудом им удалось найти угол. В маленькой комнатке ютилось девять человек. Спали и на столе, и под столом, и на стульях. И были счастливы, что все живы и все вместе!

Семья была работящая, поэтому вскоре им удалось купить земли и построить дом. Закончили его как раз в мае 1941 года. Только заселись — началась война, немцы пришли. Дом строили для себя, не жалея сил, поэтому и вышел он опять «самый файный на селе». Немцы, недолго думая, всю семью выгнали на улицу, а сами разместились в доме. И снова для деда и его детей началась цыганская жизнь. В дальнейшем они прошли ещё много испытаний, но, несмотря на это всё, дети выросли верующими, и в вере воспитали потом своих детей. Даже в самые трудные и голодные времена на праздник Пасхи в доме всегда пеклась маленькая пасочка. Её дарили гостям.

Дед Гриша умер в 85 лет. Каждый день он молился в своей комнатушке перед иконами. Если где-то в селе умирал человек, он всегда шёл туда со своей старенькой потёртой Псалтырью и предлагал почитать над умершим псалмы. В советском селе многие его не понимали и почитали за чудака. А он отвечал просто: «Если я о них сейчас не помолюсь, кто же о них помолится?».

Вспоминая дедушку Гришу, я верю, что он и сейчас молится обо всех нас.