Деревенский дауншифтинг: выбор чудаков или задача государственной важности?

Согласно оценкам консультационной фирмы МакКинзи, которые были озвучены руководителем Сбербанка России Германом Грефом на проходившем в рамках Давосского форума деловом завтраке, количество безработных в мире к 2030 году в результате цифровизации возрастет с нынешних 200 млн. до 800 млн. чел^[1]. Рост безработицы в 4 раза – пока, конечно, только пугающий прогноз. На самом деле точно неизвестно, когда, например, профессия водителя автомобиля уйдет в прошлое^[2]. Когда бухгалтерский учет будет полностью поручен компьютерной программе, а вместо походов в школу ученики будут удаленно слушать урок перед монитором компьютера. Все же граница между человеческой свободой и тем, что человек решит поручить компьютеру и тем самым ограничить свою свободу, скорее всего, будет определяться опытным путем и постоянно меняться. И потому до конца нельзя точно сказать ни сегодня, ни завтра, где она будет проходить. Пока что речь идет о перенесении проблемы идеологами цифровизации в поле общественного обсуждения.

Еще в 1930-х годах Чарли Чаплин тонко выразил озабоченность бурным наступлением техники на человека в фильме «Новые времена». Сегодня большинство экспертов признает, что структурные изменения в результате роста цифровизации будут сопровождаться необходимостью массовой переподготовки работников. Это затронет, прежде всего, рынок труда в крупных городах. Очевидно, что такие структурные сдвиги будут происходить на фоне обострения экологического кризиса. По своим масштабам и угрозе человечеству экологический кризис вполне сопоставим с проблемой ядерной катастрофы, как справедливо отмечал академик Игорь Шафаревич в книге «Русский народ в битве цивилизаций»^[3]. Жители крупных городов не только России, но и других стран страдают от низкого качества воды, вредных шумов, загрязнений воздуха, проблем с отходами на окраинах, продуктов питания с добавлением небезопасных для здоровья компонентов. Список проблем можно продолжить угрозами, которые несет городская преступность, терроризм (станции метро в Санкт-Петербурге теперь закрываются практически каждый день на проверку «бесхозных» предметов), и даже тем, как поставлено похоронное дело, когда площади городских кладбищ не хватает для захоронения тел без сжигания. Это имеет принципиальное значение для возможности выполнения христианской воли усопшего – быть похороненным в земле, а не кремированным. Например, ежегодно, по данным Петростата, в Петербурге умирает около 60 тысяч человек. Из них на кладбищах города хоронят порядка 10 тысяч – на свободные места (остальных либо кремируют, либо хоронят в родственные могилы). Причем процент кремации в Петербурге составляет порядка 70% – это один из самых высоких показателей в стране^[4].

Именно в пребывании в мире с Богом, самим собой и природой состоит призвание человека

В перспективе возможно два главных фактора – переходный период в сфере занятости и экология постепенно приведут к снижению привлекательности городской жизни. Не только на сайте Православие.ру, где периодически появляются статьи о переезде из города в деревню, звучит тема сельского дауншифтинга. Телеканалы, популяризирующие экологически чистые продукты и жизнь в гармонии с природой, приобретают все большую популярность в развитых странах. Многие городские жители пытаются решить проблему смены образа жизни, переезжая в сельскую местность для создания экопоселений. Скорее всего, они поначалу не задумываются о библейском призвании человека быть частью Природы (ср. Быт. 1, 26). Но на самом деле именно в пребывании в мире с Богом, с самим собой и созданной Творцом природой и состоит призвание человека. Кроткие слова старца архимандрита Ипполита (Халина), записанные в интервью 1996 года, указывают на необходимость такой примиренности и говорят о высокой духовной ценности мирного устроения души^[5]. Это ощущение как никогда остро переживается в кризисные времена. Возможно, мы находимся в самом начале эпохи, когда навыки сельской жизни, умение хозяйствовать на земле будут не менее ценны, чем профессиональные навыки жителей крупных городов.

В 1913-м г. из 174 млн. чел. населения Российской Империи жители городов составляли 15 %, или всего 26 млн. чел., и, соответственно, 148 млн. чел. составляло сельское население. В 2013-м г., при общей численности населения России 143 млн. чел., доля городских жителей составила 74 %, или около 106 млн. чел^[6]. Сегодня мы имеем почти обратную пропорцию городского и сельского населения по сравнению с началом XX в. Земля остается важнейшим источником развития и роста народонаселения России. Земельные ресурсы позволяют удвоить население и сделать его сопоставимым по численности с населением США (около 325 млн. чел. на 2018 г.). В этом смысле долгосрочная программа освоения заброшенных сельских территорий могла бы стать частью программы переподготовки для специалистов профессий, которые в ближайшие десятилетия будут испытывать давление на рынке труда в результате роста цифровизации. Конечно, речь идет в первую очередь о тех людях, кто хотел бы сочетать жизнь на земле и подработку в городе или полностью жить и работать на земле.

Размышляя о целесообразности такого взгляда на проблему, необходимо прежде всего оценить значение земельных ресурсов для роста народонаселения и сельского производства. В качестве аргумента приведем выдержки из документов, разработанных в 1942-м г. специалистами Института сельского хозяйства и политики Берлинского университета в рамках Генерального плана «ОСТ». Важнейшая цель, которую ставило перед собой руководство фашистской Германии после победы над СССР, заключалась в обеспечении производства сельхозпродукции и роста немецкого народонаселения на завоеванных территориях. Например, согласно документам плана для области колонизации в 364 тыс. кв. км., предлагалось создать 36 опорных пунктов и три административных округа в области Ленинграда, Херсонско-Крымской области и Белостока. Необходимое количество немецких переселенцев оценивалось в 5,65 млн. чел. Запланированные к заселению области должны были быть очищены от примерно 25 млн. чел. Запланировано создание поселенческих хозяйств площадью 40–100 га, а также крупных сельскохозяйственных предприятий с площадью как минимум 250 га^[7]. С немецкой педантичностью в другом документе Института оценивалось необходимое количество переселенцев для новых территорий площадью 330 тыс. кв. км. Планировалось переселить из Германии 12,21 млн. чел. (из них 2,86 млн. – крестьяне и занятые в лесном хозяйстве) и создать 360,1 тыс. сельских хозяйств. Запланированная к заселению область должна была быть очищена от приблизительно 30,8 млн. чел. Расходы на осуществление плана были оценены в 144 миллиарда рейхсмарок^[8].

Исторические документы показывают серьезность, с которой фашистские стратеги относились к поставленной задаче. При общей численности населения Германии в начале войны около 70 млн. чел., только по этим двум документам из плана ОСТ планировалось переселить на завоеванные территории около 18 млн. чел., или примерно четверть населения Германии на тот момент. При этом коренное население СССР общей численностью около 55 млн. чел. по этим двум территориям заселения подлежало истреблению. Такие расчеты могли быть экономически оправданы только в том случае, если население захваченных территорий полностью замещалось переселенцами из Германии и их потомками в долгосрочной перспективе, за счет роста рождаемости.

Потери русского народа в результате войн, социальных потрясений восполнялись за счет сельских жителей

Из сравнения размещения населения между городом и деревней в начале и конце XX в. можно сделать вывод о том, что потери русского народа в результате войн, социальных потрясений восполнялись именно за счет сельских жителей. В настоящее время этот ресурс полностью исчерпан. Городская модель жизни семьи на ограниченной жилой площади не может дать того прироста населения, которая позволила бы стабильно увеличивать его численность. Восполнение дефицита за счет миграции несет обществу угрозу утраты культурной и религиозной идентичности, что хорошо видно на примере европейских городов. Поэтому актуальность сельского дауншифтинга для городских жителей имеет не только личное измерение на уровне семьи, как попытка решить проблему экологии и расширения профессиональных навыков, но и важнейшее государственное значение для роста народонаселения.

Способность русского крестьянина жить на земле со своей большой семьей исторически закрепилась в укладе трудового крестьянского хозяйства. Выдающийся русский экономист-аграрник Александр Чаянов в книге «Организация крестьянского хозяйства» (1925 г.) отмечал, что крестьянское трудовое хозяйство не ставит перед собой цели извлечения прибыли, в отличие от классического капиталистического хозяйства фермерского типа. Цель крестьянского трудового хозяйства состоит, прежде всего, в поддержании трудо-потребительского баланса, то есть в нахождении такого соотношения тягостности труда и его результатов, которое обеспечивает покрытие издержек хозяйства и сохраняет возможность его существования. В переводе на современный язык, крестьянин чем-то напоминает современного фрилансера, который планирует свое рабочее время, исходя из необходимого напряжения труда, в свободном графике. «Семья в результате затраты годичного труда получает единый трудовой доход и соизмеряет свои усилия с получаемым материальным результатом. Говоря иначе, мотивацию хозяйственной деятельности крестьянина мы принимаем не как мотивацию предпринимателя, получающего в результате вложения своего капитала разницу между валовым доходом и издержками производства, а, скорее, как мотивацию рабочего, работающего на своеобразной сдельщине, позволяющей ему самому определять время и напряжение своей работы»^[9].

Именно эта причина делает крестьянское хозяйство более устойчивым, по логике Чаянова, по сравнению с классическим капиталистическим хозяйством, цель которого заключается в извлечении прибыли. Капиталист отказывается от деятельности на земле в сходных с крестьянином условиях. Напротив, крестьянин готов ее продолжать. То есть, несколько упрощая эту мысль, основная задача крестьянина состояла в обеспечении своей большой семьи, в которую могли входить и его дети, и родители-старики. Понятно, что в правильно организованном крестьянском хозяйстве возникали излишки сельхозпродукции, которые включались в доход крестьянина. Россия в начале прошлого века была крупнейшим экспортером сельхозпродукции в Европе. Кстати говоря, рост промышленного производства первой советской пятилетки, как отмечал академик Игорь Шафаревич, был в том числе обеспечен выручкой от сельхозэкспорта^[10] , так как до массовой коллективизации в стране продолжали успешно работать десятки тысяч крестьянских трудовых хозяйств.

Большая крестьянская семья – это основа, без которой разговор о жизни на земле теряет смысл

Одно из важнейших мест в книге Чаянова занимает тема крестьянской семьи. Большая крестьянская семья – это основа или данность, без которой разговор о жизни на земле теряет всякий смысл. Он прослеживает закономерности развития семьи и влияние количества работающих на устойчивость хозяйства и его способность к росту. Например, в приводимой Чаяновым статистике по Рязанской губернии средняя численность крестьянской семьи составляла 6,5 чел.^[11]. Если посмотреть статистику по Рязанской области в наше время, то с 2000 г. сельское население сокращалось темпами более 10% ежегодно. Лишь в 2011-м году убыль населения стала менее 10% и к 2016 г. составила 7%. Число занятых в сельском хозяйстве, по данным Госстата, с 2003 по 2014 год сократилось на 31 тыс. чел., или 42 %: с 74 тыс. чел. до 43 тыс. На 7,2 тыс. браков в 2016-м году приходилось около 4,8 тыс. разводов, т.е. 67 % браков распадается^[12]. В основе этой печальной картины, наряду с нравственными проблемами, – и отсутствие в настоящее время в России экономической модели развития, которая могла бы стимулировать создание сельских поселений для семей, заинтересованных в ведении трудового хозяйства. Можно возразить, что современное сельхозпредприятие нацелено на высокую производительность труда, новые технологии, и это обеспечивает основной рост производства. В качестве положительного примера в той же Рязанской области можно назвать СПХ «Воскресение». Но, конечно, нельзя сравнивать среднее трудовое хозяйство в распоряжении семьи из 10 чел., площадью 10–15 га, начала века и, например, одно из ведущих хозяйств рязанской области – СПХ «Воскресение», где обрабатывается несколько тыс. га. Речь идет о разных целях. Создание крупных хозяйств может быть выгодно экономически, но они не решают проблем, о которых говорится в этой статье. Проблема семьи – это, прежде всего, проблема нравственного воспитания народа. В 2017-м году в России сделано 836 тыс. абортов. Из них 7,5 тыс. случаев приходится на девочек 14–17 лет, почти 62 тыс. женщин сделали аборт впервые, 6 тыс. абортов у женщин, больных ВИЧ^[13]. Если суммировать аборты ВИЧ и малолетних, то мы получим 13,5 тыс., или 22 % от общего числа абортов, в группах с очевидной нравственной деформацией. Это своего рода плата за отсутствие крепких семей, отсутствие воспитания. Для сравнения – в 2014-м году в США сделано 652 тыс. абортов^[14], при общей численности населения 325 млн. чел. Прирост населения в США составляет 1,5 млн. в год, плюс около 1 млн. чел. за счет миграции^[15].

Проблемы семьи, таким образом, переносятся в центр внимания. Очевидно, что современная семья и по численности, и по составу, а главное – по физической выносливости вряд ли способна к тяжелому сельскому труду. Воспроизвести в точности тот уклад сельской жизни, который был в России прежде, современным городским переселенцам, скорее всего, не удастся. Но искать формы жизни на земле, к которым могли бы адаптироваться заинтересованные городские жители, не только можно, но и необходимо. Это один из мягких вариантов развития, в рамках которого могли бы появиться крепкие многодетные семьи. Если фашистская Германия планировала потратить 144 млрд. рейхсмарок для сельскохозяйственного освоения русских земель, что по тому курсу соответствовало около 300 млрд. советских рублей, то, очевидно, в этом был смысл не сиюминутной экономической отдачи, а роста народонаселения и сельхозпроизводства.