«В час дня мы тебя убьём»

Имя Александра Чашкина знает каждый, кто хоть немного знаком с церковным искусством. Он занимался благоукрашением множества храмов, среди которых – Иверская часовня на Красной площади и храм Великомученика Георгия Победоносца на Поклонной горе (Москва), Иоанно-Богословский монастырь под Рязанью, украинский Святогорский монастырь...

В интервью порталу он размышляет об ответственности иконописца, почему могут мироточить иконы невысокого художественного качества, и что его огорчает в современном церковном искусстве

– Вы пришли в иконопись, когда вам было 35 лет. Расскажите, как это было?

– Иконы я писать никогда не собирался. У меня было несколько разных профессий. Например, одно время я работал на ипподроме – объезжал лошадей. Вечером учился на дополнительном в Суриковском институте, писал пейзажи. Кроме того, я окончил оперную студию при Центральном доме работников искусств, но мне было уже за 30, так что в оперные певцы не пробиться. Поскольку как раз начал входить в церковную жизнь, я пошел петь в храм Всех Святых на Соколе, где и пел в течение пяти лет.

Иконы я писать никогда не собирался

Именно монахиня из храма познакомила меня с одним известным старцем. Он меня спросил: «Чем занимаешься?» – «Да пейзажи пишу, в хоре пою», – ответил я. После чего он обратился к монахине, которая меня к нему привела: «Вера, отведи его к отцу Зинону, он будет иконы писать. Да не слушай ты его, что он не будет, веди». Так мы оказались в Даниловском монастыре у отца Зинона. С этого момента началась моя новая жизнь: когда я увидел, как отец Зинон пишет иконы, я понял, что передо мной великий иконописец. «Можно вам помогать?» – спросил я. На следующий день я уже помогал ему – растирал краски. Сказать, что я хотел бы писать иконы, мне и в голову не пришло. И почти год я растирал краски и смотрел, как работает отец Зинон. Это была самая лучшая школа!

– А кто учил вас понимать, что такое икона – не только в художественном смысле, но и богословски-смысловом: отец Зинон?

– Да, я стал интересоваться и богословием иконы. И, по совету отца Зинона, начал с того, что прочитал «Иконостас» отца Павла Флоренского. Кстати, в благодарность за то, что отец Павел Флоренский сделал для нашей Церкви, я разместил его изображение в Никольском соборе в Вашингтоне, естественно, без нимба, как и положено по канону, поскольку он не причислен к лику святых.

– Крестились вы в детстве?

– В сознательном возрасте – лет в 30. Как и многих моих сверстников, сугубо материалистическое объяснение устройства мира меня не устраивало, поскольку не давало ответов на многие вопросы. Люди начинали искать духовные ответы, но не всегда в правильном направлении – например, увлекались индийской философией. Но там тоже было не то. Спасибо русской классической литературе, что она давала верные ориентиры. Прежде всего, я пришел к вере через Толстого и Достоевского. Сначала именно был Толстой. Я читал его, видел, что он – человек верующий, но, опять же, чего-то мне у него не хватало (кстати, моей первой крупной монументальной работой была роспись родового Никольского храма Толстых в Ясной Поляне).

Я пришел к вере через Толстого и Достоевского

А потом – Достоевский, и после него я стал уже прицельно читать про Православие. Так, постепенно я пришел к тому, что мне необходимо креститься. Как раз через год я начал петь в церковном хоре. А через 5 лет попал в подмастерья к отцу Зинону. Причем я ему не говорил, что я художник, и только через год показал ему свою икону, на что услышал: «Да, это ваше дело, можете писать иконы».

– У кого еще, кроме отца Зинона, вы учились понимать икону?

– У Тамары Яковлевны Волковой, ученицы матушки Иулиании (Соколовой), с которой я работал в Софринской мастерской. Благодаря Тамаре Яковлевне я почувствовал ту самую живую непрерывность традиции.

– Икону называют окном в Горний мир. Но всякая ли икона может стать таким окном?

– На это очень сложно ответить. Например, недавно мне позвонили из немецкого города Трира – родины Императора Константина, где я расписывал храм прихода во имя Свв. 40 мучеников Севастийских, и теперь с помощником продолжаю работать над его благоукрашением. Полгода назад для этого храма я написал икону Иосифа Исихаста. Так вот, мне позвонили и сказали, что икона замироточила. Понятно, что ко мне, к моему мастерству это не имеет никакого отношения.

К чему я это рассказываю? А к тому, что сама икона – это загадка, тайна, которую нам не понять. Были случаи, что мироточили бумажные репродукции. Мне однажды рассказали историю, что иконы стал писать кладбищенский сторож, причем, мягко говоря, слабого качества, а они стали мироточить.

Великие шедевры иконописи – Владимирская икона Божьей Матери, Троица Рублева – не мироточат. Почему? Может быть, потому, что уже сами по себе, силой мастерства и мощью духа, являют перед верующими образ Горнего мира? Мы можем только предполагать.

– Но у иконописца же должна быть ответственность за то, что он делает?

– Естественно. То, о чем мы говорили, – не зона ответственности человека. Он должен серьезно, с пониманием делать свое дело, особенно если речь об иконописи, и вот это – его обязанность и ответственность. То есть за это придется отвечать.

Если человек, далекий от Церкви, пишет икону, а в итоге создает иконографическую раскрашенную схему, люди будут перед ней молиться, а вот как придется отвечать тому, кто делал без должного почтения…

На мой взгляд, главная ответственность иконописца как раз в этом: с верою человек приступает к написанию иконы – или нет, и им движет только желание материальной выгоды. Один из грехов нашего времени – грех потребительства, а от него так недалеко до богоотступничества… Это потребительское отношение встречается, к сожалению, и по отношению к Церкви…

– Как с ним бороться в церковной жизни?

– Возрождение общин – важное дело, именно община помогает бороться с потребительским отношением к Церкви. Ведь в общине человек – не захожанин в храме, который пришел получить «духовные услуги», а член родной семьи, и литургия для них – действительно общее дело. И община помогает понять, что все мы, верующие, – единая Церковь – Тело Христово.

– Если человек верующий понимает, что пишет образы святых, но при этом слаб с художественной точки зрения (композиция не построена, анатомия не соблюдается и так далее), разве это тоже не про ответственность?

– Про ответственность: человек, пишущий иконы, должен стремиться учиться, улучшать свое умение. К сожалению, то, о чем вы говорите, встречается часто. Отец Зинон как-то сказал, что проблема современных иконописцев в одном – в отсутствии элементарной техники рисунка. Когда человек думает, что только по наитию он может создать некий шедевр, молясь, но не учась, не тратя много-много времени на учебу, – у него ничего не получится. Без учения, без постоянного совершенствования, как и без молитвы, ничего не выйдет.

– Более 10 лет вы преподавали в Российском православном университете Св. Иоанна Богослова, были деканом факультета церковно-исторической живописи. Что, на ваш взгляд, важно при обучении студентов иконописи?

– Кстати, согласился пойти преподавать я потому, что вспомнил Римского-Корсакова, который, когда его пригласили в консерваторию, сказал примерно следующее: «Ладно, уча других, глядишь, сам чему-нибудь научусь». И вот, когда я стал работать со студентами, старался объяснить им, как важно уметь рисовать, чувствовать пластику линии… Повторял им то, что сам услышал от отца Зинона: «Как только художник, иконописец тем более, почувствует себя мастером, он перестанет быть художником. Истинный художник всю жизнь чувствует себя учеником и стремится учиться».

Истинный художник всю жизнь чувствует себя учеником и стремится учиться

Иконописец должен учиться и мастерству, и повышать свои богословские знания. Чтобы написать самому икону, нужно скопировать множество прорисей. Но и всю жизнь работать только по прорисям – это уже не будет развитие.

– Вы, получается, тоже учитесь?

– Конечно! Вот недавний пример: я работал в Черногории, в сербском монастыре Дайбабе. Когда я приехал туда лет 5 назад, то хотел расписывать теми материалами, которыми пользуются сегодня – силикатными красками. Но митрополит Черногорский Амфилохий, человек, встреча с которым тоже большой подарок, сказал по-русски: «Нет, Александр, нужна только фреска!» Мне пришлось изучать фреску, то есть живопись по влажной штукатурке – непростая техника, нужно делать все быстро и наверняка.

В том же монастыре построили часовню, посвященную столетию гибели Царственных страстотерпцев. Три месяца назад отец Данииил (Ишматов), игумен этого монастыря, позвал меня расписывать эту часовню. Я изобразил трех монархов – Константина, который сделал христианство государственной религией, Стефана I – Царя Сербии – и – Николая II. Его я изобразил с крестом в руках, а скипетр и державу написал в руках Божьей Матери. Концепция росписи в том числе была и про конец православной монархии на земле. Владыка Амфилохий увидел мою роспись и за нее наградил меня орденом Николая II, учрежденным Черногорской Митрополией.

«Я ушел с пониманием, что такое святость»

– Вы участвовали в росписи Свято-Никольского собора в Вашингтоне – главного собор Православной Церкви в Америке, общались с епископом Василием (Родзянко). Чем он запомнился лично вам?

– Это был удивительный человек, – никакой недоступности, неприступности. Несмотря на свой возраст, опыт, умел смотреть на мир глазами ребенка. При этом я постоянно ощущал его отеческую заботу. Я очень ценю знакомство с его книгой «Теория распада вселенной и вера Oтцов» – труд, который, мне кажется, сейчас еще недооценен. Владыка был скромным человеком – получал пенсию 400 долларов, которой хватало только на бензин.

– Что дало вам как иконописцу общение с такими людьми, как епископ Василий, протоирей Димитрий Григорьев, настоятель кафедрального собора, и другими, встречавшимися вам на пути?

– Эта и другие подобные встречи давали понимание подлинного христианства, христианской любви, видение уже здесь отблеска фаворского преображающего света, который мы стремимся передать в иконе.

Мне повезло, я общался с людьми, которые, каждый по-своему, показывали некий пример святости. Например, с отцом Кириллом (Павловым). Помню нашу первую встречу: я был в Троице-Сергиевой лавре со знакомыми, в этот день исповедоваться не собирался, и, когда все пошли к Исповеди, решил тихонько уйти. Отец Кирилл это заметил и подозвал меня к себе. Я с ним поговорил минут 15 и ушел с пониманием, что такое святость – отец Кирилл показал мне ее, – настоящая христианская любовь. Да, за такое короткое время я почувствовал, сколько любви было в отце Кирилле, и он дарил ее каждому, не важно, сколько времени с ним разговаривал – 10 минут или 3 часа.

Одна из недавних важных встреч – с отцом Федором Конюховым, для меня важна мысль, которую он мне озвучил, что все его подвиги путешественника, путешествия вокруг света на лодочке, в том числе переживание серьезных штормов – все это оказалось возможным только с верой, только с молитвой.

– Вы всегда с благодарностью вспоминаете общение с Патриархом Алексием II. Расскажите, пожалуйста, одну из дорогих лично для вас историй.

На следующий день Святейший с небольшой свитой был в монастыре к часу дня – спасать меня

– Я расписывал алтарь в храме во имя Преподобного Сергия Радонежского Высоко-Петровского монастыря. В общем, работаю, а в храм заходят люди, очень похожие на бандитов. На дворе стояли 1990-е… «Чего это ты тут делаешь?» – обратились вошедшие ко мне. «Рисую», – пожал я плечами. «Убирайся отсюда вон, иначе мы тебя убьем. Не боишься? Ты что, такой смелый?» – сказали эти люди, подтвердив мое первое впечатление о них. А я даже и испугаться не успел, не понял, что моей жизни что-то угрожает – как-то неожиданно ситуация разворачивалась. «Убьете, я точно в рай попаду», – отвечаю. – «В общем, если завтра будешь здесь работать, мы тебя убьем. В час дня приедем – проверим», – подытожили серьезные ребята. Я сразу же рассказал эту историю архимандриту Иоанну (Экономцеву), который тогда был настоятелем, а он – Святейшему Патриарху, что завтра в час дня Чашкина приедут убивать. На следующий день Святейший с небольшой свитой был в монастыре к часу дня – спасать меня! Но свой приезд он объяснил так: «Посмотрим, что ты здесь пишешь». Патриарху понравилось все, что я сделал в храме. Но для меня особенно было важно это трогательное проявление его заботы. Машина с теми, кто меня пугал, приехала, притормозила и уехала. Больше меня убивать не приходили.

Самые трудные образы

– Были образы, над которыми вам было особенно сложно работать?

– Как ни странно, мне всегда сложно работать над образом одного из любимых святых – преподобного Серафима Саровского. И сколько бы я его ни писал, всякий раз не удовлетворен результатом. Когда второй раз обрели мощи преподобного – в 1991-м году, объявили конкурс на лучшую икону, которая будет сопровождать перенесение мощей святого в Дивеево. В конкурсе победила икона, написанная мной. Я, понимая, какая это честь, все равно не был удовлетворен сделанным, мне казалось, что чего-то не хватило, чтобы передать всю духовную высоту святого. Да и как может хватить у обычного человека – постичь эту высоту святого?

И так происходит каждый раз... В фильме Тарковского «Андрей Рублев» есть фрагмент, когда отливают колокол, все радуются, а мальчик, который колокол отлил, плачет: «Отец секрет не сказал, и мне не нравится, как получилось». Разве можно уверенно сказать: «У меня получился образ Христа! У меня получился образ Божьей Матери»? Лично я так никогда не дерзну подумать.

Разве можно уверенно сказать: «У меня получился образ Христа! У меня получился образ Божьей Матери»?

– А что делаете, когда не понимаете, как писать святого, когда нет сложившейся иконографии?

– Самое сложное для современного иконописца – образы новомученников. Казалось бы, есть фотографии, а порой и киносъёмка, но нет отточенной, выработанной веками иконографии, которая помогает показать святого уже преображенным, уже там, в мире Горнем. А с образами новомучеников нужно искать пути самим – и сохранить портретное сходство, и показать святого уже преображенным, а это сложно и ответственно.

Я смотрю на фотографии святого, которого нужно написать, читаю его житие, биографию, пытаюсь представить его иконописный облик и – обращаюсь к нему с молитвою: «Угодник Божий, помоги, пожалуйста, себя изобразить!»

В Николаевском соборе в Вашингтоне я целую стену расписал образами новомученников.

– Что вас расстраивает в современной ситуации с церковным искусством?

–То, что не все видят разницу между иконой и картиной на религиозную тему. Икона являет нам другой, Горний мир. Реалистическая живопись изображает историческое событие или историческую личность, а икона, например, икона святого, – преображенную личность. Отец Александр Шмеман дал очень верное определение иконописному канону, который он определил как сумму приемов, выработанных веками для изображения преображенной действительности.

«Угодник Божий, помоги, пожалуйста, себя изобразить!»

И мне странно, что эту разницу порой не понимают даже православные люди. И тем более грустно, что порой православные люди не видят разницы между образом и Первообразом, то есть, полностью не осознавая значения и смысла иконы, не осознают, что, предстоя перед иконой, мы обращаемся, скажем, не к изображению Божьей Матери, а к Ней Самой.

Меня огорчает, что в храмах до сих пор появляются неканоничные изображения Бога Отца. А ведь аргумент о том, что икона изображает только Второе Лицо Троицы – Христа (ведь Он телесно пребывал на земле) и не изображает Бога Отца, поскольку Его нельзя увидеть – был одним из важных в споре иконопочитателей с иконоборцами... Икона стала возможна именно потому, что Христос воплотился.

Понятно, что со временем смыслы иконы забывались, древние лики записывались... Но мы-то живем уже в XXI веке – сто лет прошло с тех пор, как открыли русскую икону, как из поздних записей, из черноты раскрыли свет настоящей иконописи, свет Горнего мира. Может быть, на него и стоит ориентироваться с духовной точки зрения, а не на пухлощекие образы Синодального периода?

Например, среди дорогих для меня – храм Георгия Победоносца в Старой Ладоге, та немногая часть сохранившихся фресок XII века. Почему же многие настоятели хотят, чтобы их храм был расписан в академическом стиле? Для чего ущербность Синодального периода мы перетягиваем в XXI век?

– А что вселяет надежду?

– То, что у нас все-таки есть грамотные священники, умеющие различать искусство и ширпотреб. Понимающие смысл и важность иконы, воспринимающие ее не просто как «Библию для неграмотных», не как картину, предающую некий исторический сюжет, а как сложное богословское произведение, помогающее понять Православие. Как окно в Горний мир, через которое к нам, в нашу реальность проникает Божественный свет.

Фото: Фейсбук Александра Чашкина, chashkin.net