Точка исхода.
90 лет назад казаки армии Врангеля покинули родину

Северная Греция, остров Лемнос. Безлесые, покрытые колючим бурьяном холмы. Овцы, издали не отличимые от бурьяна. Ни жилья, ни людей на километры и пустынное, редко где расцвеченное рыбачьей лодкой Эгейское море вокруг. Пейзаж, уныло депрессивный – даже на туристический взгляд. Однако именно на этих холмах, в армейских палатках, на голой земле в 1920-1921 годах выживали более 30 000 наших соотечественников. Первые пять тысяч – женщины, дети, старики, больные и раненые, в основном родственники белых офицеров, оставшихся воевать в Крыму, – прибыли на Лемнос весной 1920-го. А к концу того же года сюда были переброшены части Кубанского и Донского казачьих корпусов.

Следы от палаток сохранились до сих пор. А еще сохранились могилы русских людей, оставшихся здесь навсегда. Шесть лет назад по инициативе генерал-лейтенанта Леонида Решетникова забытое русское кладбище на Лемносе начали восстанавливать. В сентябре 2010-го – в год 90-летия Белого исхода – остров посетила большая делегация: казаки, духовенство, деятели культуры, историки, бизнесмены… О России старой и новой с Леонидом Решетниковым, ныне директором Российского института стратегических исследований, на Лемносе побеседовала Елена Ямпольская.

Семья русского офицера. Июнь 1920 года

– Лемнос – важный этап осознания того, что произошло с Россией девяносто лет назад. Впервые архивные документы по этой точке исхода Белой армии мне попались в конце 70-х – начале 80-х, но тогда они меня особенно не тронули. Только когда я сформировался как историк с новым, неофициозным взглядом, Господь послал мне Лемнос. У меня было самое общее представление: там стояли два казачьих корпуса, значит, наверное, остались следы. Будучи на тот момент сотрудником посольства России в Греции, я просто обязан был данный факт зафиксировать. И мы с советником-посланником Алексеем Поповым, нынешним генеральным консулом в Салониках, и с атташе посольства приехали на Пасхальной седмице на Лемнос.

– Какой это был год?

– 2004-й. 23 апреля. Обратились к тогдашнему губернатору. Он сказал: «Поезжайте на международное антантовское кладбище». Мы приехали – аккуратный газон, памятники, полный порядок. Бродим, читаем надписи – никаких русских имен. Спрашиваем у садовника, он говорит: «Здесь русских могил нет, я ручаюсь». Мы вышли из ограды. Солнце палит, тишина. Идет местный житель, мы к нему: «Не знаете, где может быть русское кладбище?» «Километра четыре отсюда. Есть один пастух, он там овец пасет…» Нашли пастуха, едем по пустыне, по колючкам. Я всю дорогу высматриваю кресты, надгробья… Въезжаем на холм, греки выходят из машины и говорят: «Вот ваше кладбище». Бурьян по пояс, никаких следов. Вдруг под ногами плита. Я на всю жизнь запомнил имя – Елизавета Ширинкина. Когда работали с архивами, оказалось, что это двухлетняя девочка, дочь штаб-ротмистра. Еще одна плита – Таня Мухортова… Нашли шесть разбитых плит с полустертыми буквами. Как потом выяснилось, все это детские могилы. Стоим на холме, впереди море, вокруг колючки. Алексей говорит: «Давай споем». А что петь на Святую седмицу? Мы запели «Христос воскресе». Ну, и разрыдались. Поворачиваемся – греки тоже плачут, и один из них говорит: «А мы все думали, когда русские вспомнят о своих?» Если бы он не произнес этой фразы, мы бы, наверное, вернулись, написали отчет, и все. Но он сказал – как ножом по сердцу. И мы решили, что надо кладбище восстанавливать. Создали молодежный отряд. Уже через четыре месяца крест воздвигли, крейсер «Москва» пришел, и парад здесь был, и памятник появился…

– Сколько всего наших похоронено здесь?

– На большом кладбище в Калоераки – 350 человек. На международном военном кладбище возле города Мудрос еще 29 захоронений. Большой погост уникален, мы считаем, что это первое русское эмигрантское кладбище. Особая трагедия в том, что там больше 80 детских могил. Представьте: офицеры отправляли сюда свои семьи, думая, что спасают детей от страшной угрозы. А в итоге дети остаются лежать в чужой земле. Например, у барона Розена было трое детей – и всех он здесь похоронил. Как они с женой жили дальше?.. Есть могилы: мать, сын, дочь. Брат, сестра. А когда углубляешься в документы, в письма людей уже после ухода с Лемноса, понимаешь, что это, конечно, была Голгофа…

Однако что нас при этом поразило – уровень самоорганизации. Церкви открыли в палатках, гимназию, детский сад, пункты дополнительного питания для ослабленных. Думаю, если бы с нами сегодня что-то подобное случилось, мы не смогли бы так организоваться. Я уже не говорю о казачьих корпусах, которые пришли сюда осенью 1920-го. Церкви в каждом полку. Два театра. Хор Жарова здесь возник. Два юнкерских училища, футбольные команды, гимнастическое общество. Когда поняли, что возврата в Россию нет, стали создавать курсы электромонтеров, механиков, водителей. Изучали сербский язык, французский… Казалось бы – разлад, отчаяние, давай, разбегайся. Были такие, кто бежал, бросал свои подразделения. Но основная тенденция – верность командиру, верность долгу, стремление наладить нормальную человеческую жизнь в совершенно ненормальных условиях.

– Вы очень верно сказали: «Случись это сегодня, мы бы так не самоорганизовались». Что с нами происходит? Это результатвыбитого генофонда – качество русского человека ухудшилось? Или изнежились, обленились? А может, нам просто не за что больше воевать?

– Знаете, что нас спасло во время Великой Отечественной войны? Это было первое постхристианское поколение. Комсомольцы, коммунисты, но христианское понимание смысла жизни осталось. Поисковики на очень многих останках нательные кресты находят. Да, вера ослабла, причем ослабла еще в XIX веке, но в тяжелой ситуации она все-таки проявилась. А сейчас и этого нет. Здесь, на Лемносе, люди выжили, потому что ставили вопрос не «как жить», а «ради чего». Есть описание первой молитвы на острове. Отец Георгий (Голубцов), который потом служил в Софии, просто сказал: «Повторяйте все за мной: мы провинились перед Господом, мы жили неправильно, мы Ему изменяли, и теперь мы на кресте. На колени и говорите: «Каюсь, каюсь, каюсь». Все – станичники, крестьяне, князья – опустились на колени…

– Страшно представить, как нас могут наказать за гораздо более неправильную жизнь. А еще страшнее, что не накажут, то есть искупить не дадут.

– Впечатление, что мы не народ, а какая-то аморфная масса. И ничего не хотим, кроме как есть, пить и гулять. Ведь даже работать не хотят многие, потеряна и эта христианская добродетель.

– Ну, по моим наблюдениям, греки тоже не надрываются…

– Они работают ровно столько, чтобы обеспечить себе нормальный достаток. Кроме работы, у них есть семья и церковь. А у нас работать не хотят не потому, чтобы освободить время для семьи. И уж не для церкви – это точно. А ради того, чтобы пить беспробудно. Кто будет стержнем государства, если алкоголизм погубит русскую нацию? Мы стоим на опасном рубеже. Надо поднимать дух народа, а не унижать самих себя постоянно. Ведь одна чернуха идет. А из нее два пути – или впасть в животное состояние, или гоняться по улицам за таджиками и узбеками, вскидывая руки в фашистском приветствии. Это страшные пути.

– Когда попадаешь на наши кладбища за рубежом, там лежат либо освободители, либо, как минимум, люди, создавшие свою субкультуру и повлиявшие на культуру местную. А на Лемносе – и в этом особый трагизм – похоронены люди, абсолютно чужие этой земле. Ведь, прямо говоря, что такое беженцы? Нахлебники, источник тревог, рассадник болезней. Вряд ли к ним испытывали теплые чувства. Прошло 90 лет, и сюда стали приезжать еще какие-то русские. Казаки поют, священники служат, овечий выгон вдруг оказался некрополем. Сплошное беспокойство…

– Наши жили в лагере для интернированных и были окружены плотным кольцом сначала английских, а потом французских войск. За пределы лагеря их практически не выпускали. Но все, что мы знаем о контактах с греками, – это были хорошие контакты. Местное население помогало чем могло – брынзой, хлебом, словом, сочувствием. Что касается современных греков, значительная часть и населения, и духовенства, и чиновников по-доброму к нам относится. Без помощи здешнего митрополита, владыки Иерофея и нынешнего губернатора Димитрия Сарагаса мы бы и малой части не сделали.

– Какие еще задачи стоят перед вами на Лемносе?

– Почти половина большого кладбища нам пока не принадлежит. Но есть предприниматели, которые готовы выкупить эту землю. Теперь надо договориться с греческими властями. Сейчас мы можем обозначить примерно 135 могил. Если нам отдадут ту часть – еще двести сможем. Так что для молодежного отряда здесь дел много. Донское и кубанское казачества готовы свою молодежь сюда присылать.

– Ваше сближение с казачеством началось уже после истории с Лемносом?

– Да. Но совсем недавно, работая в архиве, я нашел документы, которые свидетельствуют, что мой прадед по маминой линии – из запорожских казаков.

– Между теми казаками, которые приплыли сюда в 1920-м, и теми, кто щеголяет вокруг нас в башлыках и черкесках, есть что-то общее?

– То, что они казаки.

– Казак сегодня – что это такое, помимо формы?

– Московский казак – это, скорее, романтика, совмещенная с амбицией. Но казак в Ростовской области, в Краснодарском крае – носитель традиций, определенных представлений о жизни. Это надо использовать. На мой взгляд, стоит возродить казачьи части – в МВД или в погранвойсках, что им ближе.

– Историки, пишущие о регулярной Белой армии, часто предъявляют претензии к казачеству: якобы оно предало интересы Белого движения – со своей самостийностью, с идеей отделения Кубани. А ваша точка зрения?

– Проблема Белого движения в том, что оно было антибольшевистским, не неся в себе национальной идеи. Многие его лидеры были участниками или сторонниками Февральской революции, которая свергла законную российскую власть.

– Но ведь русская монархия себя дискредитировала.

– Я с этим не согласен. Всю вторую половину девятнадцатого века и в начале двадцатого шел процесс отречения большой части общества от традиционной России. В итоге последний русский царь как помазанник Божий, как православный руководитель – о его деловых качествах сейчас говорить не буду – стал непонятным, ненужным. Он отторгался, а с ним отторгалась и монархия. Кто вошел в так называемое Белое движение? Те, кто устранял историческую Россию, – кадеты, эсеры, октябристы. Конечно, какую-то часть казаков можно обвинять в сепаратизме, в предательстве, но, с другой стороны, все Белое движение летело без руля и без ветрил. Было неясно: за что они борются? Что хотят сделать? Какую страну сохранить? Конечно, в этой неразберихе казаки не могли выступить опорой империи. У них была одна идея: защитим свою станицу, а там посмотрим. Сепаратизм проявляется, когда нет общей идеи.

– Вот вы, как историк, а прежде всего – как генерал внешней разведки…

– Бывший.

– «Русский офицер бывшим не бывает»…

– Ну, в запасе.

– Вы считаете, что новая история России – это закономерное движение, цепочка причин и следствий? Я лично в теорию заговоров не верю. По-моему, рухнуть может только то, что прогнило изнутри. А в вашем понимании 1917 год – это что?

– Это логичная точка истории. С середины XIX века Россия стала жить лучше. И люди начали отходить от традиций, прежде всего от веры. В итоге общество действительно прогнило.

– Вы страшные вещи говорите. Значит, у нас только два варианта – жить либо нищими, либо без Бога?

– Либо жить с Богом. И будет достаток, я уверен. Не от достатка беды, а от богатства. Богатство – это испытание, посылаемое человеку. В нашей группе есть предприниматели – они постоянно сами заводят разговор на эту тему. Для них очевидно, что тратить деньги на любовниц, яхты, рестораны, футбольные или хоккейные клубы – просто глупо. Поэтому они ездят с нами на Лемнос – чтобы остаться людьми. Помните анекдот, как купюры стоят в очереди в рай? Десятку пропускают сразу, пятьдесят тоже, сотня проходит, тысяча протискивается. А пятитысячную останавливают: «Тебе – в ад». – «Почему?!» – «А когда тебя в последний раз в церкви видели?..»

– Да. В нашей семье никто не ходил в храм. Вообще, эти слова никогда не вспоминались – церковь, Бог. Но однажды, будучи студентом истфака, я дома сказал что-то неприличное про Господа нашего Иисуса Христа. И внезапно получил по губам от мамы…

В середине 70-х годов я увлекался Сталиным. То есть сначала – Лениным. Мне подарили полное собрание сочинений, 55 томов, я их начал читать. И сразу стали возникать вопросы. Как-то очень не по себе мне было от фраз: «У пролетариата нет своего отечества», «Надо добиваться поражения своего правительства…». И потом, я очень не люблю слово «беспощадно». Человек всегда заслуживает пощады. Любой человек.

В общем, у меня началось отторжение Ленина, и я скатился на увлечение Сталиным. Но тут Господь тоже меня поправил. Темой моей кандидатской диссертации была болгарская политическая эмиграция. Болгары-коммунисты бежали в СССР, спасаясь от преследований. В 37-38-м годах две трети из них были уничтожены. Я ходил к оставшимся в живых, к родственникам. И на меня, молодого парня, обрушился поток слез, страданий, рассказов обо всем, что пережили эти люди. Мой сталинизм стал очень быстро испаряться. Были и другие встречи. Один человек мне сказал: «Леонид, до тебя было десять поколений Решетниковых и еще десять поколений по линии твоей мамы. Все они жили в одном мировоззрении, в одной вере. И только последнее колено объявило, что все, кто жил раньше, дураки и ничего не понимают…». На меня эти слова произвели очень сильное впечатление.

В 87-м году я решился впервые забежать в церковь и поставить свечку. Так несколько лет был «захожанином». В марте 90-го наша семья приехала в Болгарию с твердым желанием стать членами церкви. И чудесным образом оказались на беседе у игуменьи Серафимы, светлейшей княгини Ольги Андреевны Ливен. Она сказала мне: «Леонид Петрович, забудьте слова «случайность», «удача», «судьба», «повезло», «не повезло». На все только воля Божья». Это трудно было сразу понять и принять, но она научила.

Меня часто спрашивают: «Как вы к вере пришли, у вас какая-то трагедия случилась?». Считается, что обязательно обухом по голове должно стукнуть. Но у меня был другой путь – сначала через ум, а потом уже через сердце. И, видимо, чтобы сердце активнее заработало, мы на Лемносе оказались.

– Давайте вернемся к Сталину. Не секрет, что он вызывает огромный интерес в современной России. И, на мой взгляд, если не шарахаться, если взглянуть трезво на причины этого интереса, мы обнаружим, что привлекает людей не собственно Сталин, а память о большой стране, больших делах и большой идее. Обаяние масштаба – вещь, с которой трудно бороться.

– Но Сталин – это антихристианская идея, антимилосердная.

– Конечно. Но все-таки зачем-то именно такой человек был послан, дабы сохранить целостность России.

– Это трудный вопрос. Я у матушки Серафимы спрашивал: «Как вы оцениваете Сталина?». Она сказала: «Это неосознанный карающий меч в руках Господа«.

– Или кнут.

– Его руками получили воздаяние все, кто уничтожал историческую Россию, – большевики, меньшевики, крестьяне, которые болтались туда-сюда, казаки, интеллигенты, военные, которые предали и перешли на сторону красных. Но обаяние меча – это вывернутая идея. Вместо того чтобы тянуться к Богу, мы тянемся к Сталину.

– Сталин был относительно недавно. А в Бога наша страна не верует уже очень давно…

– Да. Я читал воспоминания монахини Амвросии (Оберучевой), она в 1902 году училась в медицинском институте в Петербурге. На курсе из ста человек она одна открыто признавалась в том, что верующая, и еще были два тайно воцерковленных студента. Остальная масса была настроена антицерковно, антихристиански… Либерализм Россию только губит. В 90-е годы все повторилось и подтвердилось. Но и сталинский путь тоже безысходен, потому что такая система может работать исключительно на репрессиях. Или ты истребишь собственное население, или остановишь репрессии, и все рухнет. Ведь Сталин – я к нему отрицательно отношусь, но он был умный человек. Он начал вводить элементы старой России, хотел модифицировать страну именно на этом пути, а не на западном. Сколько раз он ходил во МХАТ на «Дни Турбиных» – пытался понять, что там было, почему люди аплодируют, как душа человеческая работает. Но, чтобы воспринять русскую идею, надо было отказаться от всего, за что он боролся. А Сталин был заложником системы. И возвращаться к нему – значит, снова заводить себя в тупиковый путь.

– Просто альтернатива до сих пор четко не заявлена. Сильная Россия без Сталина – на это нашей генетической памяти не хватает.

– Альтернативу и не дают заявить.

– Кто не дает?

– Запад, в частности. Вот здесь с нами на Лемносе Никита Михалков. А Российский институт стратегических исследований, которым я руковожу, недавно провел анализ, как оценивали фильм «Предстояние» в западной прессе…

– Гуманитарные вопросы тоже входят в вашу компетенцию?

– Этот вопрос оказался не гуманитарным, а скорее политическим. Но в принципе у нас очень широкая амплитуда

Мы изучаем открытую информацию, делаем выводы и направляем их в руководящие структуры России. Круг проблем: НАТО, Европейский союз, современная Азия, отраслевая и глобальная экономика, ВПК. Есть отдел гуманитарных исследований, который занимается спорными вопросами истории, религиозным фактором в международных отношениях. Кроме того, мы анализируем, какую реакцию за пределами нашей страны вызывает то или иное принципиальное художественное произведение. А «Предстояние» -конечно, фильм с сильной идеологической подкладкой. Во французских, итальянских, немецких, британских, американских СМИ рецензий практически не было. Было обсуждение идейной составляющей – в резко негативном ключе. На Западе в этом фильме видят, прежде всего, два момента. Необоснованное – для них -введение Промысла Божьего в историю Второй мировой войны и показ русских людей как искренних, пусть не совершенных, но самоотверженных и благородных. Ведь до смешного доходит: если показать русского – пьяницу, самодура, царя беззубого – это нормально. Как только появляется русский человек с сердцем, с идеей, с блеском в глазах, это называется «шовинизм». Напоминать о том, что войну выиграли, прежде всего, наши люди, – тоже «шовинизм». Так что обольщаться не надо. Возрождение России не нужно никому, кроме нас самих.

Нам все дано для собственной цивилизации – огромные территории, вода, недра. Столько талантливых наций – все, кто живет в ареале русского народа, талантливы. А мы чем занимаемся? Сидим и рефлектируем: «С кем нам идти? С Европой или с Китаем?». Во-первых, это один и тот же путь. Китай не носитель цивилизационных идей. Он может быть соперником США, Англии, Франции, но не цивилизационной альтернативой. А, во-вторых, нам не надо идти ни за кем, нам надо развивать свое – конечно, без закрытости. России была дана одна национальная идея – нести слово Божие, быть инакими, другими. Иначе – конец России и конец истории.