Церковь эпохи апологетов. Часть 2

Священномученик Климент Римский В первой половине II столетия происходили существенные перемены в устройстве христианских общин. К этому времени уходят в прошлое прежние, еще упоминаемые в «Дидахи», харизматические служения странствующих апостолов, пророков и учителей. В Церкви окончательно сложилась в основаниях своих восходящая к апостольскому веку трехстепенная иерархия священства, включающая богоустановленные степени епископов, пресвитеров и диаконов.

Епископы (в буквальном переводе с греческого έπίσκοπος значит «надзиратель») – это предстоятели христианских общин и преемники апостолов, имеющие чрез чреду рукоположений соборами других епископов благодатную связь с ними. Первые епископы избирались и поставлялись самими апостолами. Святой Климент писал: «Апостолы были посланы проповедовать Евангелие нам от Господа Иисуса Христа, Иисус Христос – от Бога. Христос был послан от Бога, а апостолы – от Христа. Проповедуя по различным странам и городам, они первенцев из верующих по духовном испытании поставляли во епископы и диаконы для будущих верующих»[1]. Со временем, в послеапостольскую эпоху, было установлено, что в избрании епископов участвуют епископы ближайших общин, а также клир и народ как свидетели добропорядочности ставленника. Святитель Киприан Карфагенский, живший в III веке, пишет об избрании и поставлении епископа: «Должно усердно хранить и соблюдать Божественное Предание и апостольское постановление, сохраняющееся у нас почти во всех областях, по которому для законного поставления известному народу предстоятеля должны собраться епископы ближайших областей и произвести избрание в присутствии народа, которому вполне известна жизнь избираемых лиц и который видел все их деяния»[2].

Епископы – это первосвященники и высшие учители веры для своих Церквей, имеющие полноту власти в них и полноту ответственности за спасение принадлежащих к ним христиан пред Богом. Они учат народ догматам веры и благочестия. Только епископы тогда могли, как преемники апостолов, принимая покаяние согрешивших христиан, «вязать и разрешать» силою Духа Святого во исполнение слов Спасителя: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин. 20: 23). Благословение на брак между христианами в Древней Церкви давал тоже епископ. Епископ, по словам протопресвитера Александра Шмемана, характеризовавшего церковную жизнь II века, «для своей Церкви есть образ Самого Христа – Главы и Источника всей ее жизни. Без него ничего не должно делаться в Церкви, потому что его служение, его особый дар в том и состоит, чтобы собрание христиан через таинства преображать в Тело Христово. Он совершает крещение, приносит евхаристию, раздает дары в собрании. А с властью совершать таинство неразрывно связана и власть учительства: он учит в собрании не от себя, а в Духе; он хранитель апостольского предания, свидетель вселенского единства Церкви»[3].

С особой энергией и напором выразил хранимое Священным Преданием учение о епископском служении священномученик Игнатий Антиохийский. Приговоренный к растерзанию зверями на арене, он вновь и вновь напоминал в посланиях, составленных во время шествия на казнь: ефесянам – «Иисус Христос, общая наша жизнь, есть мысль Отца, как и епископы, поставленные по концам земли, находятся в мысли Иисуса Христа. Посему и вам надлежит согласовываться с мыслию епископа, что вы и делаете»; «на епископа должно смотреть, как на Самого Господа»; магнезийцам – «надобно не только называться, но и быть христианами, тогда как некоторые на словах признают епископа, а делают все без него»; «как Господь без Отца, по Своему единению с Ним, ничего не делал ни Сам Собою, ни чрез апостолов, так и вы ничего не делайте без епископа и пресвитеров»; траллийцам – «когда вы повинуетесь епископу, как Иисусу Христу, тогда, мне кажется, вы живете не по человеческому обычаю, а по образу Иисуса Христа»; смирнянам – «только та евхаристия должна почитаться истинною, которая совершается епископом или тем, кому он сам предоставит это. Где будет епископ, там должен быть и народ, так же как где Иисус Христос, там и кафолическая Церковь… Прекрасное дело – знать Бога и епископа. Почитающий епископа почтен Богом; делающий что-нибудь без ведома епископа служит диаволу»[4].

В протестантской историографии господствует концепция о монархическом епископате как о новации, неизвестной в апостольский век. В концентрированном виде такая оценка отразилась в одном из самых популярных в протестантском мире курсов церковной истории – у А. Миллера. Комментируя послания священномученика Игнатия Антиохийского, он писал: «Едва умолк Боговдохновенный голос в Церкви, как раздались голоса новых учителей, которые громко и навязчиво стали притязать на высшую честь и высшее место в Церкви для епископа. Больше уже не слышно было ни слова о месте Духа как руководителя общины Божией с неограниченной властью. Письма Игнатия, которые написаны были около 107 года, доказывают это с совершенной очевидностью… Никто не может усомниться в том, что он был верный христианин, исполненный религиозной ревности; но столь же бесспорно и то, что в этом, как и во многом другом, он ошибался. Главная мысль, которая пронизывает все его послания, – о полном подчинении паствы ее руководителям, иными словами, мирян – духовенству»[5]. Причину сложившегося в Церкви уже в начале II столетия пагубного, по его убеждению, «клерикализма» Миллер находит во влиянии иудейства: «Священство было особым маркирующим признаком иудейского строя, в то время как служение, сообразное с волей Божией, – характерная черта христианского устроения. Поэтому как только гонимая Церковь начала подражать иудейству, введя особый институт священства, она пришла в упадок»[6].

Конфессиональная предвзятость историка тут более чем очевидна. С исторической точки зрения необходимо, однако, отметить одно важное обстоятельство: в то время как в посланиях святого Игнатия присутствует кристально ясное учение о трех степенях священства с теми же их названиями, какие употребляются и ныне, у его современников, в том числе и младших, мы сталкиваемся с иной терминологий, которая в известном смысле соотносится с экклезиологической лексикой Новозаветных Писаний. Так, в Послании к филиппийцам апостол Павел обращается с пожеланием «благодати… и мира от Бога» ко «всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами» (Флп. 1: 1), из чего можно заключить, что в Филиппах совершал служение не один епископ и что, следовательно, не всякий «епископ», а лишь один из них мог быть предстоятелем общины.

Священномученик Климент Римский в послании к коринфянам, с одной стороны, пишет о том, что апостолы, «проповедуя по различным странам и городам… первенцев из верующих по духовном испытании поставляли в епископы и диаконы для будущих верующих», а с другой – в том же послании призывает коринфских христиан, «покориться пресвитерам», не упоминая об их епископе[7]. И как еще замечает В.В. Болотов, «в послании Поликарпа нигде граница между епископами и пресвитерами не приводится ясно. У Иустина мы знаем лишь о предстоятеле; у Ермы также не находят места, где бы епископ выделялся из круга подчиненных ему пресвитеров. Даже Ириней… употреблял выражения “епископ” и “пресвитер” смешанно: перечни предстоятелей Церквей он называет то преемством епископов, то преемством пресвитеров. Римские епископы до Виктора называются у него пресвитерами. Поликарп Смирнский тоже “блаженный пресвитер”»[8].

Христианские писатели позднейшей эпохи по-разному объясняли несовпадение терминологии века апостолов и мужей апостольских с той, которая окончательно сложилась в Церкви по крайней мере к концу II столетия, но которая присутствует уже с полной отчетливостью в посланиях священномученика Игнатия. Так, блаженный Феодорит считал, что «каждая из трех церковных степеней существовала при апостолах под строго определенным названием, хотя и не тем же, какое она носит в IV–V веках, именно: диаконы назывались диаконами, пресвитеры – пресвитерами и епископами, а епископы – апостолами»[9]. Блаженный Иероним считал, что первоначально епископской и пресвитерской безразлично называлась одна и та же степень, но впоследствии первый пресвитер стал действительно епископом в позднейшем значении этого термина. Таким образом, с его точки зрения, во II столетии церковный строй подвергся трансформации. Эту же версию эволюции церковного устройства воспроизводит и русский автор протопресвитер Николай Афанасьев, который выводит появление особой епископской степени из «места, занимаемого старейшим пресвитером на евхаристическом собрании», при этом «основным фактором, вызвавшим превращение старейшего пресвитера в епископа, было первосвященство как особое служение». Сама же «идея первосвященства шла, – как считал отец Николай, – со стороны иудейства. При том уважении, которым пользовались ветхозаветные писания в церковных кругах, учение о ветхозаветном первосвященстве должно было иметь притягательную силу»[10].

Наиболее убедительную интерпретацию терминологических расхождений у ранних христианских писателей предложил святитель Иоанн Златоуст, который «утверждал, что в апостольский период церковные степени назывались не совсем так, как в IV–V веках» и «что тогда терминология совсем еще не была устойчива: епископ назывался и епископом, и пресвитером, и даже диаконом; пресвитеры тоже назывались и епископами, и пресвитерами. В последующее время терминология установилась – с номинальным возвышением епископов (скромные названия пресвитеров и диаконов уже были оставлены)»[11]. Таким образом, святой Иоанн Златоуст эволюцию терминологии не отождествляет с эволюцией самого принципа трехстепенной иерархии, которая установлена была апостолами, разумеется, в несомненной связи с ветхозаветными степенями первосвященников, священников и левитов, послужившими прообразами иерархии христианского священства.

В первые века истории Церкви епископ был в каждом городе, где существовала христианская община; обычное название его области, то есть города и прилегающих к нему пригородных селений, – парикия. Впоследствии от этого слова произошло слово «парохия», означающее приход. Все это надо иметь в виду, чтобы не запутаться в древних терминах, не совпадающих по значению, но этимологически связанных с принятыми ныне. Хотя Церкви, основанные самими апостолами, находившиеся в крупных мегаполисах или даже только в провинциальных центрах, имели особый авторитет для других христианских общин, но во II столетии епископы не были еще связаны между собой узами юрисдикционной зависимости, поместная структура Вселенской Церкви еще не сложилась.

«Церковная история» Евсевия Кесарийского донесла до нас бережно собранные им сведения о епископах, занимавших важнейшие кафедры. «После смерти Симеона епископский престол в Иерусалиме занял еврей Иуст; в то время было уже много обрезанных, которые уверовали во Христа; Иуст был одним из них»[12]. Затем Евсевий дает полный перечень епископов, возглавлявших Иерусалимскую общину до разрушения города при императоре Адриане и изгнания из него иудеев: «До осады Иерусалима… их было 15, преемственно сменявших друг друга… все они были исконными евреями и Христово учение приняли искренне… Вся Церковь у них состояла из уверовавших евреев, начиная от апостолов и до тех, кто дожил до осады, когда иудеи, опять отпавшие от римлян, были разбиты в нелегкой борьбе… Первым был Иаков, именуемый братом Господним, вторым – Симеон, третьим – Иуст, Закхей – четвертым, пятым – Товия, шестым – Вениамин, Иоанн – седьмым, восьмым – Матфий, девятым – Филипп, десятым – Сенека, одиннадцатым – Иуст, двенадцатым – Левий, тринадцатым – Ефрем, четырнадцатым – Иосиф, последним, пятнадцатым, – Иуда… Все они из обрезанных»[13]. Кончина Иуды, или Кириака, приходится на 135 год.

После разрушения Иерусалим был отстроен заново, получил новое наименование – Элия Капитолина и был заселен греческими, италийскими, сирийскими колонистами, так что и «тамошняя Церковь впервые составилась из язычников… и первым епископом из язычников был Марк. После него в списке епископов… стоят: Кассиан, за ним Публий, потом Максим, за ними Юлиан, потом Гаий, потом Симмах, потом другой Гаий, опять другой Юлиан, Капитон, за ними Валент Долихиан и после всех Наркисс, тридцатый по преемству от апостолов»[14]. Список Евсевия Кесарийского охватывает период до 196 года. По изысканиям архиепископа Сергия (Спасского), отраженным в его «Полном месяцеслове Востока», этот перечень не полон. В нем пропущены имена епископов, возглавлявших христианскую общину Элии Капитолины в промежуток между Капитоном и Валентом: Илия, Максим Второй и Антонин.

Священномученик Ириней Лионский Исчерпывающий перечень Римских епископов, начиная от времени поставленного апостолами Лина и заканчивая концом II столетия, приводит священномученик Ириней Лионский в творении «Против ересей»: «Блаженные апостолы… вручили служение епископства Лину… Ему преемствует Анаклит, после него на третьем месте от апостолов получает епископство Климент… Этому Клименту преемствует Эварест, Эваресту – Александр, потом шестым от апостолов был поставлен Сикст, после него – Телесфор, который славно претерпел мучение; потом Гигин, потом Пий, после него – Аникита; после Сотира, преемствовавшего Аниките, ныне на двенадцатом месте от апостолов жребий епископства имеет Елевфер»[15]. Преемником упомянутого последним Елевферия, современника святого Иринея, стал Виктор, занимавший Римскую кафедру со 190 по 202 год.

Александрийскую Церковь после Кердона, скончавшегося в 107 году, последовательно возглавляли Прим, или Ефрем, Иуст, Евмений, Марк, Келадион, Агриппин, Иулиан и с 189 по 231 год Димитрий.

Преемником священномученика Игнатия на Антиохийской кафедре стал Ирон, вслед за ним ее занимали Корнилий, Ерос, знаменитый апологет Феофил и Максимин, скончавшийся в 201 году.

Из «Истории» Евсевия известны имена многих других епископов II века: Клара Птолемаидского, Кассия Тирского, Феофила Кесарии Палестинской, Сотаса Анхиальского, Элия Девельтского, Юлиана Апамейского, Зотика Команского, Сагариса Лаодикийского, Папия, Аверкия и Аполлинария Иерапольских, Мелитона Сардийского, Пальма Амастридского, Поликрата Ефесского, Поликарпа Смирнского, Филиппа Гортинского, Пинита Кносского, Пуплия и Кодрата Афинских, Дионисия и Вакхила Коринфских, Пофина и Иринея Лугдунских.

Пресвитеры (в переводе с греческого – «старцы, или старейшие») и диаконы («слуги») совершали служение под началом епископа. Священномученик Игнатий призывает христиан почитать их и даже повиноваться им: «Повинуйтесь… пресвитерству, как апостолам Иисуса Христа – Надежды нашей, в Котором дай Бог жить вам. И диаконам, служителям таинств Иисуса Христа, все должны всячески угождать»[16].

Пресвитеры по поручению епископов совершали священнодействия и таинства. Но, в отличие от позднейшего строя церковной жизни, когда в одном и том же городе существовало по нескольку храмов, когда храмы и христианские общины появились и в сельской местности и богослужение в них стали совершать пресвитеры, во II веке, когда, как правило (за, вероятно, редкими исключениями, имевшими место в самых больших городах – Риме или Александрии, где число христиан составляло десятки тысяч, и поэтому они не могли все собираться в одном месте), евхаристию совершал епископ, который и возглавлял общину, пресвитеры лишь сослужили ему и только в его отсутствие могли литургисать самостоятельно. Но уже и тогда пресвитеры совершали крещения, а также, следуя наставлению брата Господня Иакова, таинство елеосвящения: «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему» (Иак. 5: 14–15).

Диакон помогал епископу и пресвитеру в исполнении их служения, участвуя в совершении священнодействий, а еще в Древней Церкви на нем лежала забота «о столах». «В ранней Церкви, – пишет протопресвитер Александр Шмеман, – единство в богослужении было неотделимо от самой реальной взаимопомощи, братства, общей заботы о бедных, о вдовах, о погребении братьев, о сиротах. Нельзя участвовать в приношении евхаристии, не принося реально своего “дара”: хлеб, претворяемый в тело Христово, отделяется от того “насущного” хлеба, от тех плодов, что приносят христиане в собрание – для общей трапезы и в помощь неимущим… На диаконах же лежит забота о распределении даров, о помощи бедным, об организации “агап” – вечерей любви»[17].

Святой Иустин Философ писал: «Достаточные же и желающие, каждый по своему произволению, дают, что хотят, и собранное хранится у предстоятеля; а он имеет попечение о сиротах и вдовах, о всех нуждающихся по болезни или по другой причине, о находящихся в узах, о странниках издалека, вообще печется о всех находящихся в нужде»[18].

В «Первой апологии» Иустина содержатся драгоценные сведения о совершении евхаристии: в воскресный день, который он, в соответствии с римским календарем, называет «днем солнца», «бывает у нас собрание в одно место всех живущих по городам или селам; и читаются, сколько позволяет время, сказания апостолов или писания пророков. Потом, когда чтец перестанет, предстоятель посредством слова делает наставление и увещание подражать тем прекрасным вещам. Затем все вообще встаем и воссылаем молитвы. Когда же окончим молитвы… приносится хлеб, и вино, и вода; и предстоятель также воссылает молитвы и благодарения, сколько он может. Народ выражает свое согласие словом «Аминь», и бывает раздаяние каждому и приобщение даров, над коими совершено благодарение, а к небывшим они посылаются чрез диаконов»[19].

О содержании евхаристической молитвы святой Иустин писал, что предстоятель, «взявши это», то есть принесенные хлеб, вино и воду, «воссылает именем Сына и Духа Святаго хвалу и славу Отцу всего и подробно совершает благодарение…» «Пища эта, – продолжает апологет, – называется у нас евхаристией (благодарением), и никому другому не позволяется участвовать в ней, как только тому, кто верует в истину учения нашего и омылся омовением в оставление грехов в возрождение и живет так, как предал Христос»[20] – иными словами, принял таинство крещения.

Евхаристия совершалась в древних христианских общинах, как это видно из «Апологии» Иустина, в «день солнца», который для христиан был первым днем творения и – что еще важнее – посвящался воспоминанию о воскресении Христа из мертвых. Это же событие составляло тогда, как и ныне, содержание важнейшего церковного праздника, за которым сохранилось еврейское название Пасхи. Но праздновалась Пасха в разных христианских общинах в разные дни. Общины Азии праздновали ее 14 нисана (то есть в полнолуние первого весеннего месяца, который начинался после весеннего равноденствия) независимо от дня недели, в то время как другие Церкви, в том числе Римская и Александрийская, празднование Пасхи переносили на первый день после Великой субботы, то есть на день воскресный. В связи с празднованием Пасхи 14 нисана, когда Господь совершил тайную вечерю, после чего был предан на крестную смерть, малоазийские христиане в самый день Пасхи держали строгий пост, а вечером совершали евхаристию. В других же христианских общинах постились накануне воскресенья, и продолжительность этого поста в разных Церквях была различной, а пасхальная евхаристия совершалась сразу после полуночи.

При этом, как писал В.В. Болотов, самый тон празднования различался: «Малоазийские христиане совершали в Пасху таинство страдания… христиане всех других Церквей – “таинство воскресения Господня”… Празднество всех Церквей, кроме малоазийских, выдвигало исторический момент: ежегодно христиане повторяли в своем воспоминании в раздельности последние дни земной жизни Христа, переживали их с теми религиозными чувствованиями (скорби и радости), которые естественно вызывает евангельская история последней вечери, страданий, смерти и воскресения Господа»[21]. Малоазийское же празднование Пасхи, по словам того же историка, «стояло на почве догматической… ветхозаветная Пасха претворялась лишь в новозаветный праздник спасения как цельного факта в совокупности моментов, его составляющих. Не установление евхаристии, не страдания и смерть и не воскресение Христа в отдельности (последнее было никак не 14 нисана), а все эти события в синтезе – как единый догматически понимаемый факт искупления чрез страдания – составляли предмет празднования. Это был праздник, следовательно, радость спасения, но тон этой радости получался серьезно-торжественный»[22].

И Римская, и малоазийские Церкви праздновали Пасху в соответствии с лунным календарем, потому что дата распятия и воскресения Спасителя по солнечному юлианскому календарю, принятому в Римской империи, была неизвестна – она зависела от года, в который был распят и воскрес Господь. Первые христиане, происходившие из иудеев, жили соразмерно иудейскому календарю, и в церковной памяти сохранилась связь этих событий с 14 нисана и с днями недели от четверга до первого дня после Великой субботы, а относительно года известно было только то, что Христос пострадал на кресте при императоре Тиберии и прокураторе Иудеи Понтии Пилате. Но, не имея на то точных данных, христиане некоторых общин – это была экзотическая практика – связывали распятие и воскресение Христа с точной датой по юлианскому календарю. Так, известно, что в начале IV века в общине, которую возглавлял Трикентий, Воскресение Христово праздновалось 25 марта. Эта дата, собственно, не воскресения, но распятия Христа была вычислена на основе подложных актов Пилата. Трикентий, с которым по этому вопросу полемизировал священномученик Петр Александрийский, говорил: «Нам нет никакого дела до иудеев и их календаря, мы желаем только одного: совершать ежегодно воспоминание страдания Христова в то самое время, в какое предали совершать самовидцы от начала»[23], – ошибочно полагая, что время страданий Спасителя по юлианскому календарю было корректно установлено. Есть менее надежные сведения о том, что существовали общины, праздновавшие Пасху 1 апреля, которое они отождествляли с 14 или 16 нисана. В связи с этим возникает подозрение о кощунственном умысле первоапрельских шуток, в которых в таком случае пародируется христианская вера в воскресение из мертвых.

Празднование Пасхи по юлианскому календарю – явление, едва уловимое в истории Церкви, а вот расхождение Пасхалии римско-александрийской, с одной стороны, и малоазийской – с другой, составляло серьезную проблему. Ее первое документально зафиксированное обсуждение относится к 155 году, когда незадолго до своей мученической кончины предстоятель Смирнской Церкви святой Поликарп посетил Рим, чтобы обсудить с епископом Рима Аникетом пасхальный вопрос. Оба епископа остались после этой беседы при своих убеждениях, вытекавших из разной практики своих Церквей, что, однако, не привело ни к расколу, ни даже к ссоре. Об этом происшествии рассказывает святитель Ириней Лионский в письме предстоятелю Римской Церкви Виктору, и этот его рассказ воспроизводит Евсевий Кесарийский: «Блаженный Поликарп был при Аникете в Риме; кое в чем они слегка не ладили, но тут же заключили мир, об этом же главном вопросе и спорить не хотели; ни Аникет не мог убедить Поликарпа оставить то, что всегда соблюдали Иоанн, ученик Господа нашего, и остальные апостолы, с которыми Поликарп общался; ни Поликарп Аникета, говорившего, что он обязан соблюдать обычаи своих предшественников. Тем не менее, они пребывали в общении друг с другом; Аникет, из уважения, конечно, предоставлял Поликарпу совершать в его Церкви евхаристию, и они расстались в мире друг с другом и в мире со всей Церковью»[24].

Затем, в 167 году, в Лаодикии Фригийской разгорелся, как пишет Евсевий, цитируя утраченное сочинение Мелитона Сардийского, «великий спор о Пасхе»[25]. Мелитон в слове «О Пасхе» отстаивал правомерность практики малоазийских Церквей, основанную, в частности, и на том, что 14 нисана Господь вкушал законную Пасху, а распят был на следующий день, в связи с чем и христиане Пасху должны совершать, подражая Христу, 14 нисана. Его оппоненты Климент Александрийский, Ипполит Римский, Аполлинарий Иерапольский писали впоследствии в связи со спором в Лаодикии, что Господь совершил тайную вечерю 13 нисана, и это не была еще пасхальная трапеза, а распят был 14 нисана.

Самый серьезный из известных споров о праздновании Пасхи, в котором противопоставлялись малоазийская и римская традиции, относится ко времени между 190 и 192 годами. По предположению В.В. Болотова, он разгорелся в связи с празднованием Воскресения Христова в 189 году, когда малоазийские общины совершали Пасху 20 марта, а в Риме и Александрии – 20 апреля[26]. В самом Риме некий Власт солидаризировался с малоазийской практикой, настаивая, что Пасху надо праздновать 14 нисана, независимо от дня недели. Столкнувшись с угрозой разделения по вопросу о Пасхе в самом Риме, Римский епископ Виктор, вероятно, решил окончательно снять проблему и обратился к предстоятелям малоазийских Церквей с требованием ввести у себя римскую практику. В разных городах в связи с этим созваны были соборы. Епископы, собравшиеся в самом Риме, в Александрии и Коринфе, в Палестине, Осроене, Понте и Галлии, высказались солидарно с епископом Виктором.

Иную позицию выразил Ефесский собор, поручивший своему предстоятелю Поликрату направить ответное послание Виктору. В нем настаивалось на незыблемости древней традиции азийских Церквей: «Мы строго соблюдаем этот праздник: мы ничего не прибавляем, ничего не убавляем. В Асии покоятся великие светила веры, которые восстанут в день пришествия Господня, когда Он во славе сойдет с небес и разыщет всех святых: Филиппа, одного из двенадцати, который покоится в Иераполе… Иоанна, возлежавшего на груди у Господа, бывшего священником и носившего дщицу, свидетеля и учителя, который почивает в Ефесе; и Поликарпа Смирнского, епископа и мученика; и Фрасею, епископа и мученика Эвменийского, который покоится в Смирне… Все они праздновали Пасху в четырнадцатый день (лунного месяца) по Евангелию… И я, Поликрат, самый малый из вас, поступаю так, как передано мне моими родственниками, – им следую. Семь человек моей родни были епископами, я восьмой. И всегда родные мои справляли этот праздник, когда народ не употреблял квасного хлеба. Я, братья, прожил 65 лет о Господе, пребывая в сношениях с братьями во всей вселенной, прочитал все Священное Писание и никаких угроз не испугаюсь, ибо большие меня сказали: “Повиноваться следует больше Богу, нежели людям”»[27].

Виктор Римский, в ответ на игнорирование его требования, предвосхищая притязательность и нетерпимость позднейших своих преемников по кафедре, решил отлучить от церковного общения Поликрата и всех, кто был тогда единомыслен с ним по вопросу о времени празднования Пасхи. Во избежание беды с увещевательным посланием к Виктору обратился епископ Лионский Ириней, который сам, как и вся Галльская Церковь, придерживался практики, аналогичной с римской, но призывал своего адресата к примирению со сторонниками иной традиции, ссылаясь на пример братского общения святого Поликарпа Смирнского и Аникета Римского, хотя они и расходились в вопросе о времени Пасхи. Развивая эту тему, святитель Ириней писал: «Спор идет не только о дне, но и о том, какой пост соблюдать. Одни думают, что следует поститься один день, другие – что два, а некоторые – еще больше; иные отсчитывают для поста 40 дневных и ночных часов. Вся эта пестрота в соблюдении поста возникла не при нас, а гораздо раньше, у прадедов наших, а они, не беспокоясь, конечно, о точности, передали потомкам свой обычай, укрепившийся в их простой, непритязательной жизни. Тем не менее, все жили в мире, и мы живем в мире друг с другом, и разногласие в посте не разрушает согласия в вере»[28]. Святому Иринею удалось убедить Виктора уступить и не настаивать на унификации пасхальной практики ценой разрыва общения с одинаково верующими братьями из малоазийских Церквей.

(Окончание следует.)