Американская жизнь глазами иеромонаха из Киева

Иеромонах Анатолий (Кимбирский) Храм Святого Тихона Задонского в Сан-Франциско расположен в северо-западной части города, примерно в 20 минутах ходьбы от кафедрального собора РПЦЗ. Сама церковь занимает часть довольно большого здания, в котором, помимо храма, находятся служебные квартиры духовенства, канцелярия правящего архиерея Сан-Францисской епархии РПЦЗ, а также небольшой музей, посвящённый святителю Иоанну (Максимовичу). Именно архиепископом Иоанном, просиявшим своим милосердием и состраданием в разных уголках нашей планеты, была основана Тихоновская церковь в 1951-м году.

Нынешний причт Церкви немногочисленный: в ней служат епископ Феодосий (Иващенко), викарий Сан-Францисской епархии, иеромонах Анатолий (Кимбирский) и диакон Николай Шарков. Основную нагрузку приходского служения несёт сейчас отец Анатолий (владыка Феодосий нередко находится в разъездах); именно с отцом Анатолием я общался во время своего приезда в Калифорнию. Сам батюшка живёт в США не так и долго, с декабря 2016 года. Большая часть его жизни и служения прошли на территории Украины, а в Сан-Франциско он прибыл из Киево-Печерской лавры.

В беседе с отцом Анатолием я затронул темы, связанные с его приходом к вере, служением на Украине и в США, а также оценкой нынешнего развития Православия в Калифорнии.

– Я родился в совершенно нерелигиозной семье, мои родители никогда не ходили в церковь, – рассказал иеромонах Анатолий. – Нас трое у родителей, у меня ещё старшие брат и сестра. И я первый в семье стал ходить в церковь – для родителей это даже было очень неожиданно. Правда, через некоторое время и родители, и брат с сестрой пришли к вере. Но вначале родители были шокированы тем, что я стал таким ревностным прихожанином.

– Что же привело вас к вере?

Настоятель подошёл ко мне. Не спросив даже моего имени, говорит прямо в лоб: хочешь быть священником?

– В своё время, когда я ничего ещё не понимал в духовности, но познавал мир, искал правду, читал различную литературу, мне попалась «Исповедь» Августина Аврелия. Она меня очень впечатлила, я стал о многом задумываться, размышлять. Затем, когда я был уже в Харькове студентом Инженерно-педагогической академии, мне запомнились слова одного из наших доцентов, Олега Дмитриевича Пташного. Он читал курс высшей математики. Помню, мы проходили векторную теорию, и Олег Дмитриевич размышлял о строении вектора, о строении мира. Он тогда сказал аудитории: чем больше я вникал в математику, чем больше я познавал эти сложные процессы, взаимосвязи, тем больше я понимал, что не может это всё случайно существовать, что есть какая-то высшая взаимосвязь, что в этом есть рука Божия. Олег Дмитриевич сказал это при всей аудитории.

Мне его слова как-то очень запомнились, запали в душу. И я тогда стал ходить в храм, появилось какое-то рвение, горение в сердце, желание быть на службе. Так что моё воцерковление началось с Харькова, я посещал там службы в Благовещенском соборе и в Покровском монастыре.

– Но далеко не каждый человек, приходящий в Церковь, избирает стезю священства. Что вас подвигло принять священный сан?

– Со мной произошла такая интересная история: когда я приехал в свой родной город, Светловодск Кировоградской области, и пришёл в храм (в котором до этого никогда не был), то в самом конце службы ко мне подошёл работник и попросил немного задержаться, так как со мной хотел поговорить настоятель. Я думаю: что он от меня хочет, ведь ни я его не знаю, ни он меня. Служба закончилась, настоятель подошёл ко мне. Не спросив даже моего имени, говорит прямо в лоб: хочешь быть священником? Конечно, у меня возник лёгкий шок, смущение, я не знал, что ответить. Хотя мысли о священстве у меня были. Я и говорю: не знаю, что вам сказать, но, если честно, хочу. Настоятель и отвечает: у тебя это желание прямо-таки на лбу написано. Видимо, воля Божия проявилась через эти слова настоятеля, отца Александра. Потом в его храме я прослужил 5 лет, сразу после моего рукоположения в 2001-м году.

– Видите, такое желание у вас подспудно было и до чудесной встречи с отцом Александром?

– Да, я и раньше размышлял о том, чтобы посвятить свою жизнь служению Богу, мне это нравилось. Хотя, наверное, на первом месте были мысли о том, как работать, как семью содержать. Я рано женился, в 20 лет, и ребёнок у меня родился, когда мне был 21 год.

Сейчас, спустя многие годы, когда моя семья распалась, я понимаю, что, возможно, лучше было бы жениться позже. Тогда бы я, наверное, меньше сделал ошибок; более осознанно относился к семье, своему выбору, своим поступкам. Сейчас, конечно, мне есть что рассказать людям, что посоветовать, от чего уберечь на основании своего опыта. Это всё немаловажно в пастырской практике.

– Отец Анатолий, наверное, во всей этой ситуации важно то, что, невзирая на распад семьи, вы не ушли из священства, сделали важный шаг, приняв монашество.

– Да, я какое-то время служил в Киеве, в Москве, как обычный священник, а уже в 2014-м году, в Киево-Печерской лавре, меня постригли в иноческий чин. Мне очень полюбилась лавра – она для меня как родина, как мать, которую нельзя забыть. Конечно, я не сразу пришёл к монашеству, но этому поспособствовало то, что мне нравились богослужения в монастырях. И для меня время пребывания в лавре – самое лучшее за все годы моего служения. Здесь мои самые яркие воспоминания, самые глубокие переживания – душевные, молитвенные.

Мне очень полюбилась лавра – она для меня как родина, как мать, которую нельзя забыть

– А как получилось, что из Киева, из лавры, вы уехали в США?

– Живя в лавре и неся послушание помощника эконома, я как-то о Штатах и не думал. Но в 2016-м году владыка Феодосий (мы с ним были и ранее знакомы — владыка нередко бывал в Киеве) попросил меня помочь в Сан-Франциско. Всё-таки в Америке ощущается нехватка православного духовенства. Я согласился на просьбу епископа Феодосия; вначале пробыл в США несколько месяцев, как и разрешено по гостевой визе. А потом меня пригласили на постоянной основе, по рабочей религиозной визе. Понятно, что все эти моменты согласовывались с митрополитом Павлом, наместником лавры.

Иеромонах Анатолий (Кимбирский) – Вы служили на Украине и немного в России, а потом переехали в Штаты — страну совсем с другой культурой, языком, традициями. Ощутили ли вы какую-то принципиальную разницу — например, в плане отношения прихожан к священнику, посещения богослужений и так далее?

– Я хотел бы, прежде всего, отметить, что в плане богослужений церковь Св. Тихона Задонского мало отличается от того, к чему я привык в Киеве. Мы здесь служим в основном на церковнославянском, английский язык используем немного. Всё-таки наше духовенство приезжее (и владыка, и я), поэтому нам было бы сложнее служить на английском, нежели духовенству кафедрального собора, где практически все священники родились в Северной Америке. И наши прихожане в основном русскоязычные, хотя есть и несколько американцев. Но этим американцам нравятся службы на церковнославянском, они никогда не просили перейти на английский язык. Правда, в целом к нам немного приходит людей, обычно на воскресной литургии человек 30 молится. На вечерних службах (обидно это признавать) порой, бывает, открываю царские врата на возглас, смотрю – в храме никого или 1–2 человека.

– Да, я и в Европе замечал такую печальную тенденцию: очень мало людей приходит на вечерние богослужения – например, на всенощное бдение перед воскресной литургией.

– Вообще-то первые эмигранты, приехавшие в Калифорнию после войны, были очень ревностными прихожанами, они много сил и средств вкладывали в созидание храмов. Их дети уже немного отошли от веры. Постсоветская эмиграция, понятно, была не очень религиозная, так как люди выросли в атеистическом государстве. Но меня поражает то, что в церковь не желают ходить люди, которые воспитывались уже после развала СССР. В Калифорнии всё же немало людей грамотных, образованных, имеющих несколько образований, учёные степени (те же работники Кремниевой долины). Но когда говоришь с ними о Боге, то выявляются какие-то странные предрассудки, страхи. Вот, у человека возникли трудности, я предлагаю ему помолиться. А он отвечает: как я буду молиться святителю Иоанну, если он уже умер? Или говорит: а вдруг я помолюсь, и владыка у меня ещё больше заберёт — мой бизнес, мои деньги? Такое встречается удивительное духовное невежество, хотя люди здравые, образованные, и в целом хорошие, порядочные.

А вдруг я помолюсь, и владыка у меня ещё больше заберёт — мой бизнес, мои деньги?

– Вам самому тяжело было привыкать к особенностям американской жизни?

– На самом деле для меня стало приятной неожиданностью, что, приехав сюда, я даже как-то не понял, где нахожусь. Во-первых, окружение было русское, со всеми я общался на русском языке. Во-вторых, богослужения такие же. Люди здесь добрые, относятся хорошо. Даже говорят, что в Америке епископы добрее. И это правда. Всё-таки Православная Церковь в США – это Церковь меньшинства, она не имеет такой финансовой устроенности, как, например, в России или Украине, она не имеет поддержки со стороны государства. И когда архиереи находятся в более трудном положении, в большей зависимости от обычных людей, тогда они ведут себя скромнее, проще, и с ними легче разговаривать. Хотя и у нас в Киеве хорошие владыки. Тот же Митрополит Онуфрий, Предстоятель УПЦ, – святой жизни человек.

– Мне тоже показалось, что владыка Онуфрий достаточно открыт для народа. Помню, 4 года назад я был в Киеве на вечернем богослужении в лавре – и Митрополит Онуфрий тогда лично всех молящихся помазывал освященным елеем. На службе было огромное количество людей, и все могли подойти к нему, причём я даже никакой охраны не заметил.

Для духовенства важно не задирать нос, помнить, для кого мы поставлены

– Всё-таки для духовенства важно не задирать нос, помнить, для кого мы поставлены. Я сам иногда приходил на службы как мирянин, становился в конце храма, чтобы увидеть, что люди чувствуют, каково им молиться. Конечно, нам, священникам, дана благодать молиться в алтаре, но никогда нельзя забывать о тех, кто стоит позади нас, за иконостасом. В Штатах, кстати, отношение к духовенству более спокойное, может, даже более критично-размышляющее. Всё-таки в России или на Украине, если человек спрашивает совета, и ему, к примеру, говоришь: ешь яблоки каждый день – и через неделю всё будет у тебя хорошо, – то человек обычно соглашается и больше вопросов не задаёт. А в Штатах люди могут спросить: хорошо, я буду так делать, но вы можете объяснить, зачем это надо? И сколько яблок есть, какой будет эффект? Причём говорят это не вызывающе, но искренне хотят знать, получить ответ. В России могли бы даже сказать: вот, непослушание, – но здесь таких конфликтов не возникает. Люди искренне интересуются, анализируют, хотят узнать. Поэтому у священника должен быть немалый багаж знаний, чтобы всё разъяснить и растолковать. Наверное, в Штатах нет такого полуобожествления фигуры священника, которое иногда встречается в России и на Украине.

– Но в США, видимо, и священники хорошо понимают, что основное финансирование прихода идёт почти исключительно за счёт прихожан?

– Да, поступают пожертвования, взносы от членов прихода. Хотя все храмовые здания, построенные в Сан-Франциско, были возведены благодаря стараниям предыдущих поколений. Здесь при приходах существуют сестричества — женщины готовят еду и приносят, например, священникам или другим прихожанам. Такая помощь тоже имеет значение.

Приют с храмом свт. Тихона Задонского. Фото: О. Чудова / Православие.Ru

– Но в любом случае большинству священников приходится трудиться на светской работе?

– Да, большинству приходится работать, причём иногда это работа физически тяжёлая и не так хорошо оплачиваемая. Здесь, конечно, возникают определённые сложности, так как священнику нужно думать не только о приходе и прихожанах, но и о работе. То время, которое можно было бы посвятить службам и общению с прихожанами, священник вынужден посвящать светской работе. Вряд ли это хорошо, да и проблему нехватки духовенства в США такой подход тоже не решает: не все имеют возможность эффективно совмещать церковное служение с работой, к примеру, на заводе или в офисе.

– Отец Анатолий, а почему в США появилась проблема нехватки духовенства?

– Первое время здесь было много русского духовенства из числа эмигрантов. Годы брали своё, и почти все они отошли в вечность. В священный сан стали рукополагаться православные, уже родившиеся в Америке. Но среди местных не так много желающих стать священниками. Кроме этого, почти никто из духовенства не приезжает сейчас из России, Украины. Оно и понятно: ведь для священника условия здесь хуже, чем в странах с православным населением. В России, Беларуси, на Украине священнику не нужно думать ни о какой дополнительной работе: там всё хорошо, всё приносят. А в США, кроме пастырского служения, заботы о людях, о церкви, об убранстве, ты должен думать о том, как себя обеспечить. А кто хочет этим заниматься? Кто хочет приезжать, чтобы потом тратить так время? Работать, вкладываться.

Ещё одна причина, почему мало желающих принимать священный сан, – не так много у нас духовных наставников. Понятно, что любой священник всегда тянется ко Христу, но ведь есть ещё и земное устроение. Епископ, на мой взгляд, не только управленец, но и отец, к которому должен иметь возможность приходить любой священник, чтобы говорить, спрашивать советы и так далее. Почему владыку Иоанна (Максимовича) так любили? Почему тогда не было проблем со священством? Потому что люди могли прийти к нему как к отцу, поплакаться, поговорить. А если человек не может этого сделать, значит, ему некуда идти. Если ему некуда идти, то что он тогда делает? Он пытается найти что-то другое, не связанное со священством.

– Скажите, а «дарование» Константинополем украинской автокефалии как-то сказались на посещении украинцами церквей Московского Патриархата в Калифорнии?

– Никак. Здесь все знают чётко, кто куда ходит, кто куда ходил. Кто был проникнут определёнными националистическими веяниями, тот и раньше ходил в украинскую автокефальную церковь в Сан-Франциско. Украинцы, ходившие к нам в церковь, продолжают и сейчас приходить. У нас нет такого, что все поменяли отношение. Если они приняли решение, то знают, почему они приняли это решение, почему они сюда ходят и что это за Церковь. У нас нет такого – побежал сегодня в одну церковь, завтра в другую. Это безрассудство.

– А как быть с взаимоотношениями с другими юрисдикциями, ведь решение Москвы о разрыве евхаристического общения с Константинополем касается и американских земель?

– Здесь мне сложно о чём-то говорить, я не так тесно со всеми общаюсь, с греками практически не пересекался. Но в Америке, на мой взгляд, нет такого радикализма. Что я имею в виду? Вот у нас на Родине, к примеру, человек ходил в одну, а потом начал ходить в другую церковь. Нередко начинают его обвинять: всё, ты такой-сякой, предатель, мы тебя ненавидим, мы тебя знать не хотим. В США люди более лояльно относятся, спокойно, рассудительно. Да, с греками мы совместно сейчас не молимся, не причащаемся. Но это не означает, что мы не здороваемся или что мы начнём покрышки друг у друга прокалывать. Здесь нет такого, чтобы кто-то кого-то ненавидел, презирал, гнался за кем-то. Мы выполняем решение Синода, разъясняем это людям. Но по-человечески мы ни с кем не перестали общаться, в том числе с представителями Константинополя.

Мы выполняем решение Синода, разъясняем это людям. Но по-человечески мы ни с кем не перестали общаться

– Есть ли какие-то различия в нравственном поведении, морали жителей США и, скажем, родной вам Украины? Например, в наших странах широкое распространение получило блудное сожительство (так называемые «гражданские браки»), семьи распадаются, даже у верующих людей.

– У меня всё-таки есть желание сказать немало хорошего об американцах и их образе жизни. Изначально ведь Америка созидалась на христианских (протестантских) принципах. И сейчас многие американцы придерживаются строгих подходов в плане верности, сохранения семьи, воспитания детей. Здесь немало семей, в которых 5–7 детей, здесь есть понимание ответственности друг перед другом. Моя семья, как я вам уже говорил, к сожалению, разрушилась, но, слава Богу, я ступил на монашескую стезю. При этом я думаю, что без крепкой семьи не будет ни здорового общества, ни нормального будущего. Когда я преподавал в православной гимназии в Сан-Франциско, то немало беседовал с родителями моих учеников. Родители порой сами мало знают, им надо говорить, как относиться друг к другу, как вести себя с детьми. То, что мы в гимназии преподаём детям Закон Божий, рассказываем, как ходить в церковь, как молиться, – всё это останется, скорее всего, не услышанным, если не будет личного примера со стороны родителей. Вот так и растут маленькие революционеры – когда дети видят, что у родителей слова расходятся с делами.

Так вот, возвращаясь к американской ситуации, могу сказать, что здесь семьи крепче, чем, например, на Украине. Причём я не могу однозначно сказать, благодаря чему американцы сохраняют свои семьи. Конечно, лучше всего, когда люди их сохраняют по настоящей любви, по христианским ценностям, по важности понимания, что такое таинство Венчания. Всё-таки это таинство – наша ответственность перед Богом и супругой, перед детьми, которых мы воспитываем.

– Но это не всегда применимо к тем американцам, о которых вы говорите?

– Я не всегда могу сказать, что позволяет им сохранить браки, особенно перед лицом трудностей, от которых наши люди давно бы разбежались. Может быть, есть понимание сущности брака; может быть, страх перед длительными судебными процессами в случае развода. Наверное, к созданию семьи они подходят всё же более осознанно: разговаривают друг с другом, заранее договариваются о каких-то важных вещах. А не так, как у нас иногда бывает: если батюшка повенчал, то всё будет хорошо. Не обязательно.

К созданию семьи американцы подходят более осознанно: разговаривают друг с другом, заранее договариваются о каких-то важных вещах

Ведь семья – это огромнейший труд. В монастыре тоже труд, но ещё неизвестно, где и кому тяжелее. В монастыре мы терпим поношения, лишения от братии, а в семье терпим раздражение, плохое настроение супруги или непослушание детей. Везде приходится чем-то жертвовать. У нас порой люди не понимают, что такое брак, что такое умение уступать и прощать. Пример родителей тоже не всегда положительный. Я думаю, что священники обязательно должны беседовать с теми, кто собирается вступать в брак, спрашивать, каковы ожидания, цели, смысл брака для тех, кто планирует в него вступить. Для чего ты хочешь семью? Что ты ожидаешь от будущей супруги? А что она от тебя ожидает? И что будет, если она станет вести себя не так, как ты ожидаешь? Как ты себя будешь вести? Может быть, тогда бы у людей не было такого разочарования и следующей за ним безысходности, когда вместо решения проблем они бегут разводиться. В Америке это не принято (хотя разводы тоже случаются), и супруги как-то стараются держаться друг друга. В этом, конечно, немалый плюс американского общества.