Старик и санки

Фото: Игорь Подгорный (фрагмент)     

Сначала я услышал противный скрежет железа по рассыпанному на дороге шлаку, а потом увидел маленького тщедушного старика, который тащил санки по голой темной земле. Старик был весь в морщинах и хромал на одну ногу, а на огромных санках лежал разобранный старый гарнитур. Это и по снегу-то было бы непросто тащить, а сейчас стояла аномальная для поздней осени плюсовая температура, вместо сугробов на земле лежали пожухлые листья, и санки казалось полным безумием.

Скорее всего, старик редко выходил из дома и больше доверял календарю, чем прогнозу погоды по телевизору. А по календарю стояла вторая половина ноября, и значит, полагался старый овечий полушубок, заячья шапка и валенки с большими калошами.

Он тащил санки, как мул тащит нагруженную доверху телегу: медленно, упрямо и тяжело, не обращая внимания ни на что вокруг. Было видно, что надолго его не хватит: тут не всякий здоровый бы справился, а он был худеньким хромым стариком. Глядя на его потуги, я не выдержал, подошел и спросил:

Он тащил по земле санки, как мул тащит нагруженную доверху телегу: медленно, упрямо и тяжело

– Далеко идешь?

Он ответил:

– На железнодорожный вокзал.

Это было далеко. Я не нашел ничего другого, как сказать:

– Давай помогу!

Мы спускались с горы от района так называемой «Вырубки» в сторону центра Камышлова, который все жители называли просто «Город», и оба вокзала – и автобусный, и железнодорожный – находились где-то посередине его. Старику нужно было успеть на вечернюю екатеринбургскую электричку.

Уже через сто метров я подивился силе старика и спросил, сколько ему лет. Он ответил: 83. Старик приехал утром из Екатеринбурга. Живет в районе «Эльмаш», в старой двухэтажке, в какой жила моя покойная бабушка Зоя, к которой я приезжал летом на каникулы. Его жена давно умерла, и теперь он жил вдвоем с дочерью. Груженная на санки мебель предназначалась для нее.

Я раздраженно спросил:

– А сама она приехать за мебелью не могла?

– Что ты! – он даже руками на меня замахал. – Некогда ей, да и не поедет.

– А ты поехал?

– А куда деваться?

Это верно: деваться некуда, когда вас всего двое и одному некогда.

– А сам-то на что надеялся? – не унимался я. – А ну как не дотащил бы, свалился где-нибудь, тогда что?

Он только неопределенно хмыкнул в ответ. Когда дочери нужна мебель, тут не до рассуждений. У меня бабушка Катя точно такая же была. Как попадет на огород, все: пиши, пропало. Дождь не дождь, град не град, небо упадет на землю, она будет за любимой морковкой с кабачками ухаживать.

За разговорами мы спустились к центру города, и, чтобы срезать дорогу, я повел его через дворы пятиэтажек. Был вечер, люди возвращались с работы и с неприязнью оборачивались на двух чудиков, тащивших санки по земле.

– Парень, а ты правда никуда не опаздываешь? Давай я сам дотащу!

«Дотащит он! Посмотрите на него», – думал я, оглядывая его щуплую фигуру.

– Ты мне, дед, лучше про свою работу расскажи!

При слове «работа» дед заметно оживился.

– А что работа… Работа была как у всех – хорошая. Почти 50 лет на «Уралмаше». Еще мальчишкой в мастерские пришел. А потом война. После войны вернулся на родной завод – до мастера дослужился. Завод у нас был – во! – дед поднял вверх палец правой руки с сорванным ногтем. – Коллектив – во!

Почти 50 лет на «Уралмаше»… Еще мальчишкой в мастерские пришел. Завод у нас был – во!

От воспоминаний он заметно оживился, даже прихрамывать стал меньше.

– Как вернулся с войны, некогда было скучать – надо было страну восстанавливать! На работу ходили как на праздник. Раньше, бывало, придешь на праздник – молодежь собиралась послушать. А сейчас кому мы нужны? Так, гвоздики подарят, альбомчик для фотографий и давай – до свидания! Не любят сейчас стариков… Раньше, бывало, ночевали у станков. Мы не за грамоты или премию работали. Гордость у людей была. За завод, за страну, за свой народ. Я мастером был – и меня люди уважали! И я людей уважал. Мы любили свою страну, не то что теперь. Да ты и сам все, парень, знаешь, чего я тебе рассказываю?..

Я шел и смотрел на маленького тщедушного старика с огромными санками, нагруженными неподъемным скарбом, а видел богатыря, который бережно несет на руках огромную великую страну, раскинувшуюся на одной шестой части суши, которую ему доверил Бог. Несет без ропота, жалоб и стонов. Без корысти и выгоды. Потому что любит.

Видел других простых, как и он, людей, которые всю жизнь трудились на заводах и фабриках, восстанавливали свою Родину, разрушенную войной, на которой они пролили кровь, а кто-то так и не вернулся. Но те, что вернулись, израненные и изуродованные, как мой дед, ставший инвалидом в 18, или его брат дядя Коля, который всю жизнь потом ходил на костылях… они улыбались.

Они заглянули смерти в лицо и навечно полюбили жизнь. Выйдя из госпиталей и оклемавшись, они восстанавливали и строили, а по выходным надевали порой единственный в гардеробе костюм и галстук и пели песни на маленьких коммунальных кухнях. Они спешили жить. Спешили радоваться. Им нельзя было унывать и хандрить. Их жизнь была тяжелой, а дыхание легким. Война лишила их юности, и они сделали все, чтобы жизнь их детей и детей их детей была счастливой. Ради этого они были готовы на все. Это для меня было безумием тащить в свои 83 неподъемные санки по земле без снега, а он об этом, казалось, вообще не переживал.

Только на перроне я понял, как устал. Даже руки дрожали от напряжения, и в глазах поплыли темные круги. Дед тоже запыхался.

– Слушай, а может, тебе пива купить? – неожиданно спросил он. – Ты не стесняйся, я сбегаю!

– Спасибо, дед, я не пью!

– Да ты не думай, я же так, от души, – виновато хмыкнул он, заглядывая мне в глаза.

– Я понял, – улыбнулся я в ответ. – Не нужно!

Когда из-за поворота показалась электричка, он протянул мне руку и, глядя в глаза, сказал:

– Спасибо тебе, парень. Звать-то тебя как?

– Денис.

– Ну, давай, Денис, храни тебя Бог!

– И тебе, дед, помоги Христос!

Санки в электричке у меня принимали какие-то веселые студенты. О том, как старик будет добираться от вокзала в Екатеринбурге до своего дома на окраине города, я старался не думать.