Мой Бессмертный полк

Дедушка Сергей Антонович

Наши близкие, родные наши, те, кого уже нет с нами! Ваши дорогие лица на черно-белых фотографиях с отломанными уголками, на маленьких размытых военных карточках, в которые я вглядываюсь с трепетом и нежностью. На них вы выглядите серьезными и цельными. Целомудренными. Мы не такие. Наше поколение другое, хлипкое и измельчавшее. Мы – поколение «селфи».

Помню одну фотографию моего дедушки: ему 25, а он уже прошел всю войну, был ранен, контужен

Помню одну затерявшуюся фотографию моего дедушки, сделанную в 1946 году. Ему там лет 25. Он уже прошел всю войну. Был ранен, контужен. И фотография сделана где-то там, на «сопках Манчжурии», где дед заканчивал свою службу, длившуюся 7 лет. Стоит около машины (кажется, это был союзный «Студебеккер») в гимнастерке с расстегнутым воротничком и в галифе, заправленным в начищенные сапоги. Открытое лицо, внимательный взгляд, ямочка на подбородке. Улыбается...

Хотя улыбающимся я его почти не помню. Помню, что он был большей частью молчаливым и серьезным. Строгим был, даже несколько суровым. А еще был справедливым и очень основательным. Хозяином. И именно с большой буквы Хозяином.

После войны дед крутил баранку на грузовом «Урале». Потом работал мастером на лесоперерабатывающем заводе. Был всегда в гуще людей, общался дружески со всеми, но держался от всех на некоторой дистанции. Дружил, но, что называется, без панибратства. И смолоду все называли его по имени-отчеству: «Сергей Антонович». Люди его очень уважали. Наверное, за серьезность и настоящий мужской характер. Хоть и был он у него, как говорят, непростым.

В советское время, годах в шестидесятых, пришли к нему однажды домой какие-то начальники с завода. Вся семья обедала. Дедушка, как принято, пригласил их к столу. Пока бабушка хлопотала «на стол», один из них, увидев бабушкины иконы в красном углу, довольно вальяжно заметил: «Сергей Антоныч, надо бы иконы снять. Ты ж коммунист! Как такое позволяешь?»

Дедушка его внимательно выслушал, а затем спокойно, но твердо ответил:

– А я не препятствую. И покуда я в доме хозяин, иконы мне не помешают. А кому такое не по душе, то ничего тут не поделаешь.

И замолчал. Стушевались и гости. Замолчали и засобирались домой. И действительно: что с человеком говорить, раз у него характер такой «сложный»?

Бабушку он любил крепко, уважал её. Хотя рассказывают, что по молодости он ее «поучал». Дед был очень вспыльчивым. Тут и нрав, и контузия, и кровь горячая. Но в мою бытность я уже ничего такого не видела. Относился он к ней всегда с уважением. Частенько подшучивал, подтрунивал над ней, называл по имени-отчеству. А бывало, подойдет, сожмет ее в объятиях, поцелует в щеку, да и скажет: «Верочка, да моя-то ты дорогая!» Бабушка запротестует, начнет его отпихивать, а он смеется.

Дедушка, бабушка и их восемь детей

Детей у них было 8 человек, а внуков и того больше. На лето вся наша большая семья съезжалась в их гостеприимный дом. Кто пораньше, кто попозже. Ну, а уж на сенокос все ехали без промедления. Этот радостный праздник труда никто не мог пропустить.

Нас, внучат своих, дедушка любил и баловал. А поскольку по счету я была первой внучкой, то первые годы моего детства – лет до шести – дедушка полностью «принадлежал» мне. Мы с ним дружили. Он частенько брал меня с собой на работу или в лес за грибами, где мы проходили километры и километры, почти не разговаривая, и я нисколечко не уставала. Он же научил меня в четыре с половиной года читать и писать, причем обучение проводилось с помощью газеты «Сельская жизнь». Не раз мы с ним, сидя вечерком на крылечке, пели вдвоем песни про танкиста и про Ванька, которого мама в солдаты не пускала. Вспоминаются еще сказки, которые дедушка мне рассказывал. Сказки эти были сплошной радостью. Особенно про медведя с липовой ногой. Дед Сережа под конец сказки говорил низким и страшным голосом: «Скрып, скрып, я медведь – липовая нога! Открывай, хозяин, дверь! Я тебя съем!» И тихонько, незаметно стучал в стену. И тогда я начинала верещать – понарошку, но у меня сладко сосало под ложечкой. Потому что я знала: дедушка шутит, и никакого медведя нет, а если и есть, то дед меня в обиду ни за что не даст. Еще помню его рассказы о том, как воюет Красная Армия. Как стреляют орудия и рвутся бомбы.

А еще дедушка вел дневник, который мы таскали втихаря, чтобы тайком почитать. Как сейчас помню одну запись: «Сегодня облачно, 18 по Цельсию. Приехали рязанцы. Привезли продукты. Пива нет». А еще принесешь ему, бывало, кружку с чаем, пока он читает книжку вечерком, а он тебе серьезно в ответ: «Умру, внучка, не забуду твоей доброты!»

Дедушка научил меня читать и писать, приучил к труду и порядку

И к труду с порядком нас приучал тоже дедушка. Помню, как огнем горело мое ухо, когда он увидел, что мусор со двора я таскаю не на мусорную кучу, а поближе, в проточную канавку, специально выкопанную для отвода весенней воды. Возмущенный моим прохиндейством и сообразительностью, дедушка с громом и молниями вел меня за ухо домой. Вернее, волок метров двадцать. Так я научилась носить мусор куда надо.

Живо вспоминается и его грозный, низкий голос: «Кто взял мои инструменты?» И холодок по спине, и скорость, с которой мы перепрятываем умыкнутые для «важных дел» столярные инструменты. Дедушка любил и умел работать с деревом и к своим инструментам относился очень бережно. Они лежали, стояли и висели в специальном сарае, который он закрывал на ключ. Лежали они там в идеальном порядке, каждый инструмент на своем месте. До тех пор, пока кто-нибудь из проныр-внуков не добирался до них.

Дедушка был не особо разговорчивым, как-то он всё больше молчал. Так он никогда, например, ничего не рассказывал нам ни про свою жизнь, ни про войну. Было ли это оттого, что он не привык о себе говорить, или же ему было некогда, неизвестно. Всегда он был занят, всегда трудился – до самых последних дней. И только бабушка рассказывала нам истории о его детстве и о том, как он воевал. Да и то лишь тогда, когда деда не было рядом.

Мне запомнились две истории.

В детстве дедушкиным родителям было некогда играть и нянчиться с детьми. В семье трудились с раннего утра до самого позднего вечера. Семья была большая. Надо всех кормить. Старшие дети по хозяйству помогают, младшие около них. И вот, вобьют родители колышек в оренбургской степи, привяжут веревочкой маленького Сережу за ногу к колышку, чтоб не уполз, а сами рядом трудятся. Так он и рос.

А вторая история про то, как дедушка воевал.

Однажды ему, командиру автоколонны, дали задание привезти снаряды на передовую

На фронте он был командиром автоколонны. Однажды ему дали задание привезти снаряды на передовую. Выезжать нужно было затемно, чтобы авиация с воздуха не разбомбила машины. Всю ночь они ехали колонной по огромной, припорошенной снегом степи, а под колесами у них постоянно попадались какие-то кочки, бугры и препятствия. И только с рассветом они увидели, что степь эта усеяна телами наших солдат, погибших и припорошенных первым снегом. И по ним, по их телам, сцепив зубы, мой дед, молодой паренек, вез снаряды, которые были нужны на передовой. Возвращались машины обратно той же дорогой. Другой не было.

Последние годы жизни он тяжело болел. Но, несмотря на боли и свою болезнь, неукоснительно соблюдал все посты, исповедывался и причащался Святых Тайн. Ему было больно ложиться на кровать, и поэтому ночами он спал на жестком диванчике в холодном зале, спал сидя. Чтобы бабушке не стало плохо с сердцем, в доме топили не сильно. И потому, чтобы не простыть, дедушка надевал куртку и шапку. Так и спал, сидя на диванчике, в одежде. И хоть и тяжко ему приходилось, жалоб от него мы не слышали. Да и строгости его былой не замечали. Потому что её попросту не было.

А потом дедушка скончался. Умирая на руках своей дочери, он в последний раз посмотрел ей прямо в глаза. В самое сердце.

В гробу он лежал строгий и серьезный как солдат. Как воин. А на щеке у него виднелся свежий порез от бритвы. И было понятно, что бритву эту держала небрежная рука, не дедушкина.

Разбирая вещи после похорон, бабушка из дальних ящиков в серванте однажды достала маленькие картонные коробочки с дедушкиными орденами и медалями. Я не помню, что это были за награды, но знаю точно, что все они были за мужество и отвагу.