Он мог каждому настроить его подлинное звучание в этом мире

Вся церковная Москва знает протоиерея Николая Ведерникова – пастыря, музыканта, композитора. Его напевы все мы слышим за богослужениями. Но главное то, как он настраивал души на лад евангельски чистой любви и принятия друг друга. Сказано же: Бог слушает музыку человеческих взаимоотношений. Вот каким композитором был прежде всего отец Николай.

Батюшка отошел ко Господу на 92-м году жизни. До последних дней общаясь с паствой, окормляя, устраивая встречи и беседы. Сегодня, в день отпевания, в благодарных воспоминаниях близких отец Николай – все так же с нами.

Протоиерей Николай Ведерников

Пример любви, не помнящей себя ради другого

Матушка Анна Марченкова:

– Мы познакомились с отцом Николаем и его семьей в храме Илии Пророка в Обыденном переулке. Матушка Нина Аркадьевна подошла к моей маме и сказала: «У нас с вами дети одного возраста. Вы верующая семья. Мы бы хотели с вами дружить». Так мы и познакомились. С тех пор часто бывали в доме отца Николая и матушки Нины Аркадьевны, они – у нас. Близко общались и наши родители, и мы – дети.

Удивительна история этой семьи. Отец Николай был таким глубоко молитвенным, по складу скорее замкнутым – чудо, что такой человек смог найти себе родственную душу. Свою матушку он бесконечно любил. Боясь ее потревожить, зная о ее больном сердце, он мало ей рассказывал обо всех тех неурядицах, которые ему доводилось тогда еще при советской власти претерпевать. Крайне берег свою супругу. А она сокрушалась, делилась этой своей болью с моей мамой – ей было тяжело как раз то, что он избрал такую обособленную жизнь, не впуская ее в свои переживания.

Потом отец Николай потихонечку начал раскрываться. И матушка Нина Аркадьевна стала для него главным соратником, другом – поддерживала его, а он все равно распределял всегда нагрузку так, что сам окутывал своей заботой. Я видела, с каким потрясающим рвением этот заслуженный маститый протоиерей всегда запросто вскакивал помыть посуду, стараясь еще больше услужить матушке, хлопотавшей о приеме гостей.

Детский мир семьи Ведерниковых. 1970-е годы. Дети, крестники. Отмечается праздник

И вот заслуженный протоиерей запросто вскакивал помыть посуду, стараясь еще больше услужить матушке

Как будто и не он есть центр притяжения всех тех, кто стекался к ним отогреться, и точно не на его плечах вся та боль и скорбь, что несли в своих душах люди, – это было то самое: «А Я посреди вас, как служащий» (Лк. 22: 27). И люди к ним шли и шли. Но этот водоворот встреч и событий не мог смести той существенной основы, которую составляла их взаимная друг к другу любовь. Отец Николай всегда очень зорко следил: чем бы матушке вот именно сейчас помочь, облегчить ее труды, заботы – переносил центр внимания в ее жизнь. И в этом не было отречения от своего священнического служения (его-то он нес в полную, подчас, казалось, какую-то запредельную человеческим силам меру), – наоборот, батюшка своей и перед супругой самоотверженностью и нам всем являл так пример не помнящей себя ради другого любви, с которой всё и начинается, и благоустраивается в нашем мире. Он высоко и прекрасно любил свою жену, и матушка во всем была ему под стать. Это была ошеломительная для наших дней степень растворения и самообретения друг в друге.

Матушка прожила долгую счастливую жизнь, хотя ей еще в юности врачи говорили про ее здоровье: «Сердце, с которым не живут». Когда ее не стало, мы даже не знали, как батюшка переживет эту утрату. Это была такая большая настоящая любовь – та, что крепче смерти. Отец Николай, даже выходя во время службы на амвон, всегда первым делом искал свою матушку глазами. Мог и просто выйти из алтарной двери, подойти к ней – переживал о ее состоянии. Если уже здесь и на богослужении, представляющем образ пакибытия, они были настолько сопричастны друг другу, то и смерть их уже не могла разлучить.

Когда я была еще маленькой, мы приходили к отцу Николаю и матушке Нине Аркадьевне на ёлки, которые они проводили у себя дома. Потом уже со своими детьми мы точно так же приезжали на ёлки, которые, уже не вмещая всех желающих на них быть, переместились в зал Центрального дома художника на Крымском валу. Это были лучшие ёлки Москвы. Там не было никогда никакого досужего сюжета. Всё было выдержано в высоких дореволюционных традициях чистой и ясной формы, бездонного смысла – интересно было всем: и маленьким, и взрослым.

Это были лучшие ёлки Москвы: всё было выдержано в высоких дореволюционных традициях чистой и ясной формы, бездонного смысла

Это были всегда просто превосходнейшие моменты жизни, какой-то пик ее радости проживания рождественских праздников; эти встречи нас заряжали какими-то особыми подъемом и проникновенностью на целый год. А были еще и пасхальные торжества! У меня уже даже взрослые дети до сих пор вспоминают эти события. Настолько они были красиво и гармонично всегда поставлены. И речь, и игра, и декорации, и – конечно же – музыкальное сопровождение – всё было мастерски доведено до совершенства. Долго и ответственно всеми репетировалось. Это и души самих участников, а также зрителей тоже упорядочивало и вразумляло. Когда, например, Никита Ведерников (внук отца Николая, ныне служит в сане диакона. – О.О.) играл у рождественского вертепа, то его игра пробирала просто до трепета. Всё из библейских, евангельских повествований вдруг оживало, становилось доступно восприятию именно наших сегодняшних душ, особенно детских, всё еще в этом мире постигающих; настраивало внутренние струны и твоей уже после повзрослевшей душе – ты точно как-то отчетливее, сокровеннее начинал молиться после этих, казалось бы, всего лишь представлений.

Отец Николай Ведерников и матушка Нина Аркадьевна. Музыканты В окружении отца Николая и матушки Нины Аркадьевны всегда было очень много талантливых людей: музыкантов, художников, писателей – у всех у них ранимые души. Это специфичная публика – ни к кому из них с общим аршином не подойдешь. Эти утонченные изысканные натуры тебя тогда просто не поймут да и не подпустят во своя, как они воспринимают, святая святых. И батюшка умел пестовать каждую эту душу, опекать, одухотворять их столь всегда уникальные творческие силы и дары. Как про отца Алексия Мечева говорят, что у него на приходе каждая скрипка играла свою партию, точно так же и у отца Николая. Только тут еще задача усложнялась тем, что приходящая к нему уже расцерковленная советским лихолетьем паства привыкла жить в других настроениях. Отец Николай мог каждому настроить его подлинное звучание в этом мире – устранить все диссонансы с замыслом мелодии этой души в партитуре Бога-Творца.

Духовный мир просто благоухал всюду, где присутствовал отец Николай. Конечно же, тут как тут всегда вздымалась и обступала масса каких-то проблем, что-то неистово противоборствовало, но только лишь стоило батюшке начать говорить, всё точно затихало и, сдавшись, отступало на второй, третий – всегда малозначащий план. Он всех всегда поднимал своим словом, даже необязательно проповедью, а и просто в общении, на такую немыслимо свободную духовную высоту, что всё преходящее уже и воспринималось как то, что всего лишь пройдет…

Он поднимал своим словом, даже просто в общении, на немыслимо свободную духовную высоту

Отец Николай крестил, венчал, исповедовал, причащал многих наших друзей, в том числе и у себя дома. И всегда это было так сосредоточенно, искренно, глубоко нравственно. Отец Николай был человеком, не распыляющимся ни на какие мелочи, он видел главное и тут же задавал правильные вопросы, сразу же ему открывалась истина, которую, может быть, человек и сам вольно или невольно загромождал какими-то ненужными фразами, словами… Батюшка же зрел в сердце – моментально. Это был духовно исключительно одаренный человек.

Однажды отец Николай венчал у себя на дому наших друзей. Муж был по должности высокопоставленный чиновник и не мог тогда открыто венчаться в церкви. Это был верующий человек, но после беседы с отцом Николаем и его уже было просто не узнать – настолько у него преобразилось, как-то прям зримо посветлело лицо, появились какие-то новые силы. Как будто и целый мир, ему ранее неведомый, распахнулся. Батюшка смог посеять в его душу зерна именно церковного Православия, и не того, что заканчивается с отпустом после службы, а именно такого повседневного жертвенного милосердного, где ты пред Богом всегда и везде. Никакого уже: «Бог у меня в душе, а всё остальное идет как идет», – после разговора с батюшкой уже продолжаться не смело, рассеивалось мгновенно при его опыте и словах. Всё вставало на свои места. Этот венчанный отцом Николаем брак стал счастливейшим и сохранился, несмотря на столь многие, особенно в среде властных кругов, ныне разводы.

Когда моего супруга рукоположили к храму Иоанна Воина диаконом, а потом священником и после дали восстанавливать храм преподобного Марона Пустынника по соседству, я была беспредельно рада, что отец Александр служит рядом и с отцом Николаем Смирновым, настоятелем храма Иоанна Воина, который был также прекрасным главой и своей малой Церкви, и с отцом Николаем Ведерниковым. Не могу сказать, что я выросла в доме Ведерниковых, но я возрастала рядом, и то, какая у них дома царила атмосфера, мне было известно. Я знала, какой отец Николай внимательный, добрый муж. Конечно, он всю свою жизнь положил «за други своя» (Ин. 15: 13) – жил ради паствы, но и семейная обитель процветала в его чуткости и любви. Это просто образец семьянина, отца и хранителя своей домашней и церковной семьи.

Отец Николай Ведерников В опыте отца Николая нам открывалась та самая Уходящая Россия, духа и традиций которой всё сложнее еще где-либо почерпнуть. Его служение, пример, слово – это как родничок такой чистой, обновляющей тебя непрестанно «воды, текущей в жизнь вечную» (см.: Ин. 4: 14). Что-то бывает наносное, неосновательное в отношениях людей. А тут всё было скреплено теми устоявшимися еще до трагедии XX века традициями русского духовенства. Пронизано духом подлинной русской церковности. Когда люди еще жили единой большой соборной семьей в одной вере и всецело от того доверяли друг другу.

У моей сестры сосед – папа четверых детишек – упал, помню, с лесов. Был в реанимации – парализованный, только глазами разве что и мог как-то отреагировать, состояние критическое. Стали искать священника, чтобы причастить его, но так получилось, что именно в тот момент никто не мог к нему приехать. Звоним отцу Николаю, а он просто опрометью помчался – бросил всё, моментально собрался, а это уже было в полдвенадцатого ночи, приехал в реанимацию, пособоровал, причастил его, а наутро этот человек отошел ко Господу.

Мы обращались к отцу Николаю множество раз, и никогда он не отказал. Всегда был рядом, когда стрясется какая беда, мог разделить любое горе. Это удивительно сострадательный, духовный, умный, интеллигентнейший человек. Поразительной глубины и силы веры. В нем не было ничего внешнего. На таких Подвижниках благочестия держится наша земля.

Без этой Встречи жизнь наша пошла бы совершенно в другом направлении

Татьяна Юрьевна Головенко, родственница и крестница:

– Воспоминания об отце Николае и семействе Ведерниковых для меня драгоценны.

В детстве я подолгу гостила у них, дружила с младшими дочками и наблюдала жизнь этой удивительной семьи.

Тогда отец Николай был еще молодым, очень красивым и сильным отцом семейства, под сенью которого постоянно «грелись» посторонние люди, дети и я в их числе. Помню лето в подмосковной Баковке. Мне исполнилось семь лет, и первую мою исповедь принял отец Николай. Это было в дачном саду. Мы с ним ходили медленно по дорожке, он очень ласково и как-то по-домашнему говорил со мной о новых для меня понятиях.

Первая моя исповедь: я и отец Николай ходим по саду, и он очень ласково и как-то по-домашнему говорит о новых для меня понятиях

Как-то, играя, мы, дети, нечаянно разбили настольную лампу на его столе. Не было с его стороны ни крика, ни наказания, но зато был в моем сердце настоящий страх: мы же ужасно огорчили его – всю жизнь это помню…

Через несколько лет на косогоре в Тарусе мы сидели в траве, и матушка Нина Аркадьевна с нами разбирала последовательность Литургии. Это было очень интересно, просто. Особенно мне нравилось, когда можно было петь: тут всегда отец Николай, сидевший чуть поодаль (возможно, он отдыхал или думал о чем-то своем), непременно подпевал, создавая нужную втору нашему слабенькому детскому пению.

Конечно, совершенно родным и более близким человеком для меня была матушка Нина Аркадьевна (или тетя Инночка, как я ее звала), но отец Николай всегда был рядом, они были – одно целое.

Отец Николай Ведерников и матушка Нина Аркадьевна Взрослая жизнь их была очень интересной, с разговорами за столом, дневным слушанием музыки и с многочисленными встречами с друзьями. Преданность отца Николая матушке иногда становилась предметом ее шуток. Так, однажды она приехала к нам с мамой в гости, они разговорились и засиделись. Напомню, что мобильной связи тогда не было… Вдруг раздался звонок в дверь. Нина Аркадьевна с характерной улыбкой произнесла:

– Это Коленька. Нашел.

Да! Это был он. Своим веселым, притворно-строгим голосом он говорил:

– Пора, пора домой! – а сам уже подавал пальто своей счастливой от этой несвободы жене.

Тетя Инночка всегда со смехом говорила, что он ее везде найдет!

Как-то уже в юности я попала в больницу с анемией. Вдруг на пороге палаты появился отец Николай с тяжелой сумкой гранатов!

Отец Николай любил пошутить и посмеяться: шарады, стихотворные импровизации, остроумные анекдоты вызывали его искренний смех.

Эти мои разрозненные воспоминания, чувствую, никак не складываются в нечто цельное. Потому что главное было то, что именно отец Николай первый открыл мне, а до меня моей маме и всей нашей семье – Христа. Без этой Встречи жизнь наша пошла бы совершенно в другом направлении. Это было радостное, приветливое христианство, исполненное снисхождения и любви.

И хотя я ходила в другой храм, в какие-то самые острые моменты моей жизни я обращалась именно к отцу Николаю – совершенно как к отцу.

Нельзя всего рассказать, но скажу только, что во время одной такой исповеди-беседы отец Николай произнес пламенный «гимн» супружеской христианской любви, который я никогда не забуду.

Последняя моя встреча с ним год тому назад была очень светлой. Я приехала к нему в тот раз как врач с портативным аппаратом УЗИ. Он узнал меня и по обыкновению пошутил, притворно-озабоченно-тревожно (он был артистичен, и это была его шутливая манера) спросил, не будет ли больно. К своему удивлению и облегчению, никаких тревожных симптомов я не нашла и сообщила ему об этом.

Он медленно и весело сказал: «Как хорошо! Вот я такой здоровый… и предстану перед Богом»

Он медленно и весело сказал:

– Как это хорошо! Вот я такой здоровый… и предстану перед Богом.

Уже выйдя из его комнаты, я продолжала чувствовать светлую и теплую радость. Уходить никогда не хотелось из этого дома.

«Я живу по послушанию»

Александра Константиновна Петрова:

– Отца Николая я помню еще настоятелем храма Рождества Иоанна Предтечи в Ивановском. Это самое начало 1980-х годов. Тогда же на дому приходская детвора понемножку учила церковное пение – собирались не только у Ведерниковых, но и у их друзей. Дети были совершенно разные – и музыкальные, и нет. Через церковное пение нас учили основам веры. Нам никак отдельно не преподавали ни Катехизиса, ни законоучительных предметов – просто мы разбирали каждое песнопение, углубленно погружаясь в его смысл.

На дому детвора понемножку учила церковное пение – и через церковное пение нас учили основам веры

Центром жизни была не столько музыка, сколько богослужение. С самых разных концов Москвы и даже из области мы съезжались все на Литургию. Отец Николай добирался два часа в одну сторону – с «Юго-Западной» в Ивановское. Храм там был не так заметен, как иной из центральных, где пастырская активность тогда была сразу же наказуема и твое излишнее рвение могло обернуться проблемами для духовника. А там, на окраине, люди чувствовали себя пораскованнее. Что тогда ценили? Возможность индивидуальной исповеди. В храмах Москвы, что были у всех на виду, тогда была распространена общая исповедь. И это при том, что люди стояли, бывало, обливаясь слезами, – у нас потребность раскрыть душу, стоя самому перед крестом и Евангелием, а также в совете священника была огромной.

Я тогда, как и целый ряд моих ровесников, была в том возрасте, когда детей уже не удовлетворяет отношение к ним как к детям, но они еще и не могут понять тех высоких слов, которые обращает священник к взрослым людям на общей исповеди, и возникает опасность отхода от Церкви. Отношение отца Николая меня сразу поразило, он тебя точно обнимал своим отеческим духом и слушал наши уже в общем-то недетские рассказы, признания в каких-то надломах души. Стоял в великом трепете – через его состояние чувствовалось, что «Христос невидимо стоит, приемля исповедание наше». Он как бы устранялся. Потом беседовал, не всегда – но когда говорил, из этих собеседований ты выносил ощущение глубины, радости и красоты духовной жизни. На исповедь утром мы приезжали за час-полтора до проскомидии. Соответственно, еще раньше в храме уже был и отец Николай.

Когда слушаешь слова самого батюшки, может создаться впечатление, что он был крайне снисходительным священником. Это не совсем верно. Он мог и разрешения не дать, и епитимью наложить. Не часто, но бывало и такое. Он совершенно не переносил нарушений заповеди любви. Главным для него было отношение к ближнему.

Он совершенно не переносил нарушений заповеди любви. Главным для него было отношение к ближнему

Помню, он на общей исповеди горько так воскликнул:

– Исповедь с осуждением – это кощунство!

Иногда на исповеди просто гром раздавался и чуть не молнии летали – это отец Николай выговаривал за какой-то грех, и уже не хотелось ни догадываться, ни слушать, что там кому он говорит, потому что стоишь и только и думаешь: следующим будешь ты. Это я еще преуменьшаю. Он мог так припечатать какого-нибудь отца, бросившего свое семейство! На самом деле это всё было очень сурово.

Почему-то в публикациях больше пишут об отце Николае как пусть и о церковном, но в первую очередь композиторе, музыканте. Я его и узнаю, и не узнаю одновременно, потому что в моей памяти он запечатлелся прежде всего как пастырь. Уже будучи с конца 1980-х годов клириком храма святого Иоанна Воина на Большой Якиманке, он все так же приходил всегда на раннюю службу. По воскресеньям отец Николай Смирнов, настоятель, приходил на позднюю, а отец Николай Ведерников стремился быть к ранней. Не меньше часа он совершал проскомидию, поминая несметное количество имен. А в это время люди уже подтягивались на исповедь…

Храм Иоанна Воина на Большой Якиманке

Помню такую картину. Внук одной из прихожанок отца Николая вернулся из заключения. Он там пробыл несколько лет. Причем угодил он за решетку лет в 14, совсем еще мальчишкой, из-за какой-то глупости. А сейчас это уже пришел взрослый совершенно какой-то изменившийся, точно другой, человек. Иной бы и не узнал его. А отец Николай, который в тот момент, стоя у аналоя, исповедовал, вдруг как-то обернулся, чуть ли не подпрыгнул от радости, побежал по храму… Обнимает, целует. Ведет за собой. Он мог вот так всё и всех бросить и весь обратиться к тому, кому внимание в тот момент было необходимо больше всего.

Но и у постоянных чад проблемы были неизбывны, запутанны: у кого-то на работе неприятности, у другого заболел кто из родных – и отец Николай умел, как и многие, впрочем, тогда духовники, во все это вникать. Так же, как и его духовный отец протоиерей Василий Серебренников, батюшка мог просто из толпы стоящих к исповеди кого-то подозвать:

– Идите-идите сюда! – и это всегда был тот, кому тяжелее.

Из толпы стоящих к исповеди батюшка подзывал кого-то: «Идите-идите сюда!» – и это всегда был тот, кому тяжелее

Всех, кто к нему обращался, исповедовать в храме батюшка просто не успевал – исповеди были постоянны и у него дома.

В атмосфере квартиры Ведерниковых мне виделись на самом деле две жизни. Первая – внешняя: музыка, концерты в консерватории, приемы гостей. А к ним приходили такие разные люди, что его матушка Нина Аркадьевна говорила, что они не могут пригласить всех, кто у них бывал, сразу – прежде всего из-за колоссальной несхожести всех этих людей, которые посещают их дом. А вторая жизнь – это внутренняя: в ней вся суть. Матушка рассказывала, что порою они каждый Божий день кого-нибудь у себя на дому да крестили. В основном это были взрослые люди, Таинству предшествовала долгая беседа, исповедь за всю жизнь. Поведала нам матушка об этом, помню, как раз в тот момент, когда я и сама привела к ним на крещение моего тогда уже тяжело больного коллегу: у него был рак.

Сколько своих горестей несли люди отцу Николаю домой! Матушка Нина Аркадьевна была своего рода администратором этого процесса, очереди, знала все наши духовные нужды, кого-то подталкивала вперед, другого могла и попридержать. Мы-то сами всего не понимали.

Потом уже как-то я, например, от одной матери взрослого сына-инвалида, к тому моменту уже почившего, узнала, что отец Николай причащал его по ночам (потому что днем в силу своего заболевания этот человек спал). А батюшка, будучи по складу своему «жаворонком» (он всю жизнь вставал раньше 5 утра), специально ночью поднимался и ехал причащать болящего.

В голову нам никому не приходило, что отец Николай может быть занят и какими-то своими делами. Помню, у нас умирал близкий человек. Ей было 89, всю жизнь она считала себя неверующей – и вдруг просит священника… У нее пульс уже 28–30 ударов… Я помчалась к отцу Николаю через всю Москву, приезжаю – у них дым коромыслом: большая перестановка книг, а матушке плохо с сердцем (она была тяжелейшим инвалидом по сердечному заболеванию, и отец Николай всю жизнь за нее сказать «очень переживал» – это ничего не сказать…). И вот он стоит на стремянке и просто разрывается: что предпринять?!

Даже матушка тогда сказала:

– Отец, ну, может быть, попросить отца Сергия?

На что отец Николай кротко так из-под потолка возражает:

– Я свяще-е-нник…

Схватила, помню, его за руку, и мы снова бегом – уже в Покровское-Стрешнево с «Юго-Западной». Мне – 17, отцу Николаю – 58. Спешим к умирающей, а мобильных тогда не было никаких. Мы и не знаем: жива ли она? Я по дороге объясняю, что человек считал себя всю жизнь неверующим. «Да и в сознании ли она сейчас? И зачем ей понадобился священник?» – рой помыслов… Мы успели. И наша знакомая была в сознании, и отошла ко Господу через 5 минут после принятия ею Святых Христовых Таин. Помню, как отец Николай тогда стоял и смотрел на то, как она отходит, какими-то такими изумленными, радостными, почти веселыми глазами. Всё произошедшее переживалось как чудо.

А дома батюшку можно было запросто застать за мытьем кружек-тарелок, потом он их тщательно вытирал полотенцем.

Как-то мы с подругой были в доме у Ведерниковых (где вообще-то хозяйство вели все, кто там оказывался под рукой), стоим на кухне, вдруг вбегает мама этой девочки, налетает на нас с криком, который можно было расценить как призыв к действию:

– Отец Ни-ко-лай сти-ра-ет пе-ле-нки!

На что матушка Нина Аркадьевна совершенно так спокойно утихомиривает ее:

– Ну что ты, Тамарочка… Он всегда их стирает.

Это были пеленки уже внуков. Он их так ловко своими руками виртуозного музыканта перетирал, что всё происходило точно со скоростью стиральной машины. И это при его-то занятости – лишь бы только облегчить труды еще и своих домочадцев.

Чем бы он ни был занят, в сердце отца Николая всегда были Господь Иисус Христос и Его Церковь – и малая Церковь была неотъемлема от Церкви Вселенской. Эти ценности батюшка и другим прививал.

В сердце отца Николая всегда были Христос и Его Церковь – и малая Церковь была неотъемлема от Церкви Вселенской

Было у нас тогда как-то в очень личной тональности принято: слушаться Патриарха. Когда я преподавала в воскресной школе, уже после смерти матушки (недолго – меньше 10 лет), нашим руководящим принципом было: «Что сказал Святейший?» Старались уловить дух каждого его слова и по мере сил исполнять. И эти тишайший покой и радость послушания Церкви всегда исходили и передавались всем нам от самого отца Николая.

В последние годы я из-за своих домашних обстоятельств уже не могла себе позволить ездить к батюшке столько, сколько просила моя душа. Но и когда редко все же выбиралась, помню, как отец Николай, уже ослепший, немощный, говорил:

– Я живу по послушанию, – лежит и так кротко повторяет: – Живу по послушанию.

Эти его слова очень поддерживают и моих близких – ровесников батюшки, – мою маму, которой вот уже тоже за 90. Вдохновляют жить по послушанию.

Отец Николай нас всех настраивал всегда на единство Церкви, послушание Церкви – это та самая церковность, которая дает нам чувствовать себя на том Корабле, которым мы очень дорожим и раскачивать который мы не имеем никакого права.

(Продолжение следует.)