Революционное движение и Духовные Школы России в конце XIX — начале XX веков. Часть II

Возраст поступающих в семинарии был различным - от 12 до 18 лет, срок обучения составлял шесть лет. По степени содержания студенты делились на казеннокоштных, находившихся на полном обеспечении, и своекоштных, вносивших плату за обучение.

Не смотря на то, что К.П. Победоносцев в начале своего обер-прокурорства много сделал для ремонта и строительства семинарских общежитий, значительная часть воспитанников проживала по-прежнему на частных квартирах. Существующие общежития, в которых воспитанники зачастую проживали в огромных спальнях казарменного типа, так же не вполне удовлетворяли санитарно-гигиеническим нормам. И это проблема наблюдалась не только в семинариях и училищах, но и в академиях. Так, исполняющий должность врача в Московской духовной академии В. Мицкий в 1893 г. докладывал: «Теснота жилых академических помещений, дурной воздух, пропитанный испарениями одежд, белья, отсутствие правильной вентиляции, холодные коридоры и постоянные в них сквозные ветры, вода, содержащая в себе много извести, и, по-видимому, различные серные соединения, а вследствие этого ненормальность пищи, на такой воде изготовленной, все это вместе взятое очень располагает студентов к заболеваниям органов дыхания, пищеварения, кровообращения».^[1] В период с 1889 по 1893 гг. в больнице Московской духовной академии ежегодно находилось от 47 до 83 человек (с болезнями дыхательных органов, желудочно-кишечного тракта, ревматизмом, невралгией, чахоткой). Только за 1893 г. умерло шесть человек.^[2] Постепенно общежития становились более пригодными для жизни: проводилось электрическое освещение, канализация и водопровод. Конечно, были и те, кто довольствовался такими условиями, т. к., выросши в семьях бедных сельских священников, они не имели и этого.

Проживание на квартирах порождало дополнительные проблемы. Обычно селились на окраине города, в квартирах самых дешевых, плохо отапливаемых, населенных клопами, вшами и тараканами. «А что всего хуже было на этой квартире, так это то, что мы нигде так не вшивились, как здесь. Вся эта нечисть переходила к нам от самой вшивой хозяйки и ее такой же дочери».^[3] И администрация, и владельцы квартир предпочитали, чтобы ученики селились большими группами - по шесть-десять человек. Нередко наблюдались элементы «дедовщины»: старшие помыкали младшими, заставляли прислуживать себе, отбирали у них деньги, посылали за водкой и папиросами. Были и просто грубые отношения: «Памятен мне на квартире… один грубый и черствый душой квартирант-семинарист - Виктор Яковлевич Покровский, при котором страшно было взять до обеда кусок хлеба… Нам брать воспрещал, между тем как тут же, бывало, возьмет сам, отрежет себе во весь край ломоть хлеба и со словами: «А ведь, наверно, это я осилю», - начинает перед нами бессовестно есть… Был он впоследствии в Переяславском уезде священником, а в семинарии слыл за безбожника», - вспоминал бывший воспитанник.^[4]

Студенты, проживающие на частных квартирах, были более свободны от семинарского режима. Но не всегда эта свобода шла во благо. Обычным делом были драки между собой, с соседями по квартирам, извозчиками, гимназистами и лицеистами. «Наша вольная жизнь вне стен, - вспоминал митр. Евлогий (Георгиевский), - давала немало поводов для проявления нашей распущенности… Была в нас и просто дикость. Проявлялась она в непримиримой вражде к гимназистам и к ученикам Белевского технического училища… Ежедневно враждебное чувство находило исход в буйных столкновениях на мосту. Мы запасались камнями, палками, те тоже, и обе стороны нещадно избивали друг друга».^[5]

А вот подобная картина из жизни владимирских семинаристов: «Во Владимире давно были в моде кулачные бои семинаристов с мещанами… Так вот вышел и я… Против нас такая же шеренга мальчишек-мещан. Машем те и другие кулаками, крепких ударов нет: можно, думаю, с такими и погреться! Потом гляжу, как стали на нас противной стороной из задних рядов напирать! Мать ты моя родная! Мы назад, назад, да и в бегство! И вот тут-то мне в затылок как хватит один взрослый детина! Сшиб меня с ног, посыпались искры из глаз и всю голову словно каким-то туманом обдало!»^[6]

Основную массу поступающих в семинарию составляли дети деревенских священников, тихие и богобоязненные мальчики, чей прежний жизненный опыт ограничивался рамками сельского прихода. Однако несколько лет пребывания в закрытом учебном заведении меняли их до неузнаваемости.

Но не все было благополучно уже и в училищах. Приведем интересный отрывок из так называемых «Записок по педагогике для воспитанников семинарии»: «Когда нам минуло лет 8–10, нас определили в духовное училище. Поступили мы сюда с детски-чистою, святою верою в пользу и добросовестность обучения и воспитания… Когда мы пришли в училище и затем потянулись дни, недели, месяцы и годы учения - действительность нарисовала нам другие, мрачные картины, вместо добрых и внимательных родителей мы видели и имели дело с невежественными, неразвитыми и суровыми людьми - нашими воспитателями и наставниками. На место прежней уверенности в себе, искренности и других добрых чувств и настроений, в нашу душу закрались чувства недоверия к окружающим, робость, страх и затаенная озлобленность. Оказалось, что школа стоит не на высоте своей задачи. Она не развивала до возможного совершенства в каждом из своих питомцев те духовные качества, которыми наделен всякий человек, она не влагала в души наши твердых ясных понятий  нравственности, не привила нам любви и навыка к умственному и сознательному труду, не могла и не умела сообщить того, что хотела и жаждала наша любознательность, наш детский пытливый ум, напротив тушила и искореняла все благие порывы и добрые стремления, убила жизнерадостное настроение и нарушила равновесие душевного покоя. Не сообщая нам потребных сведений, она не обращала внимания на развитие наших нравственных качеств и образование в нас устойчивого характера».^[7]

А вот что пишет митр. Евлогий: «В духовное училище дети поступали - крошки, девятилетние мальчики. Их привозили из теплого семейного гнезда - в казарму. Какую бурю они, бедные, переживали! Их распределяли по койкам (в одном дортуаре человек по сорок)… Приезжали они нежные, сентиментальные, доверчивые - и переживали, каждый по-своему, настоящую драму… Не забыть мне одного мальчика - Колю Михайловского, умного, нежного, ласкового. Через две недели по поступлении он ночью пропал (бежал домой - Ю. Ф.)… Объяснил мальчик свой побег просто: «Там нехорошо, обратно не хочу…»^[8]

Многие семинаристы очень скоро начинали пить, курить. Митрополит Евлогий вспоминал: «Попойки, к сожалению, были явлением довольно распространенным, не только на вольных квартирах, но и в интернате. Пили по разному поводу: празднование именин, счастливые события, добрые вести, просто какая-нибудь удача... Старшие семинаристы устраивали попойку даже по случаю посвящения в стихарь (это называлось «омыть стихарь»). Вино губило многих».^[9]«Курить у нас вообще запрещалось, - пишет священник В.Е. Елховский (1896-1977) о Владимирской семинарии, - но все учителя знали, что семинаристы курят. В иную перемену от табачного дыма в уборную войти было нельзя. По комнате плавали сплошные тучи сизого дыма, и никакие форточки не успевали его вытягивать».^[10]И подобных свидетельств встречается довольно много.^[11]Бывали случаи, когда пиршества заканчивались визитами в трактир, а то и в публичный дом. «Очень нередко совершались и путешествия из общежития «в ночную» на окраину города в разные притоны. Цинизм был так развит среди тогдашних воспитанников, что не только разухабистая матерщина считалась среди них совершенно естественной, но «ночные путешественники» нимало не стеснялись во всех деталях описывать на другой день все свои ночные похождения и приключения».^[12]

За выпивкой следовали и другие проступки. Нередки были буйства в пьяном виде, шум, ругань, битье стекол, случались и хулиганские выходки. «Однажды, когда бывшие у ректора гости гуляли по коридору, где находилась его квартира (нижний этаж: классы помещались на 2-м этаже, а спальни - на 3-м) один из воспитанников в пьяном виде нарочно прошелся по этому коридору мимо гостей в одном нижнем белье…»^[13]

Любили выпить не только студенты, но преподаватели и профессора академий. Даже профессор В.О. Ключевский, приезжая на лекции в Московскую духовную академию, «вдали от Москвы и строгой пожилой жены подвергался искушению Бахуса»^[14]. А доцент иностранной литературы Татарский водил компанию со студентами, ходил с ними развлечься в трактир, любил выпить, поиграть на бильярде, побалагурить.^[15]Такой пример видели перед собой не только студенты семинарий, но и воспитанники училищ.^[16]Но, к счастью, таких преподавателей было немного. 

Была распространена и игра в карты на деньги, причем не только в свободное время, но и прямо на уроках.^[17]

В родительских домах воспитанники, как правило, не были избалованы достатком. В годы учебы они вообще влачили полуголодное существование. Кормили казеннокоштных семинаристов, как правило, недостаточно (своекошные питались за свой счет и ели не лучше). Один из воспитанников Одесской семинарии, обучавшийся в ней в конце 80-х годов, вспоминал: «Содержали нас, вообще говоря, прилично, хотя опять-таки кормили довольно скудно. Полагалось есть два раза в день: в два часа обед, в восемь часов ужин. Как там ни говори, хотя бы и для будущих пастырей, - мало!»^[18]. Пища была однообразная: весь год по будням щи и каша с маслом, по праздникам мясной суп и кусочек жареного мяса.^[19] Порой, от этого однообразия у семинаристов развивался особо тонкий вкус: если масло немного горчило, мясо было залежавшееся - они отказывали есть и устраивали забастовку.^[20]

«И я всегда возмущался душой, когда многие среди нас, избалованные в семье, недоросли, заводили большие скандалы с начальством, чуть не доходившие до открытого бунта. Какой-либо чуть заметный запах в масле, купленном в разных руках, приводил иногда несчастных тех баловней в неистовый стук ногами по полу, в стучанье ножами и вилками по тарелкам и блюдам, в шум, гам и крики во всю громадную столовую», - писал с недоумением священник Е.А. Елховский.^[21] Конечно, если бы дело касалось только еды (кормили хоть однообразно, но сносно), то это недоумение вполне понятно, как и недовольство ревизора, описанное митр. Евлогием,^[22]так как среди воспитанников были и такие, которые дома питались намного хуже. Но в этом недовольстве заключался целый комплекс проблем, а главное - отсутствие любви и понимания со стороны начальства.^[23]

Довольно распространенным явлением были хищения продуктов обслуживающим персоналом. Поэтому в некоторых семинариях на кухне устанавливалось дежурство семинаристов. «Это был единственный способ предупредить кражи продуктов служащими».^[24]

Недостаток еды, ее низкое качество порождало особую озабоченность вопросами добывания пищи. Один бывший воспитанник вспоминал, что за неимением лишних денег вынуждены были питаться «или покупными кусками у нищих, или же в солдатских казармах у солдат целыми ковригами, как хлебом более дешевым, чем в лавках».^[25] А были и такие, которые воровали у своих же товарищей. Так, митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал, что некто И. пытался ночью украсть у него из-под подушки кошелек.^[26]

Учащиеся оказывались постоянными должниками касс взаимопомощи - хорошо, что они существовали практически во всех духовных школах. Одалживали не только деньги, но и продукты, обувь, одежду. В Духовных академиях существовали так называемые «Общества вспомоществования недостаточным студентам»,^[27]в которые добровольно входили лица, желающие улучшить материально-бытовое положение студентов. Более одаренные воспитанники очень рано начинали заниматься репетиторством, переводами, переписывать за деньги конспекты, чтобы хоть как-то существовать. Многие студенты академий были законоучителями частных школ.^[28]Постоянное недоедание, стрессовые ситуации, плохие бытовые условия, изнурительный режим приводили к высокой заболеваемости. Чахотка, чесотка, расстройство желудка, цинга, ангина были обычными спутниками жизни учащихся.

Но в подобных бытовых условиях была не только духовная молодежь, но и учащиеся светских заведений: это была проблема всех студентов. «Студенческая нужда, или, говоря иначе, голодающая молодежь, является больным вопросом русской жизни. Студенческая молодежь часто делается или жертвой голодного тифа, или, будучи не в силах выносить лишения, налагает на себя руки», - пишет Владимир Курбский.^[29] Смертные случаи имели место и в духовной школе. Так, в 1889 г. в Холмской семинарии случилась эпидемия брюшного тифа. За неделю заболело более десятка учеников, «двое-трое из них умерло». Причиной оказалось то, что в пищу употреблялась вода с тифозными бациллами, т. к. стены колодца обветшали и в него «из отхожих мест просачивались нечистоты».^[30]Медицинское обслуживание стояло не на высоте - тяжело больных предпочитали спешно отправить домой.

Особое внимание следует обратить на постановку в семинариях богослужения. Так как оно составляет первейшую обязанность пастырского служения, то научить благоговейному отношению к его совершению и должны были духовные школы. Но наблюдалась совершенно противоположная картина.  «Никогда и нигде - ни в одном из русских храмов - не проявлялось такого молитвенного безразличия, такой небрежности, такого, иногда, кощунственного неприличия, какие являлись повсеместны, обычным и почти постоянным явлением в семинарской жизни», - писал протопресвитер Георгий Шавельский.^[31]Случаи небрежного и порой циничного отношения семинаристов можно встретить во всех семинариях. Семинаристы прибегали к разным ухищрениям, чтобы не пойти на богослужение, шутками или разговорами пытались скоротать богослужебное время, соревновались друг с другом в скорости чтения и пения. Описываются даже такие случаи, когда воспитанники во время богослужения пили и закусывали (во время поста - колбасой), составляли и распевали кощунственные акафисты и т. д.^[32]

Вот что докладывал Общему Предсоборному Присутствию Могилевский епископ Стефан: «Случайно я попал, в качестве простого посетителя, на богослужение в одну из многолюдных семинарий. Предо мною стояла громадная толпа юношей, битком набитая в не особенно поместительной церкви. В этой толпе я видел разговаривающих, смеющихся, читающих какие-то листки и тетрадки, но не видел лишь молящихся, многие воспитанники выходили из церкви и тут же на паперти курили папиросы; инспекция, вероятно, как и я, замечала все это, но, видимо, чувствовала свое бессилие по отношению к этой громадной толпе,  несомненно, зараженной ужасным религиозным индифферентизмом».^[33]

А это воспоминание митрополита Евлогия: «Придешь, бывало, на молитву - в огромном зале стоят человек триста-четыреста, и знаешь, что 1/2 или 1/3 ничего общего с семинарией не имеют: ни интереса, ни симпатии к духовному призванию. Поют хором молитвы, а мне слышится, поют не с религиозным настроением, а со злым чувством; если бы могли, разнесли бы всю семинарию…»^[34]«К вере и церкви семинаристы (за некоторым исключением) относились, в общем, довольно равнодушно, а иногда и вызывающе небрежно. К обедне, ко всенощной ходили, но в задних рядах, в углу, иногда читали романы; нередко своим юным атеизмом бравировали. Не пойти на исповедь или к причастию, обманно получить записку, что говел, - такие случаи бывали. Один семинарист предпочел пролежать в пыли и грязи под партой всю обедню, лишь бы не пойти в церковь. К церковным книгам относились без малейшей бережливости: ими швырялись, на них спали…»^[35]

Преподобный Варсонофий Оптинский говорил: «Смотрите: в семинариях, академиях духовных какое неверие, нигилизм, себеумие… Семинаристу странно, непонятно пойти в церковь одному, встать в сторонке, поплакать, умилиться, ему это дико. С гимназистом такая вещь возможна, но не с семинаристом».^[36]

В революционные годы 1905-1907 гг. отношение семинаристов к богослужению стало принимать скандальную форму. В «Колоколе» сообщалось о «движении  семинаристов… против богослужения».^[37]Семинаристы явно требовали отмены обязательного богослужения, причастия Святых Таин, глумились над святынями.^[38]Так, 2-го февраля в церкви Тифлисской семинарии было обнаружено, что пелена, богослужебные сосуды, кресты, евангелие и другие предметы церковной утвари были сброшены с престола на пол и потоптаны ногами!^[39]А 4-го февраля в той же семинарии была снята из одного класса и брошена в отхожее место икона!^[40]

В революционный 1906 г. семинарские правления стали высказываться за необязательность посещения богослужения для «будущих пастырей». И подобные решения свидетельствовали о том, что семинарские богослужения, призванные развивать в семинаристах религиозность и церковность, богослужебный вкус и любовь к службам, не соответствовали своему назначению. В семинарских храмах наблюдалось неблагоговейное служение, нецерковное и небрежное пение, невнятное и быстрое чтение. Семинарское начальство не занималось воспитанием, о чем будет сказано ниже, а поэтому не стремилось сделать богослужение рупором такового. «В наших семинариях о художественности богослужения мало где заботились: в семинарских храмах реже приходилось умиляться исполнением богослужений, чем испытывать неприятное чувство от грубого и маломузыкального пения, спешного и неотчетливого чтения, от неуменья священнослужителей придать богослужению выразительность и величественность, наконец, от небрежного стояния учащихся», - пишет протопресвитер Георгий Шавельский.^[41]

Но некоторые начальники вводили 3–4-часовое богослужение, несообразное силам и настроениям молящихся. Были и такие, которые заставляли воспитанников ежедневно перед занятиями посещать храм.

Комиссия митрополита Иоанникия высказалась за повсеместное «введение ежедневного совершения в семинарских храмах божественной литургии, с тем, чтобы воспитанники посещали их по очереди, в установленном порядке».^[42]

Однако против такой инициативы выступил ряд архиереев. «Никто не сомневается в том, - писал архиепископ Амвросий, - что возможно частое посещение воспитанниками духовных учебных заведений богослужения может иметь самое благотворное влияние на их нравственное настроение, но ежедневное совершение ранних литургий будет напрасным. Это удобно в коллегиумах Римской церкви, где тайная месса совершается четверть часа, но не при нашей литургии, которая требует более часа времени при неспешном служении. Поэтому, это посещение будет, надо полагать, тягостною повинностью, и ежедневными посетителями ранних литургий духовно-учебных заведений будут только ученики, желающие под личиною усердия отличиться перед инспекцией своим благочестием»^[43]. В этом же духе высказался и епископ Анастасий (Добрадин): «Богослужение, при котором воспитанник присутствует по приказу или принуждению, может ли воспитать его дух в религиозном?.. Найдется ли у юноши довольно времени, чтобы он ежедневно мог присутствовать при богослужении при том множестве занятий, которые обязательны для него? И в настоящее время, усердный, но не особо даровитый воспитанник каждою минутой дорожит для учебных занятий, - позже, чем предписывает Устав, ложится и раньше, чем требуется, встает и особо дорожит утренним временем: когда же ему идти к обедне? И какая польза будет, если воспитанник будет посещать богослужение по принуждению? Нам думается, что от этого не только не будет пользы, но выйдет положительный вред».^[44]

И действительно от такого отношения к богослужебному делу пользы не было. Как правило, такие меры вызывали не любовь к богослужению, а обратную реакцию. О том, что творили воспитанники на богослужении, как обращались со святынями, было описано выше и еще будет сказано.