Несколько слов о средневековых источниках «восточного папизма»

Василий I (слева) и его сын Лев VI Мудрый. Миниатюра из хроники Иоанна Скилицы

Является ли «Исагога» «императорским законодательством»?

«Византийским императорским законодательством» ее называют апологеты «восточного папизма», например митрополит Сардийский Максим (Константинопольский Патриархат), утверждавший, что «Исагога» в Византии являлась действующим кодексом[1], и пытавшийся таким образом придать ей слишком большой авторитет. Справедливость требует указать, что позиции, аналогичной той, что занимал митрополит Максим, придерживались и некоторые русские исследователи (например В. Сокольский и Г. Вернадский)[2].

О научной спорности утверждения, будто бы «Исагога» являлась действующим законодательством, говорит протоиерей Валентин Асмус[3]. Выдающийся византолог А.А. Васильев также говорит о двух точках зрения на характер «Исагоги», но в качестве первой приводит ту, согласно которой «“Эпанагога” никогда не была официально опубликована и осталась лишь законопроектом»[4]. Цахариэ фон Лингенталь, Геймбах[5], Дёльгер[6], Дворкин[7] однозначно называют «Исагогу» только законопроектом. Проектом закона, официально не объявлявшимся, считает «Исагогу» протоиерей Георгий Флоровский[8]. Современный ученый А.М. Величко говорит, что уже сам официальный автор документа император Василий I «не дал ход “Эпанагоге”»[9]. Протоиерей Владислав Цыпин утверждает, что, «по мнению большинства ученых, “Эпанагога” не была официально обнародована и осталась лишь законопроектом»[10].

Даже этот небольшой перечень мнений показывает, что, действительно, подавляющее большинство ученых не признают «Исагогу» императорским законодательным актом. Самое главное, что не существует прямых доказательств промульгации «Исагоги»; все рассуждения защитников ее законодательного статуса основываются, очевидно, лишь на собственной интерпретации косвенных данных. Поэтому «Исагогу» не следует называть «императорским законодательством».Более верным будет именовать ее «церковно-правовым памятником IX столетия».

Учение об исключительном месте Константинопольского патриарха во Вселенской Церкви в «Исагоге»

Учение об исключительном месте Константинопольского патриарха во Вселенской Церкви находим в следующих разделах «Исагоги».

«Титул III, 9. Престол Константинополя, украшенный царской властью, провозглашен первым соборными определениями; им последуя, божественные законы повелевают возникающие в других престолах сомнения предоставлять на его рассмотрение и суд.

Титул III, 10. Забота и попечение обо всех митрополиях и епископиях, монастырях и церквах, а также и суд и предание суду и освобождение от суда принадлежит местному патриарху, а Константинопольскому председателю позволительно не только посылать ставропигии в епархиях и других престолов, но и наблюдать и исправлять бывающие и в других престолах сомнения и полагать конец судам»[11].

Согласно «Исагоге», Константинопольский патриарх – и только он – есть «одушевленный образ Христов»[12], «всеми своими поступками и словами выражающий истину»[13]. «В силу норм этого сборника, исключительно Константинопольскому патриарху принадлежало отныне право толкования церковных постановлений и правил Вселенских Соборов»[14]. Как видим, учение «Исагоги» о роли Константинопольского патриарха во Вселенской Церкви не только соотносится с западным учением о папском примате, но на целое тысячелетие предвосхищает догмат о папской непогрешимости – в отношении «восточного папы», конечно же. Нельзя не остановиться на очень точной, замечательной оценке элементов «восточного папизма», содержащихся в «Исагоге», которую дали отечественные исследователи.

Протоиерей Валентин Асмус пишет: «Очень важное различие: то, что в “Эпанагоге” вместо священства, которое, конечно, у Юстиниана обозначает совокупность всего духовенства и, прежде всего, конечно, совокупность епископата, – вместо этого целого мы находим у авторов “Эпанагоги” личность патриарха. В “Эпанагоге” говорится также о епископах, но если патриарх описывается в самых высоких тонах, патриарх есть одушевленный образ Христов, в себе самом являющий истину, то о епископах ничего подобного не говорится, епископы – это всего-навсего администраторы маленьких епархий… Что же происходит? Здесь мы имеем дело с вариантом уже сложившегося папизма… Конечно, здесь уже не вспоминается об идеалах пентархии (пятиглавия, пятивластия), о чем писал еще преподобный Феодор Студит сравнительно недавно, в начале того же самого IX века»[15].

А.М. Величко замечает: в «Исагоге» собратья Константинопольского патриарха «по другим восточным кафедрам упоминаются вскользь, о Римском епископе не говорится вообще ни слова (!)»[16]. Таким образом, доходящая до абсурда антиканоничность «восточно-папистских» рассуждений автора «Исагоги» просто очевидна.

Какова причина появления в византийском церковно-государственном правовом сборнике IX века очевидных черт «восточного примата»?

Прежде всего, не стоит смущаться. «Здесь, – говорит протоиерей Валентин Асмус, – мы имеем дело с вариантом уже сложившегося папизма. Мы не должны этого пугаться, соблазняться этим, потому что уже давным-давно церковно-историческая наука вскрыла такой соблазн, который действительно существовал в Византии, особенно в поздней Византии. То есть в борьбе против римских притязаний произошло в определенной степени некоторое сползание на римские позиции в отношении учения о первой иерархии»[17]. Аналогичный пример можно увидеть и в антипелагианской полемике блаженного Августина: пылко обличая ересь Пелагия, сам Иппонийский святитель не избежал противоположной крайности (ради объективности следует отметить, что в позднейших трудах блаженный Августин скорректировал свою позицию).

«Трудно не согласиться с мнением известного византиниста и правоведа В.М. Грибовского, что в таком возвеличивании Константинопольского архиерея явно сказались западно-папистские настроения, а сама “Эпанагога” представляла собой образец временного торжества западной партии, претензий “восточных пап”, воспользовавшихся некоторой слабостью императорской власти»[18]. Этот политический аспект представляется особенно важным при определении мотивов внесения «восточно-папистских» тезисов в «Исагогу», учитывая содержащееся в ней уравнение патриарха, и именно Константинопольского патриарха, с императором. Наш знаменитый канонист Н.С. Суворов совершенно точно подметил возникшую в то время в мышлении высшего константинопольского клира параллель: «Мы получаем возможность воочию, так сказать, наблюдать знаменательное историческое совпадение: возвышение Константинопольского патриарха над другими патриархами и поставление этого же патриарха рядом с царской властью идут рука об руку»[19].

В «Исагоге» прослеживается трансформация церковного и государственного правового сознания, трансформация, затемнившая традиционное православное понимание власти императора и власти патриарха. Согласно этому пониманию, общепринятому в Византии, во всем христианском мире, для всей христианской эйкумены есть только один император. Все остальные цари, короли, князья – не более чем местные правители, наместники. Автор «Исагоги» осознанно ставит рядом с единоличным правителем христианской империи – императором Константинополя единоличного судию и правителя Вселенской Церкви – патриарха Константинополя. Однако такая параллель является полнейшим искажением классической Юстиниановой симфонии. Равночестность царства и священства подменяется равночестностью царства и константинопольского патриаршества. Но если учение об особой власти императора ромеев в христианской эйкумене находится вполне в русле церковно-исторической и святоотеческой традиции, то учение об особой власти Константинопольского патриарха во Вселенской Церкви совершенно противоречит самим основам православной экклезиологии.

Авторство «Исагоги».

Официальным автором этого документа является император Василий I[20]. Однако совершенно очевидно, что неграмотный император не мог быть автором этого документа. Большинство исследователей «Исагоги», касавшихся вопроса авторства, считают, что «Исагогу», по всей вероятности, составил святитель Фотий, патриарх Константинопольский. Сам святитель Фотий никогда под «Исагогой» не подписывался и даже в позднейшие годы не упоминал о своем авторстве данного документа, в том числе в переписке. Поэтому можно лишь предполагать, пусть и с большой долей вероятности, что автором «Исагоги» был именно он. А там, где какой-либо факт выявляется на основании выводов исследователей, всегда существует пространство для отклонений от основной точки зрения. Так, П.И. Жаворонков и П.В. Кузнецов авторами «Исагоги» считают уже целую комиссию лишь во главе с патриархом Фотием[21]. В таком случае, возникает закономерный вопрос: принадлежат ли разделы «Исагоги», говорящие об особых полномочиях Константинопольского престола, перу лично святителя Фотия или составлены каким-то другим членом комиссии? В любом случае важно то, что под «Исагогой» нет подписи святителя Фотия, то есть на нее нельзя ссылаться как на официальный святоотеческий текст. Но даже если она и составлена святителем, включая положения о превосходстве Константинопольского патриарха, это еще ни о чем не говорит. Известно, что святитель Лев Великий, как и ряд других канонизированных римских пап, защищали учение о папской власти над Вселенской Церковью, однако это учение было отвергнуто полнотой Церкви, признано еретическим, оставшись для Православия лишь частным мнением. Для определения же церковного учения необходимо не одно частное мнение и даже не два или три, а согласие отцов. Об этом, кстати, говорит и сам святитель Фотий: «Если бы 10 или даже 20 отцов сказали так, а 600 и бесчисленное множество не говорили того, кто будет оскорблять отцов – не те ли, кто, заключая благочестие немногих тех отцов в немногие слова и поставляя их в противоречие Соборам, предпочитают их бесчисленному сонму, или те, кто защитниками своими избирают многих отцов»?[22] Ему вторит блаженный Августин: «Человеческое рассуждение, хотя бы этот человек и был православным и высокопочитаемым, нам не долженствует иметь таким же авторитетом, как и канонические Писания, настолько, чтобы считать для нас недопустимым из уважения, которое долженствует таким людям, нечто в их писаниях не одобрить или отвергнуть, если бы случилось нам обнаружить, что они иначе мыслили, нежели это выражает истина, которая с помощью Божией была постигнута иными или же нами»[23].

Церковный авторитет «Исагоги»

Профессор А.Л. Дворкин пишет, что влияние «Исагоги» на византийское общество было «громадным», а у славян к ней «сызначала относились как к закону, имеющему силу»[24]. Не совсем, однако, понятно на чем он основывает свои заключения.

Профессор Новороссийского и Санкт-Петербургского императорских университетов, доктор государственного права, известный русский византолог и правовед В.М. Грибовский приходит к выводу, что «Исагога» быстро сошла на «нет». «Без сомнения, обоснованно утверждает Грибовский, это могло случиться лишь потому, что обширные притязания патриарха, выраженные в сборнике, не только не имели под собой корней в религиозно-политических воззрениях населения, но и, кроме того, прямо противоречили существу установившихся основ императорской власти и церковным традициям»[25]. Впоследствии, пишет Грибовский, сборник «затерялся, затемнился другими юридическими памятниками той же и последующих эпох»[26].

Протоиерей Иоанн Мейендорф, изучавший вопрос упоминания «Исагоги» в последующих византийских церковных документах, утверждает, что «ссылки на “Эпанагогу” в патриарших документах XIV столетия могут означать стремление сделать этот документ официальным манифестом византийской политической идеологии»[27]. То есть нет и речи о «громадном» влиянии «Исагоги» на византийское общество; лишь в XIV веке предпринимаются попытки сделать ее частью официальной византийской доктрины.

«Исагога» также вошла в «Алфавитную синтагму» Матфея Властаря. Но и это не придает «Исагоге» никакого особого церковного значения. Что такое «Синтагма»? Это не постановления Вселенского или Поместного Соборов, принятые церковной полнотой. По меткому выражению протоиерея Иоанна Мейендорфа, «Синтагма» – это всего лишь «юридическая компиляция XIV века»[28]. Матфей Властарь был иеромонахом Константинопольского Патриархата, потому не удивительно, что он мыслил в духе господствующих тенденций, сложившихся на тот исторический момент в Патриархате и государстве. Одной из таких тенденций, как упоминалось выше, и было стремление придать «Исагоге» характер официального документа. Поэтому Властарь включает положения «Исагоги» в свою компиляцию без всякого критического подхода. Но при этом чрезвычайно важно подчеркнуть, что в толкованиях канонов Вселенских Соборов, представляющих куда больший интерес, чем вставки из «Исагоги», Матфей Властарь отстаивает точку зрения на полномочия Константинопольского патриарха противоположную той, которая излагается в «Исагоге», в частности в вопросе судебной власти. Достаточно просто сличить.

В главе 8 раздела «π» Властарь цитирует «Исагогу»: «Престол Константинополя… провозглашен первым соборными определениями… Божественные законы повелевают возникающие в других престолах сомнения представлять на его расследование и суд… Константинопольскому председателю позволительно… наблюдать и исправлять бывающие и в других престолах сомнения и полагать конец судам»[29].

В главе 7 (9) раздела «δ» Властарь так толкует 17-е правило IV Вселенского Собора: «А если кто-нибудь из епископов считает себя обиженным своим митрополитом, то позволяется ему судиться или у экзарха округа, или престола Константинопольского, если, то есть, он подчинен ему, ибо он поставлен судьею не над всеми: потому что узаконено, чтобы сирийские митрополиты подчинялись Антиохийскому престолу, палестинские – Иерусалимскому и египетские – Александрийскому»[30]. Учитывая, что автор «Исагоги» основывается на том же правиле IV Вселенского Собора, становится совершенно очевидно, что Матфей Властарь иначе смотрит на роль Константинопольского патриарха, чем «Исагога».

Что касается той изначальной силы, которой якобы обладала «Исагога» у славян, необходимо отметить следующее: тот же протоиерей Иоанн Мейендорф признает: «Прямых указаний на то, что “Эпанагога” была переведена ранее XVI века, пожалуй, нет»[31]. По ясным указаниям других отечественных исследователей, «Исагога» была полностью переведена на русский язык лишь при патриархе Никоне (середина XVII века)[32], оставив не лучший след в русской истории. Так, патриарх Никон использовал сборник в своих видах. Об этом прекрасно пишет протоиерей Валентин Асмус: «Опять-таки, мы не удивимся, что он (Никон. – А.Н.) ссылался на “Эпанагогу”, потому что он имел тоже своего рода папистические притязания и даже вдохновлялся такими западными подделками, обосновывающими власть римского папы, как “Константинов дар”… Это очень грубая и очень поздняя подделка, однако она в духе вот того папизма, который был близок сердцу патриарха Никона и который в какой-то степени вкрался и в византийское сознание»[33]. Но та же «Исагога» (только теперь те ее части, которые говорят о роли царя в Церкви) была использована царем Алексеем Михайловичем при суде над самим патриархом Никоном[34] – также не самой светлой странице истории Русской Церкви и Российского государства.

Наконец, следует подчеркнуть, что присущее «Исагоге» специфическое видение полномочий Константинопольского престола не нашло отражения в каноническом сборнике, принятом Вселенской Церковью, хотя многие другие постановления эпохи святителя Фотия, в том числе разработанные им лично, в этот сборник попали (правила двух Константинопольских Соборов – 861 и 879 годов). Это также является косвенным показателем того, сколь невысоко Православная Церковь оценивает «восточно-папистские» притязания, выраженные в «Исагоге».

Итак, каков же церковный авторитет «Исагоги»? Так навсегда и оставшийся проектом, с лишь предполагаемым авторством, не получивший утверждения на церковных Соборах даже в самый благоприятный для себя период, этот сборник никоим образом не может рассматриваться как отражающий учение Вселенской Церкви. Максимум, на что он может претендовать, это на то, чтобы считаться выражением частных воззрений патриарха Фотия, если, конечно, святитель действительно был его автором.