Жизнь святителя Игнатия (Брянчанинова). Часть 2

Святитель Игнатий Брянчанинов

Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая судьба Дмитрия Брянчанинова, если бы Промыслом Божиим в ней не принял живое участие Вологодский епископ Стефан. Путь святителя с этого момента становится более определенным. Жизнь его в это время связана с двумя обителями – Семигородской пустынью и Глушицким Дионисиевым монастырем. Чтобы понять духовный уровень будущего святителя Игнатия в это время, обратим внимание на его знакомство с благочестивым юношей Петром, впоследствии настоятелем Николо-Угрешского монастыря преподобным Пименом. В своих воспоминаниях преподобный Пимен Угрешский отзывается о молодом Брянчанинове как о человеке глубокой духовной мудрости и подвижнической опытности: «Когда я пришел в церковь, Брянчанинов был уже там и стоял в настоящей церкви за правым клиросом, а я стал налево за столбом, под аркой. Во все время обедни Брянчанинов ни разу не обернулся и, следовательно, не мог видеть, что кто-либо стоит за ним. Ему поднесли просфору и, когда по окончании обедни служащие и братия пошли в предел совершать установленное молебствие, которое бывает после литургии, Брянчанинов обернулся и, подошедши прямо ко мне, дал мне просфору и, спросив, где я остановился, сказал мне: “Я к вам приду”. Мы совершенно друг друга не знали и до этого никогда не разговаривали… Невзирая на его молодые лета, видно было, что он много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Добротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна. Эта продолжительная беседа его со мной меня еще более утвердила в моем намерении удалиться из мира и вступить в монашество»[1]. Заметим, что святитель всегда с особым участием общался с теми, в ком прозревал серьезное отношение к духовной жизни.

Усилившиеся требования отца вернуться к мирскому служению только ускорили желание пострига. Вологодский владыка Стефан, сочувствовавший Дмитрию, исходатайствовал разрешение Синода. Долгожданное событие состоялось 28 июня 1831 года. Епископ Стефан сам лично постриг благочестивого послушника с именем Игнатия в честь святого Игнатия Богоносца. Вскоре он рукоположил новопостриженного в священные степени. Что происходило в душе святителя, можно судить по одному из его писем: «Совершилось! Я пострижен и посвящен во иеромонаха. Когда меня постригали, казалось мне, что я умер; когда посвятили, казалось – воскрес… Во время каждой обедни ощущаю, что достиг конца желаний… Сказываю всем о себе то, что другие о мне знать и сказать не могут: я счастлив!»[2]. Он просился вернуться в Глушицкий монастырь, но владыка, прозревая его способности, назначил иеромонаха Игнатия настоятелем Пельшемского Лопотова монастыря. Отметим при этом одну важную особенность: к святителю сразу собрались послушники, знавшие его еще до принятия им пострига. В нем уже чувствовали духовную опору и подлинную монашескую прочность. Новый настоятель существенно поправил положение обители как с внешней, так и с внутренней стороны. Помимо дара умной молитвы, святитель обладал даром превосходного настоятеля, умением благолепно обустраивать вверяемую ему обитель – тут ему, конечно, пригодилась учеба в Главном инженерном училище. Кстати, Михаил Чихачев, облеченный здесь в рясофор, составил прекрасный хор (Чихачев обладал хорошим голосом), привлекший к обители множество богомольцев.

Благая деятельность святителя в возвышении нравов насельников Лопотова монастыря была засвидетельствована свыше. Благочестивый крестьянин Карп, проживавший рядом в поселке, увидел в видении, как некоторые иноки Лопотова монастыря (те, что были в монастыре еще до прихода святителя), стоя в водах реки Пельшмы, жаловались преподобному Григорию Пельшемскому, что новый игумен Игнатий делает им притеснения: в церковь не велит ходить с заплетенными волосами, на клиросе запрещает нюхать табак, не велит носить красных кушаков, запрещает ходить по деревням и прочее тому подобное. Преподобный Григорий, обратясь к Карпу, сказал: «Ты слышишь их жалобы, могу ли их послушать? Настоятель делает как надо, и если пребудет в заповедях Божиих до конца, причтен будет с нами»[3]. Было благочестивому Карпу и другое откровение: что игумен Игнатий послужит обители близ Петербурга, в которой будет соборная церковь во имя Святой Троицы, причем показан ему был самый иконостас церкви, показаны также все те иноки, которые перейдут туда за игуменом из Лопотова монастыря. Пророческое видение относилось к Троице-Сергиевой пустыне близ Петербурга, о которой сам святитель пока еще даже не помышлял.

Неожиданное внешнее возвышение святителя произошло в связи с тем, что весть о нем дошла до самого императора Николая I, который с удовольствием вспомнил своего воспитанника. «Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, избрал по своему произволу путь – на нем ты и уплати мне долг твой. Я тебе даю Сергиеву пустынь, хочу, чтобы ты жил в ней и сделал бы из нее монастырь, который в глазах столицы был бы образцом монастырей», – обратился он к святителю при личной аудиенции[4]. Вскоре (1 января 1834 года) иеромонаха Игнатия возвели в сан архимандрита – ему было неполных 27 лет.

Многие восприняли бы подобное назначение с великой радостью: раннее возведение в архимандриты, настоятельство рядом с самой столицей, близость к высоким слоям общества, благоволение самого государя-императора, а стало быть, возможность успешной карьеры, будущее епископство. Святителю Игнатию все это было не нужно. Житейская суета, неминуемая в монастыре на дороге из Петербурга в Петергоф, вынужденная обязанность встречать представителей высшего света да еще сырой климат Финского залива, прямо вредный для здоровья святителя, составили тяжелый крест, под которым выработался мужественный дух святого подвижника. Обитель находилась в упадке, в храмах почти невозможно было служить, корпуса требовали ремонта, братии было всего тринадцать человек, из которых монахов – восемь. Зная занятость святителя в это время и в последующее епископство, зная обилие легших на его плечи внешних проблем, можно только удивляться, как именно в это время он создал свои лучшие духовные произведения, посвященные всем тонкостям внутреннего подвига, а святитель, по собственному его признанию, писал лишь то, что опытно испытал в духовной жизни сам.

В столице вскоре заговорили о молодом и образованном архимандрите, выходце из дворян. Как вспоминал впоследствии один человек, «многие тогда удивлялись отцу Игнатию: как он, подвижник и молитвенник, не чуждался вместе с тем общества, бывал приятным собеседником людям светским, умел возбуждать в них к себе доверие и действовать на них ко благу душевному… что незаметно склоняло их к благочестию»[5]. Святитель Игнатий вообще обладал очень тонкой проницательностью, чувствовал душу другого человека, охотно беседовал с теми, в ком видел расположенность к духовному. Но светское общество таило в себе и много коварства. Святитель не выражал расположенности к людям иного склада и не пытался перед ними заискивать, кто бы они ни были. Отношение святителя к внешней мирской славе выразилось в следующем поучительном примере. 5 июля 1834 года, в день преподобного Сергия, на монастырской трапезе присутствовали высокопоставленные сановники, и один высокомерно обратился к святителю Игнатию: «Как согласить, отец архимандрит, ваши обеты монашества с той обстановкой, в которой вы живете?» – и указал на присутствовавшее великосветское общество. Настоятель ответил: «Очень просто: оно объясняется послушанием воле государя императора, которому угодно было меня взять из вологодских болот, где я жил в уединеннейшем монастыре, и поставить здесь, на перепутье большого света, чтобы говорить вам слово истины настолько, насколько позволят это ваши гнусные приличия света»[6]. Святитель искал безмолвия, само здоровье его требовало сухого климата, но вместо этого император назначил его в пустынь, расположенную в сырой местности –рядом с Финским заливом, что приводило к бесконечным простудам, да еще пустынь эту посещало множество светских людей – а противиться воле государя святитель Игнатий не смел, видя в этом назначении волю Божию.

23 года провел здесь святитель Игнатий. Вот как описывает он сам это время: «Негостеприимно приняла меня обитель – Сергиева пустыня. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкой болезнью, на другой год – другой, на третий – третьей: они унесли остатки скудного здоровья моего и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждущим. Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчувственный; здесь я увидел врагов, дышащих непримиримой злобой и жаждой погибели моей»[7]. Благоволение императора к святителю и быстрое благоустроение вверенной ему обители вызвали зависть со стороны самых разных лиц, на архимандрита Игнатия (Брянчанинова) стали наговаривать, возникли интриги, а затем и вовсе непрерывные притеснения (а жаловаться государю святитель даже не помышлял). К этому добавилось то, что святитель Игнатий, искавший в первую очередь духовного преуспеяния, не считал нужным заискивать перед сильными мира сего. Многие досадовали на его независимый характер и отсутствие человекоугодия. Так, один светлейший князь, правитель губернии, заявил, что он не желал бы служить в одном управлении с таким епископом, каков архимандрит Игнатий, а на вопрос: «Почему?», ответил: «Да ему на ногу не наступишь». Выражая уважение к человеческой личности, уважение к властям и санам, святитель, тем не менее, не заискивал ни перед кем и никогда не человекоугодничал перед высшими чинами. Чтобы понять, о чем идет речь, приведем наглядный пример. В конце 1839 года знаменитая красавица того времени, фрейлина большого двора В. Нелидова обратила на себя внимание государя. Ввиду ожидавшего ее падения она приехала в Сергиеву пустынь, как бы испрашивая у святителя совета, а на самом деле ища успокоения совести, и потому для оправдания указывала на величие лица, которое влечет ее ко греху. При этом она сообщила, что духовник государя заверил ее, что в этом ничего особенно грешного нет. Вопреки ожиданиям Нелидовой, святитель Игнатий, ссылаясь на слово Божие, показал ей, что высота внешнего положения человека, впадающего в подобный грех, лишь усиливает тяжесть греха, а никак не оправдывает ни ту, ни другую из согрешающих сторон. Как подобный ответ мог быть воспринят в великосветской среде, мы можем только догадываться. А недруги святителя, пользуясь временным нерасположением к нему императора, лишь успевали наносить новые удары.

Страдания и скорби внутренне укрепляли святителя. Возрастая в духовном подвиге, он духовно сплачивал и укреплял вверенную ему обитель. Вот как пишет он сам о трудностях жизни в Сергиевой пустыни: «Здесь милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей, – и соделалось лице этого врага в глазах моих как бы лицем светлого ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастье быть жертвой, подобно Иисусу! Или нет – какое счастье быть распятым близ Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вместе с этим разбойником от убеждения души исповедовать: достойное по делам моим приемлю; помяни меня, Господи, во Царствии Твоем (Лк. 23: 41, 42)»[8]. Близко знавший святителя Михаил Чихачев отзывался о нем: «Самые действия его, архимандрита Игнатия, были непонятны многим, чтобы не сказать всем, тем более мне, простяку. В нем вмещалось многое, и одно другому не мешало, то есть глубокое знание писаний святых отцов с монашеским деятельным опытом, и внешний навык, и способность общаться со всякого рода людьми, тонкое постижение нравов, знание человека со всеми его причудливыми немощами, умение различать благонамеренность от зловредной, ухищренной гибкости, умение проникать в умысел. При таком искусном руководителе все с Божией помощью улаживалось, все вынесено: и сносное, и казавшееся по немощи человеческой несносным»[9].

Столичное общество с удивлением замечало, как быстро развивалась Сергиева пустынь – внешне и внутренне. Возникли новые церковные постройки, во всем стали царствовать порядок, чистота и благообразие. Богослужение теперь совершалось стройно, величественно и торжественно. Став благочинным, архимандрит Игнатий собрал из разных обителей иноков, способных к пению, нашел хорошего регента. Несколько лет хором пустыни руководил живший поблизости известный духовный композитор протоиерей Петр Турчанинов, который написал ряд произведений специально для этого хора. Неоднократно бывал здесь и близко знавший святителя композитор Михаил Глинка, который так же, как и директор придворной капеллы А.Ф. Львов, принял участие в улучшении монастырского пения. В результате хор Троице-Сергиевой пустыни получил всероссийскую славу.

Святитель вникал в келейную жизнь каждого инока, искренне наставлял тайнам духовной жизни, рассудительно принимал исповедь помыслов, а двери его собственных келий были открыты для всех – от престарелых священнослужителей до юных послушников, так что умножившееся монастырское братство стало составлять одну большую семью, руководимую одним отцом, объединяемую единым духом. Все это время архимандрит Игнатий также вел большую переписку с монашествующими и желающими вести духовную жизнь в миру. Для многих он был подлинным духовником. В одном из писем святитель признавался: «Как утешительно перекликаются со мною многие души среди таинственной ночи мира сего с различных стран своих – иная с одра болезни, другая из изгнания, иная с берегу Волхова, иная с берегу Двины, иная с поля Бородинского, иная из хижины, иная из дворца царского. Душа, где бы она ни была поставлена, если не убита нечувствием, везде ощущает нужду в слове Божием, везде падение гнетет ее, давит. Произношу слово Божие в беседах личных, пишу его в беседах заочных, составляю некоторые книги, которые могли бы удовлетворить нуждам нынешнего христианства, служить при нынешнем голоде каким-нибудь утешением и наставлением»[10].

Стоит упомянуть, что в святителе при полном бескорыстии, простоте и смирении его души сохранялось и тонкое чувство изящества, так необходимое в общении с высшим слоем общества. Среди лиц дворянского происхождения, искавших духовного совета святителя, были и его племянницы – дочери любимой сестры Софии. Однажды святитель Игнатий обратил внимание на то, что племянницы причесаны не так, как в это время причесывались в столице, и тут же попросил присутствовавшую здесь свою сестру Елизавету поехать с девушками и устроить, чтобы прическа их была безукоризненной. Если он видел на сестрах что-нибудь недостаточно изящное, то тихо спрашивал: «Что это у тебя?». «Так носят, владыко», – оправдывались они. «Ты не носи», – наставлял он. У одной племянницы была привычка, как и у многих, идя в церковь, надевать скромное, темное платье. Владыка этого не одобрял. «Зачем это? – говорил он. – Разве ты думаешь, что Богу приятнее видеть тебя в черном платье, нежели в обыкновенном? Или думаешь, что, переодевшись, ты сделаешься ближе к Богу, достойнее?»[11].

Он не любил выставлять напоказ сокровенные тайны своего подлинного бескорыстия, нищеты духовной, умного делания, сторонился наигранного самоуничижения. Его кельи в Сергиевой пустыни имели богатую обстановку, и потому о нем сочиняли слухи как о будто бы ведущем роскошную жизнь. Когда на это обратил внимание приехавший к нему друг его, архимандрит Софония, святитель Игнатий молча провел его в самую отдаленную комнату настоятельского дома, где взору гостя открылись совершенно голые стены, одна небогатая икона с неугасимой лампадой и убогая рогожа на полу. Именно в уединении, к которому прибегал святитель, особенно во время сильных скорбей, рождались его поучительные творения. Когда святитель Игнатий уезжал из Сергиева монастыря на Ставропольскую кафедру, то у него не оказалось собственных средств на дальнюю дорогу. Когда же святитель умер, в кармане его подрясника нашли всего 14 копеек, так как за два дня до смерти он отдал 75 рублей крестьянину, потерявшему лошадь. До конца своей жизни он остался верен внутреннему стремлению к уединению, чему во многом способствовали его продолжительные болезни. Болезни подчас превращали его в затворника. Порой месяцами не покидал он кельи. Государь не удовлетворял его прошения об уходе на покой. Святитель безмолвно терпел скорби, углубляясь в богомыслие и умную молитву.

Прошли года, и Господь призвал святителя на новое служение – в епископском сане. Благодаря инициативе наместника Кавказского, известного военного Николая Николаевича Муравьева-Карского и ходатайству митрополита Новгородского и Петербургского Григория (Постникова), архимандрит Игнатий был посвящен 27 октября 1857 года во епископа Кавказского и Черноморского. На этой кафедре, отнявшей у святителя Игнатия много сил по наведению порядка, особенно проявились административные способности святителя. Важно заметить, что с момента поступления на кафедру владыки Игнатия Синод значительно сократил финансовое обеспечение Ставропольского епископа. Святитель получал жалование гораздо меньшее, нежели ректор и инспектор Ставропольской семинарии. При въезде в Ставрополь, как пишет сам святитель, он нашел, что «монашествующая братия (архиерейского) дома ежедневно ходила по городу, ища себе обеда и ужина, ибо в (архиерейском) доме, по его бедности, не было требуемой правилами иноческой трапезы»[12]. Часто святитель Игнатий отдавал епархиальным труженикам все, что имел сам. Вышло так, что наиболее бедственное в материальном отношении время Кавказской епархии пало на епископство святителя Игнатия, его труды увенчались успехом уже после его отбытия из Ставрополя, когда епархия стала одной из самых обеспеченных.

В своем епископстве святитель продолжал являть подлинное благородство во взаимоотношениях с паствой. В частности, это видно в следующей поучительной резолюции в журнале Ставропольской семинарии относительно наказаний провинившихся воспитанников: «Наказание заушениями, дранием за волосы и за уши да будет извергнуто из духовных училищ. В ту минуту, когда воспитатель собственноручно наказывает воспитанника, в эту жалкую минуту человечество терпит нравственное унижение и в лице воспитанника, и в лице воспитателя. Но в лице воспитателя такое унижение несравненно глубже, нежели в лице воспитанника. Воспитатель такими действиями лишает себя уважения воспитанников, их любви и доверенности. Высокий, благородный характер воспитателя есть главнейшая узда и гроза для воспитанников… Благочестивый и благонамеренный воспитатель должен положить себе за правило не прибегать в час своего гнева ни к выговору, ни к наказанию. Час гнева есть час безумия для всякого разгневавшегося, хотя бы разгневавшийся принадлежал к первейшим мудрецам. Наказание да будет плодом зрелого, беспристрастного суждения, только при этом условии оно благотворно для детей и возвышает в мнении их воспитателя»[13]. Для святителя Игнатия всегда оставались ценностью такие понятия, как честь и достоинство личности, попрание которых, по его мнению, не соответствует званию христианина.

Независимость святителя Игнатия от правил мира сего особенно проявилась во время возникшей в российском обществе дискуссии о готовящемся освобождении крестьян от крепостной зависимости. Основываясь на святоотеческом понимании подлинной свободы, святитель высказал свой взгляд твердо, невзирая на мнения, распространяемые в печати. Сущность дискуссии хорошо изложил исследователь А.М. Любомудров: «В ходе подготовки крестьянской реформы 1861 года епископ Игнатий, как управляющий Кавказской епархией, счел необходимым вступить в полемику с либеральными, псевдо-христианскими воззрениями на крестьянский вопрос, а затем и с представителем воинствующе-атеистического крыла А.И. Герценом. Эти документы отражают, по сути, столкновение двух принципиально противоположных воззрений на мир… Одно из них, либерально-просветительское, признает существующий мир… требующим переделки… Его отличают также вера в социальный и нравственный прогресс, обожествление “прав и достоинства человека”… Иное мировоззрение, церковно-христианское, в котором понятия греха и искупления являются центральными, видит главную цель человека “в обожении”, то есть во внутреннем очищении… Все попытки обустроить земную жизнь политическими, социальными, экономическими средствами, но вне Церкви, не во имя Христа рассматриваются как проявление человеческой самонадеянности и гордыни»[14].

Святитель Игнатий, желая препятствовать ложным мнениям, напечатал обращение к кавказскому духовенству (от 17 января 1859 г.), а затем другое, более подробное, обращение (от 6 мая 1859 г.), в котором, одобряя желание государя облегчить положение крестьян, показывал глубинное различие свободы внешней, социально-правовой и свободы внутренней, духовной. Целью ставилось и предостережение общества от возможных крестьянских волнений. Стоит сказать, что через некоторое время опасения святителя отрицательных последствий подтвердились, и в виду крестьянских волнений вышел циркуляр (30 апреля 1861 г.) обер-прокурора, повторявший некоторые мысли святителя. Многие мысли повторялись также в известном Манифесте 19 февраля 1861 года, составленном святителем Филаретом Московским. Однако в то время некоторые горячо возражали святителю Игнатию.

Несколько лет епархиальной жизни прошли для святителя Игнатия в неимоверных трудах. Тяжелая болезнь – оспа, ослабившая последние силы святителя Игнатия, а также благоволение к нему императора Александра II позволили получить 5 августа 1861 года желанное увольнение на покой. Жить было позволено, согласно просьбе, в Николо-Бабаевском монастыре на Волге, в Костромской епархии (причем собственных денег на отъезд у святителя не оказалось). В Москве владыка Игнатий посетил святителя Филарета и с грустью говорил о не соответствующем цели воспитании юношества, готовящегося к церковному служению, о гибельном вторжении в среду воспитателей идей, враждебных духу христианства. Святитель чувствовал постепенно приближающуюся к России катастрофу, наступившую ровно через 50 лет после его кончины.

Последние годы своей жизни святитель Игнатий провел в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии. Эта обитель основана в конце XIV века и располагается в живописном месте на правом берегу Волги, при впадении в нее реки Солоницы. Именно здесь святитель нашел долгожданное безмолвие, при котором мог беспрепятственно готовиться к встрече с вечностью. «Бабаевский монастырь гораздо уединеннее и Коневца, и Валаама, – писал владыка. – Безмолвие начинает действовать на меня благотворно, отвлекая очи ума от зрения на деющееся в мире и направляя их к созерцанию своей греховности и предстоящего суда Божия»[15]. «Не могу нарадоваться настоящему моему положению. После долгих страданий среди бурного житейского моря Бог привел в тихое пристанище»[16]. «Бабаевский монастырь как отдельный мир. Такое достоинство его доставляется ему его необыкновенным уединением»[17].

В этом монастыре святитель завершал и пересматривал свои творения, руководил духовных чад, а главное, мог долго и беспрепятственно молиться. Его келейник Василий (Павлов), впоследствии иеромонах, вспоминал, как святитель Игнатий часто стоял на молитве у аналоя с воздетыми к небу руками, со слезами, как сидел в богомыслии, устремив взор на икону Спасителя или склонив голову на руки свои, как ходил по комнате в раздумье, как читал или писал что-то. Этот келейник сохранил такое поучительное воспоминание: «Я занимался на Бабайках с мальчиками, учил их чтению Священного Писания, арифметике, грамматике, чистописанию и однажды, разгорячившись, ударил одного. Затем, разумеется, почувствовал, что это грешно; я пошел и сказал владыке. Он на это мне сказал: “Ударь меня”. Я ответил, что я этого сделать не могу; тогда он мне сказал: “А если ты меня не можешь ударить, как же ты ударил мальчика, который также создан по образу Божию?”»[18].

В день светлого Христова Воскресения 16 апреля 1867 года святитель Игнатий совершил литургию, но так утомился, что келейники с трудом довели его до кельи. В этот день он объявил, что настала пора готовиться к смерти. В последующие затем дни святитель чувствовал себя все слабее, но при этом лицо его выражало все большее умиление, иногда прямо светилось радостью, что поражало всех окружающих. В последний перед его кончиной вечер келейник Василий, прощаясь с ним на ночь, сделал земной поклон со словами: «Простите меня, владыко, елика согреших!». И вдруг святитель встал на колени и поклонился ему со словами: «Прости и меня, Васенька…»[19]. На следующее утро – это было 30 апреля 1867 года, неделя жен-мироносиц – келейник застал святителя лежащим на ложе на левом боку, правая рука его лежала близ раскрытого канонника. Смерть, придя к святителю, застала его ум занятым молитвословием. Начав молитву на земле, угодник Божий продолжил ее на небе.

Остается только упомянуть, что к лику святых святитель Игнатий (Брянчанинов) был причислен Поместным Собором Русской Православной Церкви в 1988 году. Мощи святителя почивают в Введенском Толгском монастыре Ярославской епархии.

Мы рассмотрели далеко не все из жизни святителя, особенно же трудно передать глубину его духовного подвига. Жизнь святителя стала подтверждением того духовного закона, что никакие искушения, обстоятельства времени или особенности личного положения в обществе не могут препятствовать единению духа человеческого с Духом Божиим. Если, конечно, человек стремится до конца быть верным Христу. Да поможет Господь всем нам, по молитвам святителя Игнатия, стяжать то духовное сокровище, которое обрел он, и иметь ту же силу веры, чтобы достичь, как и сам святитель, обителей Небесного Царства.