Жизнь, богословские труды и нравственно-аскетическое учение прп. Нила Синайского. Часть 7

Части 1, 2, 3, 4, 5, 6

Преподобный Нил. Византийская гравюра

В предыдущей главе, посвященной учению преп. Нила о человеке, мы уже ознакомились с его воззрениями на сущность, природу и характер греха. Излагая взгляды преп. Нила на следствия грехопадения первых людей, мы коснулись и его учения о «страстях», то есть о таком состоянии души, в котором ее расстройство и превратное направление ее развития находит свое самое сильное и самое существенное выражение. Страсть, являясь болезнью воли par exellence, воздействует и на другие душевные силы и людские способности. Под влиянием той или иной страсти, которая становится как бы второй человеческой натурой, извращаются и приобретают одностороннее, ложное направление не только воля, но и интеллектуальные и эмоциональные силы, и тем самым нарушается гармония всей психо-физической жизни человека. Вот почему страсти как душевные болезни привлекают особое внимание преп. Нила.

В обзоре его письменных трудов мы уже видели, что детальному анализу страстей и изложению средств и способов борьбы с ними посвящены специальные исследования и огромное число его писем. Всю необъятность самых разноликих страстей, изнутри раздирающих человека, преп. Нил подразделяет на две группы: на страсти телесные и страсти душевные. «Телесные страсти (чревоугодие и блуд), – говорит преп. Нил, – ведут свое начало от естественных потребностей тела, а душевные страсти рождаются из потребностей душевных»^[2]. Но это все-таки не означает, что преп. Нил понимает телесные (плотские) страсти лишь как исключительно физиологические процессы. Напротив, есть основания приписать преп. Нилу разделяемое и другими аскетами мнение о том, что связь между физиологическими и психическими элементами в телесных страстях настолько тесна, что трудно провести между ними границу. Так, например, в трактате «К Евлогию монаху», анализируя страсть блуда, преп. Нил пишет: «Знай, что два отдельных вида блуда сопрягаются воедино: блуд телесный и блуд духовный». Поэтому центр тяжести телесных страстей, как и страстей преимущественно душевных, тоже находится в душе. Телесные страсти и их специфические особенности, по учению преп. Нила, не могут быть объяснены лишь естественными функциями человеческого организма, так как сии последние являются для них лишь поводом или исходной точкой, а в дальнейшем процессе их градации самое важное значение принадлежит душе. Вследствие этого телесные страсти – не как физиологические явления, а как душевные падения – подлежат моральной ответственности и зависят от того, насколько душа «сочетается с возникшим в ней соблазнительным представлением». Другими словами – насколько страсти принадлежат сфере душевной жизни.

Касаясь процесса развития страсти или способа, которым зачатая страсть возрастает в душе и реализуется на деле, преп. Нил говорит: «Хаотичные устремления чувств обычно производят страстный помысел и срамное пожелание, пожелание-наслаждение (вожделение), а затем одобрение; после же сего приходит совершение греха на деле»^[3]. Таким образом, в развитии и усилении страсти еще в самом начале принимают участие все стороны души: разум, чувство и воля, причем действию разума принадлежит в этом процессе основная роль. Помрачение и немощь разума являются необходимым условием, исходным пунктом, или началом, страсти, а также ее завершением. Поэтому и самую страсть преп. Нил называет «злым помыслом», придавая понятию «помысел» моральное значение и содержание, заимствованное из «свойств», соответствующих данной страсти. Любая страсть, по учению преп. Нила, через помысел делается господином человека. Поэтому причину рабствования той или иной страсти нужно искать в удалении от «чистых естественных помыслов».

Осознавая необходимость борьбы с «лукавыми помыслами», преп. Нил сводит все многообразие разных страстных помыслов к восьми самым опасным греховным страстям, или страстным расположениям (настроениям), препятствующим человеку в его шествовании по пути нравственного совершенствования. Свою восьмеричную схему преп. Нил, как и Евагрий и преп. Кассиан, начинает с изложения самых грубых, самых низких и в то же время конкретных пороков, постепенно переходя к характеристике более тонких страстей, которые трудно замечаются, так как требуют более глубокого самоиспытания.

Первое место среди пороков, согласно схеме преп. Нила, занимает чревоугодие, являющееся «началом страстей», потому как оно «рождает сластолюбие и многие другие пороки. Из чревоугодия, как ветви из ствола дерева, произрастают другие страсти. Сребролюбие, гнев, печаль и другие изъяны суть плод и порождение чревоугодия». Но из всех их «чревоугодию наиболее сродно сладострастное возбуждение. И сама природа, желая показать их сродство, определила место половым органам ниже живота, означая этой близостью их тесную взаимосвязь. Ведь если эта страсть ослабевает, то ослабевает она из-за истощения чрева, находящегося выше ее органов, а если усиливается и начинает бесноваться, то сила к тому подается ей сверху (то есть чрева). Чревоугодие является питателем и кормильцем не только этой страсти. Чревоугодие убивает в человеке всякое добро, ибо как только оно возобладает и достигнет вершины своего могущества, то немедленно пропадают и погибают такие добрые свойства, как воздержание, девство, мужество, терпение и прочие добродетели»^[4].

По учению преп. Нила, характерной душевной особенностью человека, объятого страстью чревоугодия, служит жажда услад^[5]. «Для чревоугодных людей, – говорит он, – недостаточно одного разнообразия во вкусе и запахе приготовленных яств, но нужна и разнородная окраска, которая должна возбудить у них вожделение пищи, дабы еще до начала пиршества их взор наслаждался желтыми, белыми и иными цветами. Для того чтобы опять-таки тешилось и чувство обоняния, надобно добавлять в пищу приятнейшие пряности, а чтобы яства услаждали и гортань, должны быть смешаны вещества с разными свойствами: сладкое и острое надо смешать с горьким и соленым. Точно также не следует лишать утехи и чувство зрения. Поэтому для принятия пищи изготавливается и разная посуда, раскрашенная живописными цветами. Все это делается для того, чтобы желудок поверил чувствам как искусным судиям, умеющим хорошо оценить все ими воспринимаемое». В соответствии с этим, страсть чревоугодия является не столько внешним качеством, сколько внутренним, душевным, свойством – жаждой услад, выступающей на первое место и легко овладевающей всей душой человека. В этом случае человек сознательно, по собственной свободной воле переиначивает неотвратимую и естественную потребность питания тела, делая ее причиной и источником само-наслаждений. Дабы человек не подпал под влияние этой пагубной страсти, ибо «когда возобладает телесное, то все погружается в сон: и ум, и душа, и сердце», преп. Нил в качестве общего правила предлагает «не терять много времени для угождения плоти, но чистым умом трезво служить Богу, не отягощая помысел вскармливанием плоти и запахом яств и не потакая сластолюбию чрева».

Что же касается телесного питания, то преп. Нил, хотя и учил, что человек должен лишь однажды в день принимать пищу, и, причем, растительную, однако выбор того или иного вида пищи, по его мнению, субъективен. Ибо пища, считает преп. Нил, должна соответствовать индивидуальным свойствам каждой личности. Так, например, в письме к епископу Филону, спрашивавшему руководства относительно монашеской пищи, преп. Нил пишет: «Как различно телосложение тех или иных людей, и одни больные, а другие здоровые, точно так же надобно определить и различную пищу, сообразуясь с нуждами каждого отдельного лица. Здоровым в пищу надо давать самые простые овощи; немощным же для их утешения более изысканные овощи, выращенные на огороде, а крайне изнемогшим и ослабевшим для укрепления их сил в умеренном количестве нужно давать и мясо»^[6]. По учению преп. Нила, пищу надлежит принимать ежедневно в умеренном количестве и «не до сытости». «Не грешно, – пишет он монаху Харитону, – каждый день в определенный час принимать умеренную пищу. Но если снизойдешь ты до телесных потребностей, то надобно как можно скорее обращать мысль к небу, не вознося с ней ни одну из земных забот»^[7]. В своем телесном питании человек должен избегать пресыщения, потому что «переполненный желудок влечет мысль человека долу, к земле, делая его сонливым во время молитвы». И как в загрязненном зеркале не могут отразиться черты находящегося перед ним лица, точно так же и мысленная сила, отупленная пресыщением, не принимает в себя Божия знания, ибо ум не может вознестись горе, дабы воспринять благоухание созерцания Божия».

Порицая чревоугодие как одну из самых опасных страстей, преп. Нил в противовес ей выставляет воздержание как «начало деятельной жизни, подобно тому как цветок знаменует собой начало плода». Христианин, по учению преп. Нила, должен заботиться о воздержанном образе жизни, который характеризуется тем, что в пользовании теми или иными предметами имеется мера и граница, то есть существует действительная потребность в предмете, а не только тяга к наслаждению. Так, например, в письме епископу Епифанию преп. Нил пишет: «Для того чтобы наше тело было спокойным и не воспалялось ни одной страстью, проистекающей от пресыщения, подобает прилагать тщание о воздержанном образе жизни. В качестве меры и правила при принятии пищи необходимо ввести не наслаждение, а действительную потребность. А если к потребности часто примешивается и услада, потому что оскудение ума все может сделать приятным, то не следует отвергать потребности из-за могущего прийти наслаждения… Напротив, извлекая из всего полезное, надобно презирать само чувство наслаждения и, использовав потребное, славить Бога». Таким образом, при нормальном удовлетворении телесных потребностей элемент чувственного наслаждения проявляется, по учению преп. Нила, в своем истинном выражении и значении как элемент побочный, второстепенный и зависимый, тогда как при страсти чревоугодия наслаждение и удовольствие сами по себе являются целью, ради которой и употребляется пища. В последнем случае наблюдается полное извращение нормального порядка, так как чувство наслаждения получает не принадлежащее ему господствующее значение, и, отличаясь в высшей степени интенсивной силой, нарушает самообладание (самовластие) человека. Как средство в борьбе с чревоугодием преп. Нил рекомендует воздержание, умеренность и постоянную власть над своим телом. Это достигается постом и бдением. «Как конь, связанный уздой, повинуется воле человека, так и плоть, укрощенная постом и молитвой, не вырывается из рук укротивших ее мыслей и не ржет под гнетом страстных похотей».

В тесной связи с чревоугодием находится и другая телесная страсть – блуд, занимающая в представленной преп. Нилом схеме грехов второе место. Эта страсть, более чем какая-либо иная, оскверняет необходимую для христианской жизни чистоту и, как учит преп. Нил, является прямым следствием чревоугодия. «Наполнивший чрево и обещающий быть целомудренным, – говорит преп. Нил, – подобен человеку, утверждающему, что он остановит силу пламени, охватившего солому. Как невозможно удержать разбушевавшееся пламя, распространяющееся по соломе, точно так же не поддается обузданию и вожделение плотских грехов, распаляемое пресыщением». Посему «предающийся сластолюбию быстро бывает одолеваем и связуем сладострастием, ибо побежденный в малом должен уступить и большему»^[8].

Предостерегая монахов от этой опасной страсти, преп. Нил постоянно советует им избегать женского общества. «Воззрение на женщину, – говорит он, – подобно отравленной стреле, вонзающейся в душу и впрыскивающей в нее яд». Дабы предохранить себя от этих стрел, монахи должны оберегаться частых встреч и знакомства с женщинами. «Если хочешь быть целомудренным, – поучает преп. Нил, – избегай встреч с женщинами и не допускай им когда бы то ни было тебе доверяться, потому что они поначалу тебя уважают, а затем бесстыдно наталкивают на все. При первой встрече они потупляют взор долу, говорят кротко, с чувством проливают слезы, благопристойно одеты, печально воздыхают, спрашивают о чистоте и внимательно слушают. Когда же ты видишь их во второй раз, их взгляд немного выше (более вознесен), а в третий раз они уже смотрят с бессовестной усмешкой и даже более того – громко смеются. Напоследок приходят они принаряженными и становятся в такую позу, которая ясно предвещает страсть: воздвигают брови, не оставляют в покое ресниц, обнажают шею, всем своим телом выражают нежность, произносят ласковые слова, увлекающие в страсть и самим образом речи пытаются обольстить слух, пока всеми силами не охватят душу. И это для тебя приманка, которая искусно сплетенным силком завлекает тебя в смерть и низвергает в погибель. Храни же себя, чтобы не ввели они тебя в соблазн даже скромными словами, ибо в них сокрыт смертоносный зверский яд».

Для побеждения блудной страсти преп. Нил рекомендует, в первую очередь, умеренность в пище и тотчас после этого уединение как отличное средство для устранения внешних причин соблазнов и страстных вожделений. «Целомудренная душа, – говорит преп. Нил, – стремится к уединению в пустыне, подобно тому как корабль во время бури спешит к пристани». Насколько опасна для души жизнь в обычных условиях, то есть среди людей, и насколько дает она пищу разнообразным соблазнам и блудным искушениям, видно из письма силенциарию Никарету, в котором преп. Нил, в частности, говорит: «Кого через уши и глаза очаровывает и услаждает срамное пожелание, тот, хотел ли он того или нет, уже в полном смысле прелюбодей»^[9]. Впрочем, устранение внешних условий еще не обеспечивает полного успеха в борьбе с этой страстью, потому что «вожделение, похоть» может воспаляться и помыслами. Поэтому преп. Нил и дает монахам совет не предаваться «воспоминаниям о женщинах» и «не медлить в помыслах, понуждающих к собеседованию с женским образом (букв. «не собеседовать долго с помыслами, понуждающими к беседам с умопредставляемой женщиной». – Примеч. перев.), потому что непрестанные представления о женщинах повреждают целомудренные навыки».

Однако все усилия человека в многогранной борьбе с блудной страстью могут увенчаться полной победой лишь при благодатной Божией помощи. Поэтому преп. Нил во многих своих письмах призывает учеников в борьбе с блудом смиренно прибегать к молитве, «являющейся надежным средством от страстей вообще». «Молитвой к Богу, – пишет он церковному екдику Иулиану, – человек может избавиться от блудных очей и тем самым больше не видеть нечистого сластолюбия; а от Господней благодати может он принять новые очи, которыми в конце концов узрит красоту благоуханного и святого целомудрия»^[10]. Монаху же Аецию, часто страдавшему от искушения блудными помыслами, преп. Нил, наряду с прочим, говорит: «Поспеши и прибегни к твердому столпу смирения; и, вооружившись бдением, долгими молитвами и пением псалмов, собственными глазами увидишь ты погибель врагов»^[11]. Другого опять-таки монаха, изнемогающего в борьбе с блудными прилогами, преп. Нил ободряет следующими словами: «Не должны мы ослабевать во брани, ибо имеем великого Защитника, Святого Духа, при содействии Которого легко можем угасить все диавольские огненные стрелы срамных похотей и воспоминаний»^[12].

С плотскими пороками самую близкую и непосредственную связь имеет душевная страсть сребролюбия, занимающая в схеме преп. Нила третье место. Эта страсть состоит в напряженном и ненасытном стремлении к стяжанию денег, имений и вообще внешних материальных благ. Из-за своего грубого вещественного объекта, сребролюбие служит своего рода связующим звеном при переходе от элементарных плотских страстей к страстям чисто душевным. Характерным свойством страсти сребролюбия является ее ненасытимость, не удовлетворяющаяся никакими успехами в достижении вещественных благ, но, напротив, все более и более от этого раздражающаяся и воспламеняющаяся. «Как море, – говорит преп. Нил, – вбирая в себя множество рек, не переполняется, так и похоть сребролюбца не довольствуется собранным богатством. Если доведется ему его удвоить, он желает его удвоить еще раз и не перестает к тому стремиться, пока смерть не пресечет его напрасный труд»^[13].

Эта неутолимая жажда накопления внешних благ не проистекает из реальных людских нужд, так как, по учению преп. Нила, для естественной человеческой потребности достаточно каждодневно вкушать хлеб и воду «и то не до сытости». Все же прочие плотские вожделения чужды человеческой природе. В соответствии с этим, стержень сребролюбия лежит в ложном понимании истинного и абсолютного блага и в ненормальном, извращенном отношении к материальному богатству, которому усваивается высшая самодовлеющая ценность. Человек, обремененный страстью сребролюбия, возлагает свою надежду на богатство, усматривая в нем и смысл, и цель своей жизни. Сущность страсти сребролюбия заключается в подчинении души человека, а особенно его воли, вещественным благам, которые для души в ее порывах «к достижению вышнего звания» являются «земными оковами»^[14]. В своих письмах преп. Нил решительно восстает против этой весьма пагубной для души страсти, открыто и резко порицая склонных к сребролюбию людей. Так, например, в письме к одному знатному чиновнику Ликургу он пишет: «Кто тебе не посмеется? Кто не укорит тебя за твое безграничное сребролюбие? Кто не станет насмехаться над твоим безумием, с которым ты, не зная меры, собираешь деньги и считаешься господином того, что со смертью никак не сможешь взять с собой?»^[15] Богатым людям преп. Нил указывает на ту ответственность, которую несут они за неправильное использование данного им Богом богатства. «Кому собираешь ты золото, так что не ведаешь меры? – спрашивает он богача Лавса. – Знай же, что чем обильнее твоя сокровищница, тем вящее и ужаснейшее вечное мучение тебя ожидает»^[16].

Особое внимание преп. Нил уделяет тем монахам, которые под разными предлогами предаются корыстолюбивым помыслам и заботам, хотя и дали они обет нестяжания. Ясными сравнениями и антитезами указывает он на суетность и пагубность их материальных стяжаний и на великую пользу нищеты. «Богатый монах, – говорит он, – подобен перегруженному кораблю, который легко потопят морские волны во время бури»^[17]. «Связан он земными заботами и попечениями, как пес цепью… И если придет к нему смерть, то он со скорбью и болью оставляет землю. Испускает он душу, но глаза не отводит от того, что имеет… Расстается с телом, но не расстается с имением». Напротив, «монах, не вожделеющий имения, подобен путнику, который ничего с собой не носит и в любом месте находит для себя пристанище. Он словно орел, возлетающий ввысь и спускающийся лишь тогда, когда к тому вынудит его потребность». Такой монах «выше всякого искушения. Смеется он над всем вещественным, восходит высоко и, удаляясь от земного, живет небесной жизнью… В смертный же час он радостно отсюда переселяется, потому что крылья у него легки и никакими земными заботами не связал он свою душу». Для борьбы со сребролюбием преп. Нил советует читать Священное Писание и непрестанно молиться.

Четвертое место в схеме грехов занимает гнев, который, по словам преп. Нила, представляет собой «безумную страсть». «Он легко может помрачить разум и тех людей, которые обладают знанием, и сделать человеческую душу дикой, заставляя ее уклоняться от всякого общения с людьми». По учению преп. Нила, страсть гнева особенно сродни сребролюбию и отчасти его следствие. Ведь люди, стремящиеся к обогащению, сталкиваясь с помехами в реализации этих своих самолюбивых целей, обычно утрачивают душевное самообладание и предаются гневу. «Сребролюбцы, – говорит преп. Нил, – неминуемо должны гневаться на людей, мешающих им осуществлять их материальные цели»^[18]. Гневное состояние не исчерпывается лишь стремлением устранить встречающиеся на пути препятствия; оно сопровождается и враждебным отношением к людям. Это – душевное состояние, связанное с неукротимым желанием отомстить своему врагу. «Гнев, – поучает преп. Нил, – это жажда мщения». Эта характерная психологическая особенность гнева, отличающаяся невыносимым упорством, нарушает душевную гармонию и вносит разлад в жизнь души. Под влиянием гнева человеческий ум помрачается и настолько ослабевает, что утрачивает свою способность рассуждения, делается грубым и лишается истинного знания (ведения). «Гневливые помыслы, – пишет преп. Нил, – помрачают ум, подобно тому как облако скрывает за собой солнце».

В религиозно-нравственном отношении страсть гнева свидетельствует о недостатке любви как к Богу, так и к людям, а также и об отсутствии терпения и кротости, этих истинных христианских добродетелей. Естественно, что человек, объятый пламенем гнева, не может как подобает совершать христианский подвиг. Поэтому «молитва раздраженного гневом человека – это мерзкое каждение пред Богом, его пение псалмов – неприятный для уха звук, а его дар – червоточная жертва»^[19]. Заповедуя воздерживаться от этой пагубной для души страсти, преп. Нил опирается на слова Христа Спасителя (см.: Мф. 5: 22) и говорит: «Не полезно гневаться вообще: как без причины, так и с оправданной причиной, ибо сие по праву запретил Господь»^[20]. Для того чтобы одержать полную победу над гневом, преп. Нил учит, что, безусловно, необходимо взращивать в себе и укреплять долготерпение и кротость. Отмечая же преимущество долготерпения перед гневом, преп. Нил четко сравнивает те впечатления, которые у окружающих людей создаются под влиянием как обозленного, так и терпеливого человека. «У рассвирепевшего и одержимого гневом, – говорит преп. Нил, – глаза мутные, налившиеся кровью и свидетельствующие о возбужденном сердце, а лицо терпеливого человека спокойно, глаза приятные и смотрят прямо… Долготерпеливый монах подобен источнику, напояющему всех сладкой водой».

Пятое место в представленной преп. Нилом схеме грехов занимает печаль. Эта страсть – следствие увядания душевной силы, реакция на страстные состояния, в своей основе имеющая власть чувственного эгоизма или привязанность к материальным благам. Отсюда проистекает связь печали с другими страстями, потому что она их плод. «Печаль, – пишет преп. Нил, – связывает узами побежденного страстями»^[21], ибо она является «следствием неудач в плотских хотениях, ведь вожделения сопровождают всякую страсть. Победивший вожделение одолел страсть, а над одолевшим страсть печаль не возобладает. Не печалится ни воздержанный из-за того, что не удались яства, ни целомудренный, что не привел в исполнение неразумные порывы распущенности, ни кроткий, что не смог отомстить, ни смиренный, что лишен людских почестей, ни любящий нестяжание, что потерпел ущерб. Они решительно отвергли от себя похотливое желание всего этого, и как облеченного в броню не пронзает стрела, так и сих бесстрастных не ранит печаль». Но самую тесную связь печаль имеет с гневом, в котором страстные побуждения достигают самой сильной степени и после приступа которого происходит неизбежная психическая реакция, поглощающая душевные силы. «Печаль, – говорит преп. Нил, – это удрученность души. Она приходит из-за гневных помыслов», потому что «неудача во мщении порождает печаль».

Характерная особенность этой страсти заключается в том, что она «ослабляет проницательный ум» и «отнимает чувство у души». Поэтому «человек, предающийся печали, не ведает духовной радости». Не в состоянии он «вознести чистую молитву». Как «узы связывают ноги и мешают движению, точно так же и печаль препятствует умному подвигу». Она, расслабляя и сковывая деятельную человеческую силу, парализует душевные способности человека и потому становится препятствием всему доброму.

От этой мирской «горькой печали», по учению преп. Нила, надобно отличать «печаль по Богу». Мирская печаль – это «болезнь души и тела»^[22], свидетельствующая о безграничной любви человека к миру сему и о его наклонностях к самолюбивым удовольствиям, а «печаль по Богу» – это неудовлетворенность своим нравственным состоянием, которое, вследствие греховности, мешает достижению высокой цели – общению с Богом. Следовательно, различие между этими двумя видами печали огромно. Мирской печали свойственна мрачная меланхолия, расточающая духовно-нравственные силы человека, а «печаль по Богу», имея своей основой Бога, влечет человека к нравственному восхождению, рождает в нем и укрепляет живую деятельность и поощряет его к христианскому подвигу всестороннего совершенствования и уподобления Богу. «Печаль по Богу, – учит преп. Нил, – укрепляет душу слезами» и «очищает погрязшее во грехах человеческое сердце»^[23].

Дабы освободиться от злой печали, человек, как полагает преп. Нил, должен устремляться к бесстрастию, ибо «владычествующий над страстями в силу этого побеждает и печаль». Естественно для человека в этой тяжкой брани возлагать все свое упование на благодатную помощь, и потому крайне необходимо искреннее молитвенное покаяние. «Искушение невыносимой печалью, – пишет преп. Нил, – можно истребить обильными слезами, благими надеждами и любовью к Сладчайшему Спасителю Христу».

Когда проявляющийся при печали упадок душевных сил достигает более сильной и интенсивной степени, тогда человеческую душу охватывает новое страстное состояние, известное под именем уныния. Эта страсть в схеме преп. Нила стоит на шестом месте. Мы можем охарактеризовать ее как полное отторжение и паралич всей жизни души, потому что подавленность, сопровождающая любую духовно-нравственную деятельность человека, начинает властвовать над всей душой того или иного человека. «Уныние, – свидетельствует преп. Нил, – это дряблость (вялость) души»^[24], достигающая такой степени, что душа лишается силы и трезвения и становится неспособной к живой деятельности. Естественно, что и другие страсти в таких условиях, вследствие слабости разума и нерешительности воли, не встречают никакого сопротивления. Они легко лишают душу внутреннего мира, подобно тому как без особых усилий «легкий ветерок колеблет слабый тростник». Характерными свойствами человека, над которым возобладало уныние, являются переменчивость желаний, равнодушие ко всему окружающему и леность. «Уныние, – говорит преп. Нил, – изгоняет монаха из его дома», но нигде не обретает он мира. Не довольствуясь окружающей его средой, он «придумывает заманчивую картину скитаний…» Однако «как растение, переносимое с одного места на другое, не рождает плода, так и блуждающий монах не приносит плод добродетели». Ничто его не удовлетворяет. Плененный унынием монах не находит покоя и в собственной келлии. «Его глаза постоянно обращены на дверь, а помыслы заняты посетителями. Стоит только двери заскрипеть, как он тут же вскакивает; случится ли ему услышать голос – смотрит в окно и не отрывается от него, пока сидя не онемеет. Читая, часто зевает и дремлет, потирает лицо, вытягивает руки и, оторвавшись от книги, внимательно смотрит в стену; затем вновь обращает взор на книгу, читает мало, перелистывает страницы; проявляет любопытство к тому, чтобы увидеть конец слова, считает страницы, листы и напоследок, закрыв книгу, кладет ее под голову и засыпает слабым сном, потому что голод возбуждает его душу и насильно заставляет его думать о себе». Такой монах «леностен и в молитве» и неспособен «прилежно исполнить дело Божие».

Против уныния (удрученности духа) имеются и средства. По мнению преп. Нила, «уныние излечивается постоянством и исполнением любого дела со вниманием и со страхом Божиим». «В любом деле, – советует преп. Нил, – определи себе меру и не прерывай дела до тех пор, пока не закончишь то, что ты себе определил. При этом молись также и Богу разумно и усиленно, и уныние отбежит от тебя».

На седьмом месте в схеме преп. Нила стоит тонкая и трудно обнаруживаемая страсть тщеславия, скрывающая в себе огромные опасности для религиозно-нравственной жизни, потому что возникает она и развивается в человеческой душе наряду с добродетельной жизнью, то есть тогда, когда человек ведет успешную борьбу с плотскими и грубыми душевными страстями. «Тщеславие, – говорит преп. Нил, – это неразумная страсть, легко примешивающаяся к любому доброму начинанию»^[25]. Таким образом, успех в подвижнической жизни и стяжание некоторых добродетелей являются, по учению преп. Нила, неким обязательным условием для возникновения тщеславия и резко обособляют эту страсть от других пороков. Если другие страсти, как мы это уже видели, находятся между собой в прямой генетической зависимости, так что развитие и усиление одной страсти порождает и предоставляет пищу для другой, то страсть тщеславия «возрастает вкупе с добродетелями и не оставляет их, пока не ослабит». Другими словами, она возникает и развивается после победы над прочими страстями, а нарочито – после успехов в борьбе с плотскими пороками. Тщеславие, имея в своей основе стремление к эгоистическому удовлетворению личного самолюбия, разрушает и уничтожает внутреннюю ценность человеческой добродетели, препятствуя стяжанию пред Богом венца истинной праведности. «Тщеславный человек, – говорит преп. Нил, – обращает свою добродетельную жизнь в ничто. Свои дела творит он не ради Бога, явно награждающего за тайно совершаемые дела, а дабы сделанное им показать людям, не могущим дать ему никакой награды. Люди могут лишь удостоить этого человека похвалы и тем самым лишить его великой и вечной почести. Ибо принимающий на себя какой бы то ни было труд с той целью, чтобы люди ему дивились, ничем не отличается от театрального (позорищного) актера, довольствующегося полученной платой. Оттого и тщеславный человек, принимая похвалу от людей, не имеет права просить награды от Бога»^[26]. Творя добрые дела ради «получения славы человеческой», человек, естественно, обращает все свое внимание на внешнюю сторону добродетели, вследствие чего ее внутреннее, душевное, содержание постепенно разрушается и под влиянием эгоистического самодовольства остается в запустении. «Тщеславие, – пишет преп. Нил, – доводит человеческую душу до наготы и опустошает ее; оно рассыпает все плоды, которые человек долго собирал с великим трудом и мучением. Так человек теряет и бдение, и пост, и милостыню, и лежание на голой земле, и другие подвижнические дела из-за мерзкого славолюбия»^[27]. Опустошение души вследствие тщеславия столь велико, что уже побежденные более грубые страсти, не встречая сопротивления, вновь начинают господствовать над душой человека. «Человек, побежденный людским тщеславием, – говорит преп. Нил, – не может пребывать в мире ни с самим собой, ни с ближним, потому что быстро впадает в скорбь, в раздражительность, в гнев, в ярость, в замешательство, в печаль и в срамоту».

Осуждая тщеславие, преп. Нил на борьбе с ним заостряет особое внимание. «Более всего, – пишет он одному своему ученику, – борись с тщеславием»^[28]. Дабы предупредить развитие и усиление тщеславных порывов в душе, преп. Нил указывает на средства и способы борьбы. Так как помыслы славолюбия обычно зарождаются в душе от сознания своих успехов в нравственном совершенствовании, преп. Нил, по примеру св. апостола Павла, советует никогда не думать о том, что, мол, мы достигли цели, но, «забывая заднее и простираясь вперед, стремиться к цели, к почести вышнего звания» (Флп. 3: 13–14). «Рассматривающий уже сделанное, – поучает преп. Нил, – обычно до безумия предается гордости. А взирающий на то, что ему еще остается сделать, необходимо делается смиренным и кротким; и в неизвестности, то есть в том, достигнет ли он того, к чему стремится, или нет, обретает самое сильное побуждение к смирению… Ум, управляемый к горнему и смиряемый заботой о том, что составляет предмет его ревности, не будет иметь времени помышлять о своих успехах». Сверх того, преп. Нил советует избегать и внешних причин тщеславия и потому постоянно требует от своих учеников творить все свои добрые дела в тайне.

Восьмое и последнее место в указанной преп. Нилом схеме грехов занимает гордость, которая тесно связана с тщеславием, ибо «появление тщеславия предвещает гордость, подобно тому как вспышка молнии предшествует удару грома»^[29]. Развитие и укрепление самолюбивых устремлений приводит человека в состояние гордости, в котором самопревозношение и эгоизм проявляются в более сильном и неприкрытом облике. Человек, ослепленный неудержимой жаждой земной славы и людских почестей, проявляет в тщеславии недостаток любви к Богу и забывает славу Божию. В гордости же наружу прорывается пренебрежение Божественной славой и всем тем, что нас окружает; и это доводит человека до богоотступничества. В результате воцарения гордости в человеческой душе разрушается самая основа религиозно-нравственной жизни и исключается возможность правильных отношений как к Богу, так и к людям. «Гордость, – говорит преп. Нил, – возносит помыслы до надмения, учит пренебрегать людьми и с презрением смотрит на всякого единоплеменника как на нечто ничтожное. Она приводит человеческую мысль к безумию, не признает Божия Промысла и попечения Совершеннейшего и считает, что все милости, которыми она пользуется, суть следствия ее личных заслуг. Гордость не желает видеть Божия содействия в том, что она делает и что ей удается, ибо считает себя достаточно сильной ко всякому благому делу. Будучи во всех отношениях немощной, она по своей самоуверенности мудрствует, что ее силы преуспеют во всем».

Гордый человек считает свою собственную личность центром всей вселенной, а все прочее для него – лишь средство для его личного самовоздвижения. Поэтому в его отношениях к людям нет места «ни согласию, ни единству мыслей, ни взаимной любви», но вместо всех этих чисто христианских начал, которые «превыше всего ценит и любит Дух Божий», в душе горделивца царствует злоба, «зависть и горькая ненависть». Потому и не удивительно, что и прочие страсти в развращенной гордостью человеческой душе находят вполне благоприятную почву для своего развития. «Предавшиеся гордости люди, – пишет преп. Нил, – лишаются благодатной помощи и впадают либо в блуд, либо в воровство, либо в убийство, либо в какое-то иное недозволенное деяние. Гордость – это самый большой грех. Из-за нее и изобретатель всякого зла – диавол – свержен с неба на землю». В противовес гордости преп. Нил выставляет смирение как истинную христианскую добродетель, возводящую человека на небо и приуготовляющую его к лику ангельскому^[30]. Прежде достижения смирения надобно, как учит преп. Нил, внимательно относиться ко всему, что входит в круг нашей повседневной жизни. В письме к схоластику Алкивиаду, просившему открыть ему путь борьбы с гордостью, преп. Нил говорит: «Если угодно тебе избегнуть сей пустой и богопротивной гордости, и достигнуть смирения, и иметь сей блаженный дар, то ревностно упражняйся во всем том, что способствует этой цели. Ведь душа обычно уподобляется тому, чем она занята, и тому, что она всегда делает; это и отпечатляет она на себе, принимая соответствующую форму. Посему и наружность, и одежда, и походка, и поза, в которой сидишь, и пища, и постель – одним словом, все у тебя да будет скромным. Точно также и слово, и телодвижения, и беседа с ближним да пребудут в кротости, а не в надмении. Будь добрым и приветливым к брату, незлобивым к противникам, человеколюбивым и сострадательным к нищим, готовым успокоить и утешить болящих, посетить любого человека, когда он в страданиях, в напряженных трудах, в скорбях, и вообще никого не презирай; в разговоре же будь любезным, в ответах искренним, каждому желай добра и будь для всех доступным»^[31].

Несомненно, этот подвиг, приводящий человека к полной победе над гордостью, осуществить в жизни нелегко. Одних человеческих сил для этого недостаточно. Поэтому преп. Нил требует от своих учеников не предаваться лености, не падать духом и неустанно просить помощи во имя Христово. Ибо «если мы сердечно, со страхом и благоговением обращаем взоры к своему Владыке, то Он, без сомнения, с любовью придет послужить каждому, и тогда над человеком не смогут восторжествовать ни сатана, ни страсть, ни бедствие, ни какой бы то ни было грех»^[32].