«И увижу святой храм Твой» (Иона 2: 5)

Год назад, 29 мая, скоропостижно скончался настоятель Державного Димитриевского собора города Гдова протоиерей Михаил Женочин.

Протоиерей Михаил Женочин

В 1990-е годы я приезжал к нему часто. Даже избу купил неподалеку от его дома. Ему нужны были помощники, со-трудники, единомышленники, способные поддержать его идеи и мечты. А идей и всевозможных проектов у отца Михаила было немало. Он мечтал о возрождении Гдовской земли, а вместе с ней и всей великой России.

В первый раз я приехал в Гдов с Андреем Ивановичем Стенбок-Фермером, возглавлявшим тогда отделение Толстовского фонда, работавшего в России. Андрей Иванович тоже был полон надежд. Он полагал, что фонду удастся поддержать здравые проекты. Хотя он уже имел неудовольствие познакомиться с вороватыми чиновниками, отправлявшими наших зарубежных соотечественников по проверенным адресам с целью выманить деньги и при этом сделать все для того, чтобы провалить затеваемое дело. Он искал честных людей – тех, кто при абсолютном безденежье совершал немыслимые дела: строил храмы, открывал православные гимназии, брал на воспитание сирот, пытался поднять загубленное сельское хозяйство.

Пока батюшкина матушка Марина готовила трапезу, мы сидели в уютной гостиной, рассматривали собранные отцом Михаилом альбомы – фотографии и документы, имевшие отношение к его храму. Того, прежнего, стоявшего посреди Гдовской крепости, не было. Его взорвали большевики. Даже фундамент пришлось искать с помощью археологов. До самого прихода немцев в храме пытали и расстреливали «врагов советской власти». Когда на исходе XX века начались раскопки, поисковики обнаружили не древние артефакты, а человеческие черепа и кости. Их, наполнив три огромных гроба, захоронили у стены храма. Отец Михаил постоянно молился о мучениках, чьи имена лишь Господу ведомы.

После войны на месте храма местные власти устроили танцплощадку, и граждане богоспасаемого Гдова лихо отплясывали 40 лет на костях своих убиенных дедов.

Показал отец Михаил тогда, в тот первый приезд к нему, и старый герб Гдова, говоря: «Вот, видите? Это сноп льна. Лен здесь был отменный. Почему бы не возродить льноводство?!» «Хорошая идея», – соглашался Андрей Иванович. «Можно и кирпичный завод построить. До революции их было три, – продолжал отец Михаил. – Здесь и железная дорога до Пскова проходила. Рыбы полно в Чудском озере. Можно переработку организовать. Рабочие места появятся. Народ делом займется, перестанет пьянствовать».

«Прекрасные идеи. А почему власти не начинают всего этого? Вы с ними говорили? Неужели нет бизнесменов?» – спрашивал Андрей Иванович. Отец Михаил вздыхал: «Надо самим начинать».

Андрей Иванович тогда никак не мог понять, почему, сидя на золотой жиле, народ пребывает в нищете и отчаянии. Трудно было уразуметь гражданину Франции наши безрадостные реалии начала 1990-х: бизнесмены-то были, но только вкладывать деньги ни во что, кроме торговли, не желали. А деньги получали огромные, опустошая псковские леса. Правда, вскоре и переработку рыбы устроили, но такую варварскую, что в несколько лет обезрыбили Чудское озеро.

Тот разговор наш закончился великолепным обедом: пока мы беседовали, дети отца Михаила набрали в соседней роще корзину белых грибов, и матушка приготовила вкуснейшее блюдо. Была еще уха из судака, салаты из выращенных на своем огороде овощей, всевозможные компоты и наливки собственного приготовления. Андрей Иванович восторгался и заверял матушку в том, что все рестораны Парижа посрамлены ее потрясающими кулинарными шедеврами.

К сожалению, ни один из проектов отца Михаила, так понравившихся Андрею Ивановичу, не был поддержан руководством фонда. Да и сам фонд вскоре прекратил свою деятельность в России.

Некоторое время отец Михаил все еще надеялся на то, что «заграница нам поможет», но после визита одного парижского князя потерял надежду на титулованных соотечественников – потомков эмигрантов первой волны. Три дня возил батюшка князя по дальним и ближним весям: и на место Ледового побоища, и по монастырям, и в имения барона Корфа, князя Дондукова-Корсакова, графа Коновницына, показал ему древние церкви на берегу Чудского озера. Матушка каждый день закатывала обильные застолья. Князь был тронут, долго благодарил, рассказал о том, как преисполнен желания помочь церкви и батюшкиному семейству, после чего вручил ему заграничную купюру, обменяв которую на российские дензнаки, батюшка сумел заправить бензином половину бака своей старенькой «Нивы».

Приезжал к отцу Михаилу и потомок героя Отечественной войны 1812 года граф Сергей Коновницын со своим перуанским семейством – женой и двумя дочерьми. Услыхав о льне, он радостно объявил, что достанет денег и начнет возрождать льноводство, что его парижский друг давно собирался шить модную одежду из русского льна. Отец Михаил вдохновился… Но и этому проекту не суждено было сбыться. Сергей Коновницын скончался через три месяца по возвращении в перуанскую землю. Когда мы ехали обратно в Петербург, граф с беспокойством глядел на зарастающие кустовьем поля и спрашивал: «Почему земля пустует?» Я принялся рассказывать ему о трудностях: об отсутствии тракторов, денег и всего прочего. Он раздраженно меня перебил: «Да если бы мои перуанцы узнали, что здесь пустует земля, они бы взяли мотыги в зубы и вплавь переплыли бы Атлантический океан».

И этот русский человек – гражданин перуанского государства – не мог понять, отчего бездельничают и пьют русские мужики, говоря: «Из-за земли дворян и друг друга перебили, чтобы их внуки эту землю бросили, и все пошло прахом».

Вскоре объявился в гдовской округе непьющий человек – ставропольский казак. Он взял в аренду несколько десятков гектаров земли, построил потрясающий коровник, завел лошадей, технику, поставил пасеку. Отец Михаил решил, что с этого крепкого хозяйства начнется возрождение земледелия. Он познакомил с ним молодых питерских казаков. Надеялся, что в летнее время они будут в его поле лагерем стоять, обучаться верховой езде, помогать ему в хозяйстве. Но питерским молодым людям работать на земле не захотелось. Да и сам старый казак продержался недолго – уехал в Ставропольский край, кляня на чем свет стоит местных бандитов и начальников.

Долгие годы я наблюдал за тем, как гаснут яркие лучистые глаза отца Михаила. Все попытки вдохновить местных людей на налаживание нормальной хозяйственной жизни проваливались.

Власти настаивали на том, чтобы церковь строилась на кладбище.

Отец Михаил отдавал храму не только всю энергию и силы, но и последние деньги. Матушке Марине даже пришлось расстаться с золотыми сережками, чтобы оплатить срочные расходы.

Храм получился прекрасный – лучше прежнего. Руководил проектом петербургский профессор Кирпичников. Они с отцом Михаилом не стали повторять в точности уничтоженный оригинал, а внесли изменения в соответствии с канонами псковского храмового зодчества. Ажурные кресты заказали лучшим кузнецам России. Иконы писали лучшие псковские иконописцы.

На освящение храма приехали друзья из Пскова, Петербурга и Москвы. Праздник удался на славу.

Но отшумел праздник, разъехались гости, и на воскресных службах неизменно оставался лишь костяк верных: полтора-два десятка старушек. Немало прошло времени, прежде чем в храме появилась молодежь.

Воскресную школу отец Михаил затеял с первых дней своего служения на Псковщине, когда храма еще не было и службы проводили в избе. Детей родители на занятия приводили, но сами на литургии практически не появлялись.

Отец Михаил крепко горевал от невозможности расшевелить народ. «Единственная просьба, с которой ко мне обращаются соседи: “Батя, дай денег на бутылку”», – признался он как-то после объяснения с пьянчужкой, долго колотившим в его ворота.

Такие визиты не придавали энтузиазма. Не так представлял себе питерский молодой священник служение народу. Он был уверен, что народ истосковался по высоким идеалам, что вера в Бога хоть и подорвана, но все же живет в большинстве душ. Стоит лишь показать пример бескорыстного служения – и люди валом повалят в церковь, вдохновятся, опамятуются, возьмутся за дело и быстро вытащат из грязи разваливающуюся телегу народной жизни. Но вышло иначе. Знакомство с деревенской жизнью ошеломило его. Больше всего его потрясла история с пожаром, когда в огне сгорело двое детей. Он подошел к матери и попытался ее утешить, но она махнула рукой и заплетающимся языком сказала: «Не беда, еще нарожаю».

Господь долго испытывал отца Михаила. Первые годы на его жену устраивали облавы. Милиция с активистами – соседями и представителями местной власти – почти каждый понедельник врывались ни свет ни заря к нему в избу и выпроваживали матушку. И в дождь, и в мороз. Поелику нельзя было в то время жене с ленинградской пропиской жить у мужа в Псковской области больше трех дней.

Пришлось ей бросить работу в Петербурге и прописаться в деревне. А при советской власти потеря прописки в Москве или Питере грозила немалыми бедами.

Горевал отец Михаил и оттого, что практически ничем закончилась его попытка проповеди слова Божиего у военных. Несколько офицеров зачастили к нему, но не ради пищи духовной, а – брюховной: понравились им матушкины обеды. Правда, их жены иногда стали захаживать в храм. Но наконец появился в среде военных и воин Христов – начальник погранзаставы в чине полковника. Они с отцом Михаилом быстро сдружились. Полковник позволил проводить с солдатами беседы, несколько человек крестились. Сам полковник исповедовался и причащался. Но однажды, выехав на снегоходе на лед Чудского озера для объезда постов, угодил в полынью и не смог выбраться.

После смерти этого ставшего дорогим человека началась полоса смертей близких для батюшки людей. Погиб брат, умер отец, разбился на автомобиле племянник, стали уходить в мир иной друзья. Прошла череда искушений и от братии, и от лже-братии. Отец Михаил пугал многих своей неуемной энергией. Некоторые завидовали тому, что он строит не кладбищенскую церквушку, а огромный трехпрестольный собор. Бдительным гражданам не нравилось то, что он отыскивал материалы о Псковской миссии – о священниках, служивших на оккупированных территориях, что он познакомился и поддерживал контакты с их потомками, жившими в Америке.

Другие недоумевали: как можно затевать какие-то дела без благословения? Но как и у кого получать благословение на позволение войти в церковь приезжим православным? Незнакомых людей он встречал как дорогих гостей: показывал храм, рассказывал о его истории, о том, как возрождали его из долгого небытия. Несколько раз его слушателями оказывались потомки священников Псковской миссии. Однажды в храм зашла дочь епископа Иоанна (Легкого), служившего во время войны во Гдове. Эта встреча была особенно дорогой. Отец Михаил получил очень важные сведения и документы, которые были необходимы в его краеведческих изысканиях.

Приезжал к нему из Сан-Франциско протоиерей Петр Перекрестов. Мне пришлось быть участником долгих бесед с ним. Возможно, знакомство с отцом Михаилом в какой-то мере поспособствовало тому, что замечательный энергичный священник Зарубежной Церкви, ратовавший за переход приходов Московского Патриархата под омофор владыки Виталия, стал в конце концов одним из активнейших сторонников объединения обеих ветвей Русской Православной Церкви.

Но в 1990-е годы подобные контакты вызывали большую тревогу и неудовольствие.

Нелегко было и с молодыми, и со старыми священниками. Молодые вынуждены были много времени посвящать устройству быта, старые, умудренные опытом предпочитали вообще не касаться проблем, возникавших вне церковной ограды. Помню, как один маститый протоиерей учил отца Михаила: «Сиди тихо, маши кадилом и копи деньги». Отец Михаил рассмеялся: «Что копить? Тут бы концы с концами свести». – «А ты учись. Тебя еще на свете не было, а я уже копил».

Этого мудрого батюшку вскоре ограбили. Чудом остался жив.

Отец Михаил копить не стал. Тихо сидеть так и не научился. Ему было до всего дело. Он пытался убедить начальство в том, что нельзя позволять антропософам устраивать деревню на Псковской земле. И эта инициатива не нашла ничего, кроме непонимания и раздражения. Последовали прещения.

Я видел, как трудно было ему примириться с несправедливостью. Разговоры о том, что враг рода человеческого мстит ему за церковь, не очень его утешали. Он сам прекрасно знал, за что тот мстит ему. И понимал, что только усиленной молитвой можно одолеть врага. Он любил службу, был хорошим проповедником, хотел служить литургию ежедневно. Но для этого нужен был второй священник. Он готов был разделить с ним свое скудное жалование, но такого энтузиаста не нашлось.

Я не видел начала строительства храма. Мы познакомились, когда шли отделочные работы в правом приделе во имя святителя Вениамина (Казанского). Идею посвятить этот придел митрополиту Вениамину, бывшему не только владыкой Петроградским, но и Гдовским, подсказал отец Николай Гурьянов. Он же благословил отца Михаила и на строительство храма и дал ему 1000 рублей, спросив, не знает ли он каких-нибудь богатых людей. Отец Михаил сказал, что есть один «мешок с деньгами». Отец Николай перекрестил воображаемый мешок и промолвил: «Ну, мешок, открывайся». В тот же вечер, сразу по возвращении отца Михаила домой, раздался звонок, и знакомый голос произнес: «Ну, что храм не строишь? Может, тебе денег дать?» Так по молитвам отца Николая раскрылся мешок, и выданной суммы хватило на строительство фундамента и стен.

Я слышал рассказы самого батюшки и прихожан об удивительных происшествиях, сопровождавших строительство. Их иначе, как помощью Божией, не назовешь. Один человек, попавший в страшные передряги, попросил молитв отца Михаила и пообещал, что если прекратятся его беды, то он купит кирпич на весь храм. Он не только избавился от бед, но еще и изрядно разбогател. Он выполнил обещание и прислал несколько вагонов кирпича.

Отец Михаил вместе со своими детьми участвовал в строительных работах: таскал кирпичи и раствор, выносил строительный мусор. Ему так хотелось ускорить работу, чтобы поскорее над обезбоженным градом вознесся православный крест и зазвучали колокола.

С колоколами тоже произошла удивительная история. Денег не было, и взять их было не у кого. Отец Михаил рассказал об одной московской деловой женщине, с которой познакомился в паломнической поездке. Она предложила ему обратиться к ней, если возникнет нужда. Я стал уговаривать его воспользоваться этим предложением. Но он никак не соглашался беспокоить малознакомую даму. Наконец после долгих уговоров согласился, и мы поехали в Москву. Дама эта приняла нас с большим радушием, дала просимое и несколько лет оказывала благодеяния, пока кто-то из столичной братии не совратил ее в иудаизм. Отец Михаил долго переживал эту историю, восприняв ее как собственное поражение.

Когда отлили колокола, возникла проблема их доставки. Помощь пришла неожиданно и тоже от малознакомого человека. Транспорт удалось заказать на 7 ноября. Въезжали колокола в Гдов медленно и торжественно, а навстречу быстро шла угрюмая толпа местных коммунистов. Были среди них и те, кто взрывал церковь и сбрасывал колокола. Это была последняя демонстрация на последнем праздновании годовщины Октябрьского переворота.

А вскоре произошло еще знаменательное событие: одна из наиболее ретивых гонительниц матушки пришла в храм и покаялась в своих краснорежимных злобствованиях. И батюшка, и матушка с радостью простили ее. Теперь она поет в церковном хоре.

Таких историй было немало.

Мы ездили вместе на требы. Иной раз, проехав полсотни верст на похороны, батюшка не только не получал ни полушки за отпевание, но сам отдавал, что имел, пребывавшим в полном безденежье людям. Однажды мы приехали освящать дом, а освятили огромную бочку, в которой поселились муж с женой, убежавшие из Средней Азии от преследований.

О многом из наших откровенных бесед, к сожалению, лучше умолчать. Я поругивал отца Михаила за то, что он впадал в уныние, сталкиваясь со страшными грехами.

А и было от чего унывать. Но его скорбь была не столько от того, что люди падали низко, сколько от того, что не было истинного покаяния и что он ничего не мог с этим поделать. Он бранил себя и говорил, что не видит плодов трудов своих. А плоды были. И храм заполнился молящимися, и крестил он, по сути, всю округу, и людей, любивших его, с каждым годом становилось все больше. За что бы он ни брался, все получалось добротно и красиво. Не успел он закончить строительство храма, как принялся строить церковный дом. Да не просто дом, а великолепный трехэтажный терем.

И теперь стоят эти два самые красивые здания во всем Гдовском уезде свидетельством того, что раб Божий протоиерей Михаил залатал рваную рану, нанесенную этому древнему русскому городу лихими людьми.

И церковь стоит, будто и не взрывали ее; и крепость стала бастионом духовным. Ведь в ней полвека ничего не было, кроме развалившихся стен да танцплощадки. И сам Гдов преобразился. Появилась доминанта, видная со всех сторон. А до этого стояли лишь небольшие избы да несколько двухэтажных домов, построенных по советскому ранжиру – без затей и вне всякой эстетики.

Так что не зря прожил отец Михаил: и детей четверых вырастил, и деревьев целый сад посадил, и дом построил – свой и Божий.

Но тот, кто язвил его все годы служения, и упокоенного его укусил. В книге о храмах Псковской епархии строителем гдовского храма в честь Державной иконы Божией Матери назван не отец Михаил, а священник, однажды пожертвовавший на храм. Сам же отец Михаил помянут лишь как служивший в этом храме. Но что может быть в очах Божиих выше ревностного и усердного священнического служения?..