О терпении и терпимости

Все мы знаем, что терпение – одна из христианских добродетелей. Но от этого слова произведено другое – терпимость. Это второе понятие оказалось в наших глазах скомпрометированным. Потому что для определенных групп населения и у нас, и – в гораздо большей степени – на Западе (где это стало уже государственной политикой) терпимость, она же толерантность, – это такая лукавая вывеска, под которой в реальности – апология греха и возведение его в ранг добродетели; отрицание традиционных нравственных ценностей как деспотических; разрушение семьи и тому подобное.

К тому же, у нас, русских, свои исторические ассоциации со словом «терпимость», тоже не самые приятные. Всё вместе рождает негативную реакцию на это слово: многим сразу кажется, что терпимость – это моральный плюрализм, принятие греха, мир и лад с ним.

Кто-то, может быть, со мной не согласится, но в моем понимании терпимость – совсем другое. И мне очень хочется это понятие реабилитировать. Потому что, на мой взгляд, именно ее, терпимости, нам очень часто не хватает. Подчеркиваю, нам – значит, и мне самой тоже.

Терпимость, как мне кажется, означает не просто потерпеть грехи, несовершенства, недостатки и заблуждения ближнего, а принять этого ближнего… именно как ближнего, как своего, не чужого.

Не считать себя лучше его – даже если мы действительно успели уже научиться тому, чему он еще не научился, или избавлены Богом от недостатка, которым он страдает. Не присваивать себе право суда над ним.

Понимать, что другой человек – это всегда другой мир, другой жизненный путь, и не требовать, чтобы ближний наш был похож на нас и воспринимал всё так, как воспринимаем мы.

И не навязывать ему своих убеждений – даже если ни малейшего сомнения у нас нет в их (убеждений) церковности.

Другой грустный эпизод: служба долгая, а прихожанка в новых туфлях, ногам больно, боль отвлекает от молитвы, и она быстренько (чтобы, опять же, не отвлекаться и ловить каждое слово!) сбрасывает обувку, стоит босиком. Никому до этого дела нет – кроме ее соседки, которая, видимо, не настолько погружена в молитву, чтобы не успевать следить за чужими ногами:

– Сестра! Наденьте обувь! Что значит «Почему нельзя?» Вы не дома. Вы находитесь в храме. Это неуважение к Богу! Что значит «Кто сказал?» Я вам говорю: обуйтесь немедленно!

Наверное, этих строгих прихожанок нельзя осуждать и можно понять: они ведь по-своему искренни. Их задевает то, что представляется им неблагочестивым, неблагоговейным, их травмирует нарушение правил – подлинных или надуманных, но правил – которые они приняли как правила своей жизни и которыми, как стеной, защищаются от жизни враждебной. Но при этом требовательные прихожанки не осознают, что сами ранят других людей, и ранят подчас жестоко – ведь в церкви, в храме человек беззащитен. Нехватка любви… Но не только в ней причина нетерпимости. Для того чтобы увидеть ее глубже, лучше всего обратиться к себе самой, к тому самому бревну в собственной глазнице.

Моя нетерпимость проявляется иначе, чем нетерпимость упомянутых выше женщин. Я бываю нетерпима, когда сталкиваюсь с непониманием, с заблуждениями людей – чаще всего моих старых друзей и коллег – относительно Православия и Церкви. Ну раздражает меня, понимаете, раздражает упорствование в невежестве! «Бог должен быть в душе, зачем все эти ритуалы в церкви?!»; «Я сам с Богом разберусь, попы в качестве посредников мне не нужны»; «Человек сам должен решения принимать, а религия ему готовые ответы навязывает…» Сколько можно эти глупости повторять!..

…Как будто я сама в свое время не хваталась за эти глупости. Я переболела всеми болезнями гордого интеллигентского сознания, я хворала ими не год и не два. Да, я выздоровела – в том, по крайней мере, смысле, что в Церковь пришла, – но так поздно, что вряд ли могу быть судьей чужим опозданиям, хотя бы и непоправимым. Однако я забываю про это, и, когда возникает спор, веду себя столь агрессивно и нетерпимо, что могу великих дров наломать. По крайней мере двух своих старых подруг я уже ранила, и довольно ощутимо. А ведь они в свое время помогали мне, поддерживали, были очень мне нужны! Теперь я забываю их щадить – а почему забываю? Откуда она, моя нетерпимость в подобных случаях, в чем ее причина?

В моей любви к Истине, в ревности по ней? Да нет же.

Болезненная реакция на чужие высказывания может быть связана с неосознанной неуверенностью, с малодушием, с маловерием.

Причина – в каком-то моем собственном внутреннем неблагополучии, которое мне не удается пока понять. Я только догадываюсь: болезненная реакция на чужие высказывания может быть связана с неосознанной неуверенностью, с малодушием, с маловерием – такой вот психологический парадокс.

Но не меня одной это касается. По крайней мере часто, если не всегда, истинная причина нашего нетерпимого, жесткого, резкого поведения, нашей агрессии – не в личном нашем благочестии и благоговении и не в любви к Истине. Истинно благоговейный человек, кстати, не станет шуметь в храме; да и в частном разговоре постарается внутренний свой храм не осквернить, не впустить в душу раздражение и злость. Причина в другом – во внутренней нашей ущербности, которая ищет компенсации; в душевной и духовной неустойчивости; а у кого-то, возможно, – в скопившейся обиде на людей, в неудовлетворении собственной жизнью, в затаенной несчастности.

К вере все приходят искренне, ни в чьей искренности здесь сомневаться не надо. Но беда еще и вот в чем: мы ведь не изменяемся мгновенно, не перерождаемся за один день, – придя в Церковь, мы во многом остаемся прежними. Тут-то и подстерегает нас, как мне кажется, ловушка: вместо того, чтобы освобождаться от своих совсем не лучших качеств и состояний, человек находит для них высшее оправдание, мысленно сам для себя их «освящает». Он уже не просто вспыльчив и гневлив, а «горяч в вере». Не просто властолюбив и деспотичен, а «ревнует о должном порядке в храме». Не просто любит в глубине души своей унижать других, а «наставляет заблудших на путь истинный с необходимой и спасительной для них строгостью»…

Но вот, однако, пример противоположный. Я знаю людей – не много, но знаю, – которые, придя к вере и воцерковившись, сознательно избрали для себя очень строгую жизнь. Они начинают и завершают день долгим, подчас монашеским правилом, неуклонно соблюдают все посты – тоже по монастырскому уставу (куда мне до этого!), каждую субботу и воскресенье непременно стоят на службе. Нередко их благочестие – в данном случае подлинное, идущее от сердца – выражается и во внешнем виде: женщины отказываются от брюк или открытых сарафанов, мужчина не станет ходить в шортах не то что по улице, а даже и по собственному дачному участку. Причем это не «ежовые рукавицы», нет, это их личная внутренняя потребность: «Я уже не смогу иначе, даже если захочу», – сказала мне одна из таких христианок. Но вот что интересно: и она, и все остальные, те, кого я в этой группе моих знакомых вспомнила, – очень далеки от того, чтобы навязывать свой выбор, свой образ жизни окружающим. Они совершенно спокойно и вполне доброжелательно относятся к тем своим братьям и сестрам, которые не следуют или не во всем следуют их примеру. У них, у этих моих воистину благочестивых знакомых, есть, как я заметила, правило: разговор на тему образа жизни возможен лишь если ближний (гость, друг и т.д.) сам его заведет. Ближние, окружающие рядом с такими православными свободны. Именно потому, полагаю, что внутренних причин быть агрессивными, деспотичными, нетерпимыми у таких людей нет: причины изжиты. Кстати, не потому ли эти христиане столь благотворно воздействуют – не только на несовершенных единоверцев, но и на неверующих, отвергающих Православие людей? Подчас от одной только мягкой улыбки такого человека – да от самого его облика! – пользы (в миссионерском смысле) бывает больше, чем от всех моих, к примеру, бурных словоизвержений.

Чем духовнее человек, тем он терпимее; чем строже к самому себе, тем меньше у него желания быть строгим к окружающим.

Я давно уже заметила: чем духовнее на самом деле человек, тем он терпимее. Можно то же самое иначе сказать: чем строже человек к самому себе, тем меньше у него желания быть строгим к окружающим. Конечно, бывает так, что человек вынужден быть строгим: по долгу, по должности, по причине возложенной на него ответственности – но он не станет искать удовольствия в строгости к другим, если он действительно строг к себе и от этого духовен.

Где еще наблюдается нетерпимость? Клиническую картину нетерпимости дают порой форумы православного сегмента интернета (про весь остальной интернет я не говорю, что о нем говорить). Создается впечатление, что иной участник, собираясь на форум, берет с собой из дома виртуальную дубину или плеть, а вот мало-мальское сомнение в своем праве наносить удары, в праве поучать и морально третировать других – как раз дома-то и оставляет. И не помнит, видимо, слов Спасителя: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим» (Мф. 11: 29).

Кому-то кажется оправданной нетерпимость при столкновении с сектантскими проповедниками. Мне пришлось однажды услышать трагикомическую фразу: «Огрел бы я чем-нибудь этих мормонов, чтоб надолго запомнили, да нельзя – иностранные подданные, скандал будет». Оставлю ее без лишних комментариев… Мне представляется, что терпимость в данном случае должна заключаться – не в экуменическом братании, конечно, не в рассуждениях о «разных тропинках к одной вершине», нет: такие рассуждения Церкви чужды. Она должна заключаться в понимании того, что американец-мормон или наш доморощенный свидетель Иеговы – это тоже человек, Божие создание, такое же «Я», как наше. Да, он сбился с истинного пути (или, скорее, никогда по этому пути не шел) и забрел в темные заболоченные дебри. Но откуда в нас уверенность, что с нами этого произойти в принципе не могло? Может статься, только по Божиему о нас попечению и не произошло. К тому же, мы не родились в штате Юта. Человеку, родившемуся там, в десятом-двенадцатом поколении мормонской семьи, прийти к ортодоксальному восточному христианству – ох как непросто. Вряд ли мы вправе его судить за то, что не пришел.

Кроме тех моих благочестивых знакомых, о которых я говорила выше, у нас есть еще великие учителя терпимости. Это русские святители-миссионеры, которые принимали и любили каждый из «диких» народов таким, каким он был; и именно поэтому добивались успеха в своем деле. Это Оптинские и иные старцы, принимавшие каждого приходящего к ним, не гнавшие никого. Это святой праведный Иоанн Кронштадтский, молитвой своею исцелявший иноверных. Но прежде всего это, конечно, Сам Спаситель, Который, с одной стороны, сказал; «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Лк. 11: 23) – и тем самым утвердил единственность и непреложность Истины; а с другой – остановил апостолов, готовых уже просить о низведении огня на самарянское селение, в котором не приняли их Учителя: «Не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лк. 9: 55–56).