Обитателям домиков, нор и футляров

Мой собеседник серьезен и категоричен. Ему всего 19 лет, а на вид так и того меньше. Маленький, худенький и очень нервный. Он только что провалил очередную сессию, у него непрекращающиеся материальные проблемы, но беспокоит его другое. А именно — тот опыт, который стоит за приведенным выше утверждением.

— Ты знаешь, пережив разочарование, многие так говорят. Но боль потом проходит, начинаешь видеть в случившемся не предательство, не чью-то жестокость по отношению к тебе, а просто — жизненную ситуацию, одну из многих, которая, пусть и сопряжена с какими-то потерями, но точно так же обогащает и определенными приобретениями. Причем даже более ценными чем то, что ты утратил. Все пройдет — и ты посмотришь на оставшееся позади иначе. Да и будет это, наверняка, уже скоро.

— Ну уж нет! Снова открываться, быть зависимым, беззащитным, уязвимым, чтобы тебе наплевали в душу, измучили, бросили и еще потом над тобой смеялись? Зачем мне это?

Открываться и быть уязвимым... Сегодня на это решается, кажется, все меньше и меньше людей. И причины преимущественно те же, только необязательно всё объясняется несчастной любовью / влюбленностью — просто боязно. Своеобразный кризис — одновременно и следствие всех прочих кризисов и основа их в настоящем и будущем. Неготовность довериться, страх открыться, ужас от ощущения собственной беспомощности перед лицом внешних угроз, а еще больше — внутренних потрясений.

Все это — и норки, и домики, и футляры — ради одного: чтобы избежать боли

Сейчас едва ли не каждый — зверушка в норке, улитка в своем домике, в крайнем случае, человек в футляре, который тот долго и тщательно для себя подбирал. Все это — и норки, и домики, и футляры — ради одного: чтобы избежать боли. Человек может жить на виду, постоянно находиться в гуще толпы, быть не просто общительным (или, как чаще говорят в наше время или пишут в резюме, «коммуникабельным»), а самой настоящей душой любой компании, и при этом... никого и никогда не подпускать к себе близко, точнее — не пускать внутрь.

Неважно, о ком речь: о сильном, уверенном в себе, даже брутальном мужчине, о привлекательной, не менее уверенной в себе женщине, об успешном менеджере, политике, олигархе, чиновнике и даже... священнике. Страх открываться, страх оказаться уязвимым имеет характер всеобщий.

И он не просто мешает жить, не просто делает нашу жизнь бедней и скучней, превращает в тусклое подобие ее самой. Мне кажется, что все гораздо хуже: он сводит жизнь к существованию, а человеку препятствует быть человеком. И совершенно реальным становится риск прожить отпущенный каждому из нас срок так, словно мы и не жили вовсе. А что вместо этого? Прятались, закрывались, таились... Боялись...

Чтобы получать необходимое количество кислорода, нужно дышать полной грудью, вдыхать воздух, окружающий нас, наслаждаться тем, что он есть, не опасаясь проглотить какую-нибудь безобидную, летящую нам навстречу мошку. Это не страшно: одно неприятное мгновение — и все позади. Переварим, не отравимся. Страшней — перманентно задыхаться.

Чтобы действительно, а не призрачно жить, нужно обязательно открываться

Чтобы действительно, а не призрачно жить, нужно обязательно открываться — всему тому и всем тем, что и кто встречает нас на нашем пути. Красоте этого удивительного мира — чтобы впустить ее в себя и приобщиться к ней. Прекрасной мелодии — чтобы она звучала и в нас. Мудрому слову — чтобы оно сделалось и нашим достоянием. Человеку — чтобы он стал для нас близким и родным, а мы стали такими же для него.

Человеку открыться всего трудней: подвоха, удара исподтишка ждешь ведь лишь от подобного себе. Почему? Потому, что уже сталкивался с этим прежде. А может, потому, что сам не однажды поступал так с другими.

Открываться — не обязательно говорить о себе все до мельчайших подробностей, делиться самым сокровенным, выворачиваться наизнанку, распрямляя каждый, даже самый перекрученный ее, изнанки, шов. Это все может быть нужно и даже необходимо, но лишь иногда, в редких, скорее, даже исключительных случаях. Или на исповеди, в момент покаяния.

Открываться — значит, верить и чувствовать, что другой — как ты, а ты — как он, что вы — клеточки единой кровеносной системы

Открываться — значит, просто не полагать между собой и другим преграды, не устанавливать барьера, не держать предупреждающе вытянутую вперед руку: «Ближе не подходи, а то...». А то ударю. Или убегу. Или замолчу и не пророню больше ни слова. Открываться — значит, не защищаться, не прятаться и не бояться, верить, чувствовать, что другой — как ты, а ты — как он. Что вы не просто одной крови, как герои известной повести Киплинга, — нет, вы клеточки единой кровеносной системы и вам друг без друга никак не обойтись.

Не решаешься открываться, боишься людей, закрываешь свой футляр на прочный, проверенный замок, задыхаешься в его пыльной и душной внутренности — останешься закрытым и по отношению к Богу. Навык, усвоенный душой в общении с людьми, слишком во многом определяет и наше общение с Ним. Как скажешь в молитве «Отче наш...», если не понимаешь, не чувствуешь, что такое «наш», когда ты всегда лишь «я», а с другими «я» не происходит в любви соединения в «мы»? Скажешь, конечно... Но не поймешь и не почувствуешь тогда и того, что заключено в слове «Отче»: ощущение сыновства (не сиюминутное, мимолетное, а как достояние сердца) приходит по-настоящему лишь тогда, когда начинаешь окружающих воспринимать как братьев и сестер.

Но как не бояться людей? Что делать с опытом — с тем, который так выпукло представлен в литературе, в рассказах других, со своим собственным? Мы ведь знаем — точно знаем! — что всякий может подвести, бросить, предать. Мы и сами все это можем. Как с этим быть? Пренебрегать, игнорировать, набивать новые шишки и синяки, приобретать новые рубцы на сердце?

Тут каждый выбирает сам. Выбирает, чего бояться больше, что страшней лично для него: боль новых разочарований или вероятность даже не узнать того, кем мог бы стать для нас другой человек, какой удивительной, полной, настоящей могла бы быть наша жизнь, провести ее под или за стеклом. И выбор этот — определяющий.

Хотя скажу откровенно: я совсем не считаю, что разочарование — это такая уж трагедия. Не считаю, что так убийственно предательство и даже насмешка над нами предающего вчерашнего друга. Это тоже выбор: убиваться или же со смирением принять произошедшее и стать опытнее и сильнее. И преодолеть страх. Однажды — а потом снова и снова. И, может быть, даже навсегда.

...Юноша, мой собеседник, слушает меня. Грустный, трогательный как маленький воробей, зябнущий на ветру. Он и, правда, точно замерз, выстудился тем холодом, к которому оказался не готов, для преодоления которого ему не хватило собственного тепла. Но мне кажется, что, несмотря ни на что, он мне верит. Или пытается поверить.

— Скажите... Скажите, что же может помочь преодолеть этот страх хотя бы впервые? Я хочу...

И я отвечаю ему теми словами, которые когда-то услышал сам и ощутил их всепобеждающую силу:

— Старайся помнить всегда, в любой ситуации, что у тебя и у всего происходящего с тобой есть Свидетель. Тот, Который лучше всех знает, что такое самое страшное предательство, самая жестокая насмешка и самая мучительная смерть. Знает, на что способен каждый из нас. И все равно открывается — любому, кто этого хочет. Он и научит тебя, как не бояться. Он и защитит.

Хочешь преодолеть страх — верь Ему. И преодолеешь.