«На душе у него всегда была Пасха»

Протоиерей Димитрий Ходов

Отец Димитрий преставился в 2021-м, на 81-м году жизни, прослужив в монастыре почти всю свою священническую жизнь – 42 года из 46 – и чуть больше половины всей своей жизни. После того как я окончил своё диаконское служение в обители и, будучи рукоположен во священники, был назначен на приход в Таллин, моё появление в обители стало носить эпизодический характер, как и общение с отцом Димитрием. Но трёх лет моего диаконства в обители мне вполне хватило, чтобы составить представление о личности этого удивительного священника. При первом же знакомстве с отцом Димитрием и его семьёй, в которую входили отец Димитрий с женой Ниной, тёщей и трех–четырехгодовалой дочкой Тонечкой, становилось ясно, что это некое подобие монастыря со своим строгим уставом. Из всех членов семьи отца Димитрия именно маленькая Тонечка стала на первых порах главным объектом внимания сестёр обители – уж очень она привлекала всех своим видом: в зимнем пальто «на вырост» с непомерно длинными рукавами и в тёплой шали, повязанной на старушечий манер. Она напоминала мне кого-то из крестьянских детей с картин Маковского. И даже не её внешний вид, но какая-то особая природная кротость Тонечки вызывала умиление у многих сестёр. Поэтому последние при встрече с Тонечкой норовили угостить её то конфеткой, то пряничком. Но поскольку Тонечка передвигалась по монастырю неизменно в сопровождении своей строгой бабушки, то не считаться с этим никто из сестёр не мог. «Тонечка в посту конфеты не ест», – делала бабушка отвод очередной благодетельнице, пытавшейся вложить в ручку ребёнка какое-нибудь лакомство. «Так это же ребёнок, какой ему пост!» – недоумевали некоторые из сестёр, но бабушка была непреклонна, а Тонечка не выказывала никакого сожаления, наблюдая, как очередная сестра с растерянным видом кладёт конфету в красивой обёртке обратно в свой карман. «Монашка! Монашка!» – нередко с восхищением шептали некоторые сёстры, глядя на Тонечку. Впрочем, находились и такие умудрённые жизненным опытом монастырские насельницы, которые, не имея ничего против Тонечки и её семьи, говорили: «Поживём – увидим. А то ведь бывает и так: сегодня – монашка, а завтра – болвашка». И спорить с этими сёстрами было занятием неблагодарным, поскольку примеров, когда дети священников, ещё не достигнув совершеннолетия или едва достигнув его, отходили от Церкви, было немало. Но должен сказать, что Тонечка, вопреки этим сомнениям, не только никогда от Церкви не отходила, но и, в утешение особенно тем, кто предрекал ей монашество, рано ушла в монастырь и впоследствии приняла монашеский постриг.

Отец Димитрий, надо заметить, с первых же дней своего служения в обители вошёл в ритм монастырской жизни, как в свою стихию, да и монастырь принял отца Димитрия, как человека монашеского духа и устроения, а значит, как своего. По моим наблюдениям, с отцом Димитрием в монастыре было легко всем: игуменье Варваре и старшему священнику обители отцу Гермогену (Муртазову) он подчинялся, как говорится, «не за страх, а за совесть», ни над кем не возвышался, выдающимся проповедником себя не выставлял и великого духовника из себя не изображал. Даже и придирчивым монастырским регентам без труда угождал своим умением безукоризненно попадать в нужную тональность. Впрочем, каким бы безупречным в монастыре вы ни были, а уж хоть один смиряющий вас да найдётся. Так и отцу Димитрию, во всяком случае на первых порах, пришлось смиряться, например, перед старшей алтарницей, чему я был свидетелем. Однажды эта придирчивая монахиня напустилась на отца Димитрия, когда ей показалось, что тот появился в алтаре перед самым возгласом на полунощницу, а должен был, по её представлениям, прийти гораздо раньше. Другой бы священник вполне мог сказать алтарнице, что указывать священникам, когда им приходить, не входит в её обязанности, и был бы прав, но отец Димитрий, склонив голову, молча выслушал укоризну, да ещё и попросил прощения у ворчливой алтарницы. Позднее я узнал, что в том деревенском приходе, где отец Димитрий начинал служить, он прошёл хорошую школу смирения: его невзлюбила церковная староста – пожилая женщина с тяжёлым характером. Она не упускала и малейшего повода, чтобы прилюдно отругать молодого настоятеля, который всякий раз выслушивал её, склонив голову и не говоря ни слова в своё оправдание. Казалось, что староста взяла неуклонный курс выжить с прихода неугодного ей священника, но вдруг без всякой видимой причины отношение этой властной натуры к отцу Димитрию стало заметно меняться, пока не изменилось на противоположное. И, наконец, когда отец Димитрий объявил на приходе, что получил благословение на другое место служения, эта женщина на глазах у всего прихода встала на колени перед отцом Димитрием и просила его остаться. Конечно, остаться было на тот момент уже не во власти отца Димитрия, но, переехав в Пюхтицы, он сохранил тесную духовную связь с бывшей старостой. Я сам не раз видел в доме отца Димитрия эту женщину, которая приезжала довольно часто в Пюхтицы и гостила в семье некогда нелюбимого ею настоятеля, как у ближайших родственников, да и её принимали там, как близкого и родного человека. Думаю, что и вышеупомянутая пюхтицкая алтарница не могла не оценить незлобия и неизменно доброго отношения к ней отца Димитрия, и, скорее всего, смирение отца Димитрия возымело действие и на неё.

Двери были ещё заперты, а отец Димитрий уже стоял у ступенек храма и, приплясывая на морозе, пел тихонечко тропари

Впрочем, переехав в Таллин, я уже не мог быть очевидцем всего, что происходило в монастыре в последующие годы, поэтому могу только положа руку на сердце сказать, что во все те дни, когда я, будучи диаконом, старался сколько возможно раньше прийти к полунощнице, то мне никогда не удавалось опередить отца Димитрия. Бывало, зимой я подходил к храму, когда двери были ещё заперты, а отец Димитрий уже стоял у ступенек храма и, приплясывая на морозе, пел тихонечко тропари. Кстати, что-что, а уж петь отец Димитрий любил и вкладывал в пение всю свою душу. Да и голос у него был высокий и сильный. Правда, если священник служит с диаконом, то первому, кроме коротких возгласов, ничего и не достаётся. Но и тут отец Димитрий умудрялся за счёт мелизмов, скачков интервалов, а иногда и нарочито замедленного или ускоренного темпа превратить каждый возглас в ликующее пасхальное славословие. Возможно, кому-то могло и не нравиться, что отец Димитрий часто выбивался из строгого монастырского стиля речитативного, распевного чтения, но все, кто хорошо его знал, чувствовали, что на душе у отца Димитрия всегда была Пасха, и скрыть это он не мог. Неслучайно при встрече отец Димитрий любил приветствовать всех словами преподобного Серафима Саровского: «Радость моя!» И хотя не каждый раз при этом он добавлял: «Христос Воскресе!», как это делал преподобный, но глаза и всё лицо его светились такой радостью, что и без слов становилось ясно, что эта радость о Христе Воскресшем!