«Помолитесь, помолитесь, я так хочу в монастырь!»

В воскресенье, 14 ноября, исполнилось 90 лет Георгии (Щукиной), почетной игуменье Горненского монастыря. В этом же году отметили 30-летие ее игуменства на Святой Земле. Скольких паломников из России и всего православного мира игуменья Георгия встретила тут, утешила своим ласковым обращением, словами любви, этой знаменитой в ее исполнении песней: «Сердцу милый, вожделенный / Иерусалим, Святейший град…». Но не все знают, каким многоскорбным и трудным был её путь. Сегодня мы попросили игуменью Георгию рассказать о своей жизни и выборе монашеского пути.

Сила нужна была...

Игуменья Георгия (Щукина) – Матушка Георгия, весь XX век в России называют крестоносным. Что это за время такое для страны было? Расскажите, пожалуйста, о себе.

– Родилась я 14 ноября 1931 года в городе, который тогда назывался Ленинград. При Крещении назвали Валентиной, это значит «сильная». Сила нужна была... Детство мое прошло до войны, я его мало помню. А страшное время блокады запомнилось хорошо...

Мы жили тогда на первом этаже. Стекол в квартире уже не было, все они поразбивались от постоянных бомбежек. Окна были занавешены коврами и одеялами. Однажды совсем сильно бомбили, так что на наш дом тоже были сброшены бомбы, солдатики с крыши их вниз сбрасывали. Мы сидели за столом, вдруг рвется одеяло на окне, и к нам под стол влетает снаряд. Слава Богу, обошлось. Всем тогда было приказано держать в каждой квартире бачок или ведро с песком. Еще папа был жив, он сразу схватил снаряд большими щипцами и – в ведро.

Голод был страшнейший. Сварили тогда в пищу все, что было сделано из кожи: пояса, сумки, подметки даже. Однажды пришла к нам мамина подружка. А на комоде у нас лежали продуктовые карточки, она их и взяла... Только одна детская карточка осталась. А это 125 граммов хлеба. После этого наш папа скончался от голода. Он умирал, а мама настолько слаба была, что даже не могла встать к нему. 10 дней он лежал потом в прихожей. Квартира вся пустая. Соседи все поумирали уже к тому времени, его даже вынести было некому...

Мама совсем слегла, мне Господь давал еще силы, ходила я за этими кусочками хлеба, за другими скудными продуктами, которые распределяли также по карточкам. Пошла я как-то за хлебом, мне взвесили, хотела уже брать с весов, а мой хлеб у меня выхватили. К тому, кто это сделал, еще другие подбежали, целая драка завязалась. Иду домой и плачу. В нашем подвале тогда военных расселили. Они меня постоянно видели, как я в магазин хожу. И тут один меня рукой манит, спрашивает, что случилось. Я рассказала, он, – Царство ему Небесное! – дал мне тогда кусочек хлеба, который я и принесла домой.

Так и за водой я ходила – это счастье, что к соседям; другим, даже сильно ослабевшим от голода, приходилось ходить далеко, на Неву. Когда мама послала меня к своей сестре Матрене сказать, что папа умер, я почти целый день шла, хотя она жила недалеко от нас, три-четыре остановки. Тетя Мотя, которая потом меня и воспитывала, одинокая была, детей не имела. Супруг ее, раб Божий Сергий, мой крестный, был моряком и еще раньше погиб. Она проработала в больнице им. Ф.Ф. Эрисмана почти 30 лет.

Площадь, скирды какие-то сложены на ней... Подумала: «Дрова?» А это, оказалось, покойнички

Дохожу до больницы, смотрю: машины идут одна за другой... Я посторонилась, а как за угол завернула, взгляд уперся: площадь, скирды какие-то сложены на ней... Подумала: «Дрова?» А это, оказалось, покойнички! Машины их собирали по городу, а здесь сгружали и складывали друг на друга, на морозе они долго еще потом лежали. Хоронить тогда не было возможности.

Когда я тете Моте про папу сказала, к нам тоже машина приехала, люди в белых халатах зашли в квартиру и на носилках вынесли всех наших покойничков.

Господь помог пережить все это. А люди от голода и несчастий рассудка лишались. Ни воды, ни света, ни дров – ничего уже не оставалось. Мертвый город.

Другого детства мы не знали

– Как закончилась блокада?

– Когда пробили Дорогу жизни, по Ладожскому озеру стали вывозить блокадников: сначала на машинах, потом в поездах. Я обморозилась, без сознания уже в поезде оказалась. В Орехово-Зуеве мама сдала нас, двух покойниц: Ниночку – сестру, она там где-то в братских могилах и похоронена, и меня тогда, как покойницу, в морг определили. А я потом прямо воскресла. У меня обморожение было, на правой ножке пальчики даже ампутировали. И ручки были обморожены, но Господь сохранил.

– Блокада закончилась, но война-то еще продолжалась?

– Да, нас всех, блокадников, на Кубань отправили. Через три месяца, когда я уже чуть подокрепла, приехала в станицу Кавказскую, маму разыскивала. Нашла ее, немножко пожили, опять беда: немцы уже на юг заявились. Предлагали всем ехать в Германию работать, и многих так вывозили – сначала добровольцев, потом невольников. Уже когда наши наступали, фрицы стали хаты поджигать, расстреливать, виселицы устроили. А мы – мама, я, двоюродная сестра Лидочка и бабушка, у которой мы жили, – спаслись тем, что 10 дней просидели в хозяйском погребе, не высовывались, – он далеко был, на огороде, поэтому нас и не нашли. Партизаны потом нас освободили, но еще одно несчастье: началась эпидемия сыпного тифа. Мама заболела и умерла, там ее, за станицей, и похоронили.

Многое Господь еще дал испытать, пережить... Но шла война, у всех было полно бед, и нам все, что происходило, казалось тогда само собой разумеющимся… Другого детства мы не знали. Побыла я и в детдоме – слава Богу, что недолго. Потом, уже в 1944-м году, вернулась в Ленинград, у тети Матрены жила, это мамина сестра. Меня тогда устроили работать в столовой неподалеку от Финляндского вокзала в Ленинграде. Тяжело там было тем, что требовали обвешивать, чтобы эти недовесы директору доставались. Потом, к счастью, меня устроили в Центральный Исторический архив. А до этого – единственное утешение, что недалеко от предыдущей работы Преображенский собор был. Стала я туда после работы заходить помолиться...

«Возьми меня, Господи»

Валя Щукина до пострига – Как Господь в обитель приводит, к монашеству?

– Надо, чтобы было призвание к монашеству. Кто-то хочет замуж выходить, а другая себя Господу посвятить желает. Здесь, в этом мире, все преходящее, надо позаботиться о вечной жизни. У монахов все же правило с поклонами, послушание в монастыре, – все условия: спасай только душу. Как говорят: одни приходят в монастырь жить, а другие спасаться. У первых все не так: и трапеза на та, и келлия им не подходит, и послушание не такое: «этого не умею», «плохо себя чувствую» или «не моя череда» – и такое можно услышать. А этого монахиня или послушница не должны говорить. Такие не по призванию пришли в обитель. А та, кто знает, зачем пришла в монастырь, – ради спасения свой души, ради Царства Небесного, ради будущей жизни, – может – не может, умеет – не умеет, ее череда – не ее, какая келлия, какая трапеза, – ей все хорошо. Она знает только: «Благословите, помолитесь», – и побежала на послушание. У нее и душа спокойна, и совесть спокойна, и Господь дает утешение и молитву. У таких все: ей, Богу содействующу! – как при постриге говорится. И никаких претензий, – вот эти точно спасающиеся.

Сама я, когда еще была в миру, очень любила проповеди священников в храме. А какие же у нас тогда батюшки были! Сильно их слово воздействовало на душу! Однажды священник на Рождество такое проникновенное слово сказал о том, что все что-то дарят Господу Родившемуся только что... «А мы что принесем?» – спросил он. «Боженька, Господи, что я тебе принесу? Я такая грешница, у меня ничего нет доброго. Я хочу Тебя любить и Тебе хочу себя посвятить. Возьми меня, Господи», – говорю...

Все время, куда ни приду, к Казанской Божией Матери или к святителю Николаю, я всех батюшек просила: «Помолитесь, помолитесь, я так хочу в монастырь!» А они мне отвечали: «Должна быть воля Божия, надо знать ее и благословение на монашество получить». – «От кого, – спрашиваю, – получить благословение?..» Слушала я так проповеди, слушала, а там все про подвижников рассказывали, как они себя Богу посвятили… И мое желание уйти в монастырь становилось все больше и больше. Мне тогда едва 16 исполнилось. Кто же такую отпустит, и кто же такую возьмет?

Тетушка моя и слушать ничего такого не хотела, глубоко верующая была, но все твердила: «Я тебя взяла из детдома не для того, чтобы в монастырь отпустить. Меня похоронишь, потом куда хочешь иди – хочешь замуж, хочешь в монастырь, это уже да будет воля Божия».

«С Богом гряди!»

– Тогда же в России вообще уже не было женских монастырей. Это только какой-то особый Промысл Божий привел в обитель?

– Без Промысла Божьего ничего в жизни не происходит. Ходила я тогда в Никольский храм, где чудотворный образ святителя, я там всегда акафисты помогала петь, вроде у меня голосенок прорезался и слух. Батюшки меня уже знали, и алтарницы тоже знали, что у меня желание в монастырь уйти. Я всех просила помолиться, чтобы как-то смягчилось сердце моей тетушки. Однажды алтарница сказала мне, что надо бы у владыки взять благословение. Ленинградским архиереем тогда был будущий Патриарх Алексий I (Симанский). Она меня так взяла как-то за руку и привела к владыке, потому как он тогда в Никольском соборе жил. Владыка Алексий расспросил меня и дал свое благословение на монастырскую жизнь. Я и его попросила помолиться, чтобы Господь смягчил моей тете Мотеньке сердце, – «Потому что она никак, – говорю, – не хочет отпускать...». – «Да будет воля Божия!» – сказал владыка и благословил меня съездить к старцу высокой духовной жизни, который в Вырицах живет.

Владыка Алексий расспросил меня и дал благословение на монастырскую жизнь

Поехала я туда, а там народу столько! Старец болен – никого не принимает… Вышла его келейница, а ей записочки все передавали, у кого какая проблема, а она потом ответ старца сообщала. И вот, она подошла ко мне и спрашивает: «А ты чего?» У меня никакой записочки запасено не было… «Я из Ленинграда… – отвечаю, – и у меня очень серьезный вопрос». Через несколько минут она вдруг возвращается, берет меня за руку и ведет прямо в домик к отцу Серафиму. Те, кто в очереди были, роптать стали, они-то там давно уже, а я вот только приехала, и почему меня провели?..

Захожу, а батюшка Серафим лежал на одре, и так был похож на преподобного Амвросия Оптинского! Знаете, есть такая известная литография, где преподобный лежит на подушке. И вот, я опустилась на коленочки, плачу и ничего сказать не могу... А он и спрашивает: «Ну, что, деточка?» И сам меня стал расспрашивать. Я отвечаю на все вопросы. А про монастырь боюсь даже и заикнуться: «Ну, кто я такая? – думаю. – В монастыре жили такие подвижники, а я кто?» Но батюшка дальше сам беседу ведет, наводящие задавая вопросы, тут уже я и не выдержала: «Батюшка, я так в монастырь хочу!» А он тут же и подхватил: «Вот-вот! Матерь Божия тебя избрала, и ты должна жить в монастыре». И показывает так рукой на фотографию, что на стене у него висела: «Вот твой монастырь». Я вглядываюсь сквозь слезы, и – как солнце: это Пюхтица! И краем сознания уже слышу: «А тетушка твоя пусть ко мне приедет, я с ней поговорю!» – сказал батюшка Серафим. Так меня и благословил: «С Богом гряди. Господь тебя избрал, воля Божия есть. Так Господу угодно и Матери Божией. С Богом гряди!».

«Царица Небесная Сама здесь Хозяйка»

– Матушка Георгия, а тогда же молодежь вообще в монастыри не пускали. Это же вообще еще было время репрессий?

– Про то, что творилось в стране, про лагеря, где людей массами уничтожали именно за веру, конечно, говорили. К моей тете Моте приходили ее подружки. Одна сидит плачет, другая плачет, потому что кого-то взяли, кого-то на Соловки отправили или даже расстреляли. Но для меня это уходило на второй план сознания, у нас много тогда бед было… С 15 лет я стремилась в монастырь, – и всё.

Монахиня Георгия с монахиней Варварой (Трофимовой) на Соловках

– А в монастыре тогда власти давали спокойно жить? Не преследовали?

– Жизнь сестер в Пюхтице, не сказать, чтобы была легкой. Тогда еще ни рабочих и никакой помощи не было. Сестры все сами делали: и пилили, и кололи дрова, и косили, и стога на лошадках возили – ни машин, ни тракторов, ничего не было. В хлебной стояла огромная квашня, втроем месили. Так же и в просфорной. Руки, как от мороза, краснели – так много приходилось раскатывать тесто. Помимо всех других послушаний, надо было запасти дров в хлебную, в просфорную, в храм, в игуменский корпус, в богадельню, в священнический дом. Сестры на себе все дрова таскали. Да еще от уполномоченного было распоряжение: сдать государству норму – столько-то кубометров дров ежегодно. Потом отец Пимен похлопотал, специально встречался с уполномоченным, просил снять с пюхтицких сестер эту норму. Приехал к нам и после литургии и молебна всем сестрам объявил: «Сестры, хочу вас порадовать, милость Божия да будет с вами! Царица Небесная Сама здесь Хозяйка. Благодарите Царицу Небесную, уполномоченный снял с вас нормы по дровам». Вот такое было чудо.

– Помните, как вы впервые оказались в Пюхтице? Кстати, вот потом вас определили нести послушание на Святой Земле, а ведь Пюхтица тоже переводится с эстонского как «святое место».

– В 1949-м году я приехала в Пюхтицу, и игуменья мать Рафаила (Мигачева), с которой мы однажды еще в Ленинграде виделись, назначила меня своей келейницей. Тогда, в первые годы моего жительства в монастыре, Бог сподобил близко общаться с будущим Патриархом Пименом (Извековым). Он был еще архимандритом, наместником Псково-Печерского монастыря и нашим благочинным. Часто приезжал в Пюхтицу, совершал постриги. Присылал для сестер свою машину, чтобы сестры несколько деньков пожили у печерских святынь, поклонились в пещерах преподобным, службу попели. Брали мы чудотворную Пюхтицкую икону и ехали с певчими. В Псково-Печерском монастыре, конечно, исповедовались, причащались. Какие там старчики были – преподобный Симеон (Желнин), молодой отец Иоанн (Крестьянкин), другие. Мы были так счастливы и благодарны!

«Хочешь быть служанкой в доме Матери Божией?»

Пюхтица

– Чем запомнилась жизнь в самой Пюхтицкой обители?

– В Пюхтице я застала еще старых монахинь – тех, которые первыми пришли на Святую гору по благословению отца Иоанна Кронштадтского. Меня поселили в келлии вместе с монахиней Аркадией, она родом была из Кронштадта, духовная дочь отца Иоанна Кронштадтского. Дом ее родителей стоял недалеко от дома, где располагалась квартира батюшки Иоанна, так что даже этот святой подвижник к ним домой заходил, а они – к нему в гости ходили. И по его благословению она совсем молоденькой девушкой пришла в Пюхтицу.

Была еще монахиня Ираида, старшая просфорница, она в 14 лет пришла в монастырь и рассказывала, как сама Пресвятая Богородица ее избрала и прислала в монастырь.

– Видение было?

– Вот, однажды она с родителями приехала на всенощную под Успение, ей всего-то лет 13–14. Вечером всенощная, а потом общая Исповедь была. Владыка из Ревеля приезжал и утром собирался служить литургию прямо на горе, там, где единственная часовенка стояла. И вот, после Исповеди ее уложили спать на телеге, поверх сена. И видит она сон... Вдруг перед ней такая красивая Жена предстала, глаза у Нее необыкновенные. Подходит Она и так ласково-ласково смотрит на нее, и говорит: «Дочь Ирина, ты хочешь быть Моей служанкой и жить в Моем доме?» В миру монахиню Ираиду Ириной звали, она и отвечает: «Хочу!» – «Приходи и живи, и служи». «И эта Прекрасная Госпожа еще ближе ко мне подошла, – рассказывала потом монахиня Ираида, – ручку мне так на голову положила. Я такое блаженство, – говорит, – почувствовала, не передать! И вдруг Она вмиг стала невидима. Это Матерь Божия была…».

Преемство оптинской духовной традиции

– А как вы попали в вильнюсовский монастырь Святой равноапостольной Марии Магдалины?

– К нам тогда в Пюхтицы Валя – будущая пюхтицкая игуменья Варвара (Трофимова) – пришла. Она собиралась в вильнюсовский монастырь поступать, но ее сестра подстроила так, что написала ей якобы от игуменьи Нины (Баташевой) письмо, так что Валя туда не попала, а пришла к нам. Мы так с ней сдружились, прямо душами срослись, – не разлей вода! А потом были как-то в отпуске в Вильнюсе, все тогда и выяснилось. Мы с ней туда, к уже старенькой игуменье Нине, перешли, монашеского опыта набираться. Игуменья Нина в молодости была духовной дочерью старца Амвросия (Гренкова), преподобного Оптинского. Так 12 лет в монастыре мы у нее и пробыли.

Паломничество в монастырь Преподобного Александра Свирского

– Матушка, простите, что я вас всё про сложности спрашиваю, вы так светло все рассказываете, а хрущевские гонения вас как-то коснулись, нет?

– А как не коснулись, при Хрущеве монастыри стали закрывать, наш женский в Вильнюсе закрыли, нас тогда приютили в мужском Духовом монастыре. Я, как была уже регентом, так и там хором управляла. Мы чередовались с братией: они сегодня поют, мы завтра, а в праздники и воскресные дни наш сестринский хор пел даже вместе с архиерейским. В пещерном храме лежали мощи Виленских мучеников, которые в течение уже более 550 лет остаются нетленными, как у святителя Спиридона или преподобного Александра Свирского, – у них такие же мощи. Я тапочки для вильнюсских мучеников шила и сама вышивала их. На мощах эти тапочки освящали и раздавали в благословение верующим. Так что мы и при хрущевских гонениях не унывали.

Продолжение следует