Работая в корпункте ТК «Союз» на Святой Земле, мы готовили телесюжет ко дню памяти святого Иоанна Богослова и познакомились с монахиней Горненского монастыря матерью Магдалиной (Ложечниковой). В Русской духовной миссии в Иерусалиме она несла послушание экскурсовода, и я надеялась услышать рассказ о доме апостола на Сионе. Утром по телефону договорилась с монахиней о съемке. Но во второй половине дня мать Магдалина вдруг сообщила, что не будет давать интервью. Вообще на Святой Земле зачастую взять интервью у монашествующих непросто. Чтобы его получить, приходилось просить помощи у святых и Божией Матери — молиться. И тогда случались настоящие чудеса. Как помолишься, так и поработаешь — этот принцип здесь, на Святой Земле, я уяснила. Но в случае с матерью Магдалиной я почему-то не стала этого делать, просто смирилась. Рано утром она сама позвонила, сообщила, что приедет на Сион и даст интервью. Уже позже монахиня объяснила, почему так резко изменила свое решение. Вечером она, как обычно, стояла на богослужении, молилась, подняла голову — а прямо перед ней апостол Иоанн, как живой, укоризненно с иконы смотрит…
После съемок мы шли по Старому городу и слушали рассказы этой монахини о том, как в начале 1990-х прибывали на Святую Землю после почти векового перерыва паломники из России. В те годы мать Магдалина так же водила экскурсии и однажды стала свидетелем настоящего чуда.
Когда запели пасхальные стихиры возле Кувуклии — все засверкало и у Гроба, и в храме
— Я приехала на Святую Землю в 1986 году. В то время начальником РДМ в Иерусалиме был архимандрит Павел (Пономарев). Он как-то говорит нам, сестрам: «Вы еще дождетесь, когда к нам из России приедут бабушки в платочках». Мы рассмеялись, это показалось забавным. Паломники бывали раз в год — на Троицу. И обычно приезжали архиереи или заслуженные клирики. Но в России началась перестройка, и в начале 1990-х годов к нам поехали паломники. И действительно, это были обычные бабушки и дедушки. Они прибывали пароходами из Одессы, как раньше, до революции. Так, однажды в Хайфу пришли три судна. У паломников было на все про все дня четыре. Чтобы успеть посетить все святые места, они чуть ли не в автобусах ночевали. В храме Воскресения Господня наши бабушки и дедушки разулись и босиком, на коленях ползли на Голгофу, начиная с нижней лестницы и до самой святыни. А когда запели пасхальные стихиры возле Кувуклии — вдруг как все засверкало и у Гроба, и во всем храме! Так бывает, когда Благодатный огонь сходит в Великую субботу. Греки сбежались: «Что такое, что случилось? Так это русские приехали!» Все находившиеся в храме стояли в изумлении — настолько явной была благодать! Россия, которой дали наконец возможность приехать на Святую Землю, — с какой молитвой она приехала!
Я почему-то в тот момент вспомнила святого Давида Гареджийского, который, не заходя в Иерусалим, унес всю благодать Святого Града в трех камнях…
Греки были поражены благочестием наших паломников. Одна бабушка около 80 лет три года жила на хлебе и чае, копила пенсию, чтобы приехать на Святую Землю… Это были другие люди. Сейчас паломники любят комфорт, чтобы в автобусах кондиционер работал, если не работает, они уже начинают шуметь. В те годы о комфорте и речи быть не могло. Открывали окна, чтобы воздух шел. Июльский полдень, самое пекло — жара под 50 градусов, а мы, обливаясь потом, идем к самой вершине Иерихонской горы, туда, где русские в начале XX века хотели построить монастырь. Первая мировая война помешала — были возведены только стены, и мы к этим стенам поднимались в эту жару. Никто слова не сказал, что ему плохо или тяжело. И бабушки, и батюшки, и дети шли наверх, пели псалмы. Пение всегда объединяет. Я говорила: поем все, неважно, умеете или нет. И к концу поездки у нас была сплоченная группа. Сейчас паломники очень требовательны. Особенно те, которые уже не в первый раз приезжают: у них заметно охлаждение, хотя они и говорят: Святая Земля притягивает, хочется сюда приезжать снова и снова.
Мать Магдалина закончила свой рассказ. Дальше мы с оператором направились к себе в корпункт при РДМ, а она шла на автобусную остановку, чтобы уехать в Горненский монастырь. По пути мы зашли в кафе, принадлежащее арабам. Пили чай со свежей мятой — пожалуй, самый популярный в Израиле напиток. Наше общение продолжалось. Со своей собеседницей я была знакома недолго, но успела проникнуться к ней симпатией. Добрая, жизнерадостная, задорная, как девчонка, с искорками в глазах. Мне захотелось узнать больше о ее жизни, о ее пути к Богу. Позже, когда я приехала к ней в гости в Горненский монастырь, она поведала мне свою историю.
Детство
Я родилась и выросла в городке Кизел Пермской области, воспитывалась в верующей семье. Мое детство пришлось на 1960-е годы. Сохранить веру в то время было в какой-то степени подвигом. Мама ночи напролет молилась, с колен не вставала, только чтобы дети выросли православными. Постоянно читала Псалтырь — от бабушки досталась. Папа рано умер, и на плечи мамы легло воспитание шести девочек, самой старшей в это время — 10 лет, а младшая еще ползает.
Мама всю себя отдала Богу и детям, находила утешение в Церкви. Пурга, мороз, дождь — она нас ведет в храм. Над нами, конечно, в школе смеялись, нас выставляли на линейках: соберут все классы в спортзале, нас выведут и стыдят, высмеивают.
Однажды маму вызвал директор: «Ты водишь детей в церковь — мы вынуждены будем их у тебя отобрать, если так будет продолжаться». Мама говорит: «Задача школы — давать знания. Если мои дочери будут плохо учиться, тогда вы меня вызовете и обвините, что я ими не занимаюсь. Но как их воспитать — я знаю, я мать. За это вы не несете ответственности». Дома она собрала нас и сообщила: «Дети, если вы будете приносить плохие отметки, вас заберут в интернат». Мы видели этих интернатских детей. Они ходили сопливые, чумазые и были плохо воспитаны. И мы очень сильно испугались. Для меня это вообще был шок. Я стала учиться на одни пятерки. После этого разговора у нас все окончили школу без троек. Но тем не менее, несмотря на то, что мы были отличники и хорошисты, мы не были ни октябрятами, ни пионерами, ни комсомольцами. У меня, правда, поведение хромало — я сдачи давала. Если начинали задираться, то я дралась. Но в школу вызывали не тех родителей, чьи дети провоцировали драку, а мою маму.
Возвращались со службы, и мама спрашивала: «А какой отрывок из Евангелия сегодня читался? От кого было Евангелие?»
Мама у нас была очень строгая. Когда мы садились обедать или ужинать, она спрашивала: «Так, Евангелие читали? Псалтырь читали? Нет? Идите читайте, а потом — за стол». Читать по-церковнославянски я научилась еще до поступления в школу. Когда мы возвращались со службы из храма, мама спрашивала: «А какой отрывок из Евангелия сегодня читался? От кого было Евангелие?» В субботу к всенощной тоже ходили в церковь — прямо из школы. Школа стояла на пригорке, храм — внизу. Мы садимся на портфели и с горки съезжаем — прямо к храму. Обратно с мамой уже идем, весело, вприпрыжку.
Мама — простая русская женщина, четыре класса образования. Во время войны 17- летней девчонкой рыла окопы. В мирное время работала в строительной организации маляром, штукатуром. Очень тяжело переживала смерть папы — заболела, получила группу инвалидности и после этого могла работать уже только сторожем. Сейчас я понимаю, что нас мама действительно вымаливала. И все дети, благодаря ее молитвам, верующие: две дочери в монастыре подвизаются, одна — жена священника. Внуки выросли православными, среди них два монаха, одна внучка замужем за батюшкой.
Жребий
У меня, конечно, в жизни был выбор — замуж или в монастырь, но я в детстве все каникулы проводила в Печорах — в Псково-Печерском монастыре. И там мне было очень хорошо. Оттуда я ездила в Пюхтицу, в женский монастырь. Мне нравилась одежда монахинь — апостольники и ряски приталенные, как барышни они ходили, это веяло XIX веком. Нравилось их пение — тихое, умилительное, очень красивое. В Пюхтицы я ездила с ребятами, которые дружили с моими старшими сестрами. Они — студенты и там время от времени подрабатывали. А я была такая пацанка, все время у них под ногами вертелась. Им там было не до меня, и я всегда была предоставлена сама себе. Однажды наткнулась на одну из матушек — Магдалину. Она шила белый апостольник, подзывает меня: «Ну-ка, девочка, иди сюда. Мне нужно апостольник примерить — дай-ка я на тебе померяю». И надевает на меня этот апостольник: «Ой, как тебе хорошо, как тебе идет этот белый апостольник, ты, наверное, монашечкой будешь». Я до зеркала не достаю, она меня приподнимает, смотрю: лицо какое-то чужое в этом апостольнике, вроде как я, а вроде и не я. И она говорит: «Ой, точно ты будешь монашечкой!» Такая матушка была — добрая очень и веселого нрава.
У меня было чувство, что если пойду против благословения — мне жизни не будет
Когда мне исполнилось 18 лет, я поехала в Псково-Печерский монастырь к отцу Савве (Остапенко) (схиигумен Савва, старец Псково-Печерского монастыря, умер в 1980 году), который был нашим духовником, — хотела посоветоваться, как мне жить дальше. Я уже окончила медицинское училище, меня направляли в институт. Приезжаю в Печоры, а он приболел; думаю: ладно, потом приеду, когда он выздоровеет, а он не выздоровел — умер. Я очень скорбела, что не получила последнего благословения, и на могиле его плакала, просила: «Помогите мне, батюшка, как мне определиться в жизни?» Возвращалась из Печор с сестрой Надей, она была замужем за семинаристом, они жили в Загорске. Она предложила мне: «А ты не хочешь у нас в Загорске остаться? Все-таки здесь семинаристы. Замуж бы вышла. Попробуй устроиться работать в нашу поликлинику, если тебя возьмут — воля Божия, а если нет — поедешь домой». В поликлинике мне сказали: «Выходи на работу прямо завтра». Я познакомилась с семинаристом, а когда он предложил мне выйти за него замуж, пошла к духовной дочери отца Саввы, она тоже жила в Загорске. Мы с ней решили бросить жребий. Я своей рукой написала две записки: «Монастырь» — «Замуж». Мы помолились, и три раза выпал монастырь. Ну, я еще немножко сомневалась, ведь это жребий, и пошла к отцу Кириллу (Павлову). Тем более что и этот молодой человек мне предложил: «Пойдем к отцу Кириллу за благословением на брак». И мы с ним пошли к старцу; о жребии я ничего жениху не сказала. Сначала он зашел к отцу Кириллу, потом — я. Все ему рассказала: что не успела получить благословения духовника, что выпал три раза по жребию монастырь и что у меня нет такого сильного желания замуж идти. Отец Кирилл говорит: «Это правильно, жребий — это правильно. Твой путь — монастырь». Правда, потом я еще пять лет жила в Сергиевом Посаде. Молодые люди пытались за мной ухаживать, но ничего не складывалось. И у меня всегда было такое чувство, что если пойду против благословения — мне жизни не будет. Но все тянула. И вот заболела — как медик, даже не могла понять, что это была за болезнь: покрылась какими-то волдырями и пятнами. В поликлинике мне дали бюллетень на неделю, а потом обещали в больницу определить. Больничный заканчивается, а у меня ничего не проходит. В понедельник — на прием к врачу. И на выходные я еду в Пюхтицу, окунаюсь в источник, в воскресенье приезжаю домой в Загорск, на следующий день иду к врачу, раздеваюсь — у меня на коже вообще ничего нет! Для меня это было явным знаком: все, оттягивать больше нельзя, нужно идти в монастырь. Мне в то время было 23 года. Будущий митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Варсонофий (Судаков) дал мне рекомендацию, и я поехала с сестрой в Пюхтицы.
Иерусалимский набор
В те годы в Советском Союзе действовало не так много монастырей: Пюхтицкий — в Эстонии, Почаевская Лавра — на Украине и Псково-Печерский — в России. Но власти запрещали брать туда молодежь. Игумения Пюхтицкого Успенского монастыря Варвара (Трофимова) пополняла «штат» за счет «иерусалимского» набора — в обитель собирали со всей страны сестер, которых готовили к служению на Святой Земле, в Горненском монастыре. Я тоже попала в этот набор. Мы жили в отдельном корпусе и проходили всевозможные послушания, должны были и шить, и петь, и готовить. А матушка Варвара потихонечку оставляла сестер и для себя. А что ей оставалось делать? Старенькие умирали, нужно поддерживать монастырскую жизнь. У нее 70 гектаров земли — кто будет трудиться?
Сестры постарше нам говорили: «Ну, это только говорят “иерусалимский набор”, никто вас в Иерусалим не отправит». Но тем не менее мы подписали документ, что согласны ехать за границу. И вот через полгода нас отправляют в Иерусалим. Перед поездкой с нами проводил работу уполномоченный, он вызвал нас, беседовал, говорил: «Так, дорогие, смотрите не посрамите своей Родины, ведите себя достойно!»
Комната — четыре стены, железный остов кровати. Электричество — слабое, печки отсутствовали
Игумения Варвара снабдила нас чемоданами со всякой утварью, потому что в Горненском монастыре не было ничего. И действительно, мы в этом убедились, когда приехали в Иерусалим: комната — четыре стены — и железный остов кровати. На этой кровати я до сих пор сплю. Это память о прошлой нашей жизни. Электричество — слабое, печки отсутствовали, а дома — из камня, и в них зимой холодно. Поэтому мы везли все: одеяло, подушку, тазик, одежду. Но чтобы много не тащить, на себя все надели — валенки с калошами, свитера, кофты, тулупчики стеганые, шалью обмотались и в таком виде поехали. Летели самолетом с пересадкой. На Кипре нас повели по набережной в ресторан. Странное такое было шествие — на нас все оборачивались. В ресторане — все мясное, а на календаре — пост Рождественский. Сопровождающий нас священник говорит: «Мы постимся». Официант: «Один момент, сейчас все перекроем!» И перекрыли. В ресторане мы ж никогда не были! Вокруг зеркала! А мы в этих валенках с калошами! Когда мы в Горненский приехали — все с себя сбросили, бегаем в одних подрясничках, тепло, солнышко, 18 градусов. Потом пошли дожди — мы носом зашмыгали: ноги промокли, сушить негде, заболели…
Горненские традиции
Здесь Гроб Господень, здесь Господь ходил по земле, здесь всегда — Христос воскресе!
Из Пюхтиц мы привезли цветные подрясники — нам их для работы пошили. У меня был — в синий горох, он мне очень нравился. Иду я в нем по Горненскому монастырю, навстречу — мать Евфимия, пожилая схимонахиня, которая старалась соблюдать все горненские традиции. Она мне и говорит: «Ты че это вырядилась?» Я спрашиваю: «Нравится, да?» Она отвечает: «У нас в спальных подрясниках не ходят по монастырю!» «Матушка, это не спальный, — оправдываюсь я, — это новый, нам пошили для работы». «У нас здесь так не ходят! — упорствует мать Евфимия. — У нас ходят либо в черном, либо в сером. А это — спальный!» А у меня черных подрясников было всего два — в церковь ходить. Тогда ведь было не так, как сейчас: заказал — тебе сшили. Я немножко побаивалась мать Евфимию и старалась ее смягчить. Иду однажды, улыбаюсь ей. Она спрашивает: «Чё лыбишься?» «Ой, матушка, я рада видеть вас», — говорю. «Монахи зубы не скалят», — отвечает. Вот такие были строгие матушки, они воспитывали нас. А еще вспоминаю мать Марфу, схимницу. Она, как и мать Евфимия, также отстаивала все добрые традиции Горненского монастыря. Прислали нам священника — молодого, энергичного. На Литургии выходит читать Евангелие, у нас читают лицом к народу, а батюшка разворачивает аналой к алтарю… После службы мать Марфа говорит ему: «Батюшка, у нас так не положено, у нас читают Евангелие лицом к народу». А он отвечает: «Лицом к народу читают только на Пасху! У вас тут неправильно читают». А она ему в ответ: «А у нас здесь вечная Пасха!» И тогда ему пришлось смириться, но по молодости он сначала немножко побурчал, а потом подумал — и правда! Здесь же Гроб Господень, здесь Господь ходил по земле, здесь всегда — Христос воскресе! И на следующей службе читал уже как нужно. И вот такие матушки — ничем особым не отличались, не выделялись, может быть, только настойчивостью своей, сейчас бы они показались старомодными. Но именно они сохраняли добрые горненские обычаи.
«Вот бы мне такую кончину!»
Еще в России, когда после революции начались гонения на христиан, мать Марфа прятала у себя священников. Ее арестовали, держали в подвале, пытали. На Святую Землю она приехала с родной сестрой, которая вскоре ушла на Елеон, находящийся в ведении Русской Православной Церкви Зарубежом (в 1927 году РПЦЗ отделилась от МП РПЦ). У меня, как у медработника, было послушание ухаживать за старенькими сестрами, и я присматривала за матерью Марфой. Удивительна была ее кончина.
В субботу ей стало нехорошо, но она пришла в храм — причастилась. В воскресенье ей было уже тяжело ходить, но ведь в храме так хорошо! Я ее повела. Мы пришли к Херувимской, и мать Марфа опять причастилась. А в понедельник говорит: «Я не дойду, меня силы покинули». Священник пришел к ней в келью, причастил, а она и просит: «Батюшка, ты бы сегодня еще и пособоровал меня». «Ой, сегодня столько дел, стройка идет, нужно ехать за стройматериалами. Когда вернусь — пособорую», — обещает. «Хорошо, я подожду», — соглашается мать Марфа. Я ее завтраком покормила, она спрашивает: «Батюшка не приехал?» Я говорю: «Матушка, так он только что ушел от нас». Минут 10 прошло, она опять просит: «Посмотри, батюшка не пришел?» Ну, думаю, старенький человек, уважу. Выхожу во двор — батюшка идет: «Да ну эти дела! Подождут, душа важнее». Собрались сестры, пришла игумения Георгия. После совершения таинства мать Марфа стала раздавать всем коврики — она мастерица была, сама их вязала. Имущества у нее никакого не имелось — только одна мантия да ряса. Раздала коврики и легла отдыхать. Я пошла за обедом, вернулась — она спит. Пришло время обедать, говорю: «Матушка, уху вкусную принесла». Смотрю — она тяжело дышит. Я привела игумению. Мать Георгия: «Так она отходит! Быстро читаем отходную». И на девятой песне схимница Марфа отошла. Мать игумения даже заплакала, говорит: «Вот бы мне такую кончину!»
На 40 день мать Марфа мне приснилась, и первым делом я ее спрашиваю: «Матушка, а как ты прошла мытарства?» Она: «Как стрела». Я: «Почему?» Она: «А за исповедничество!»
***
В Горненском мать Магдалина живет в небольшом домике, который делит еще с одной монахиней. Она трудно привыкала к местному климату; когда только приехала в Иерусалим, даже хворала, но медицинское обследование не выявляло болезни.
Несколько лет мать Магдалину мучила тоска по родине. Ведь Израиль — это фактически пустыня, облагороженная людьми. И иногда кажется, что находишься среди огромных декораций. Но она молилась, ездила по святым местам, просила помощи у Господа, и после монашеского пострига все прошло.
— Тогда, в 1986 году, нас сюда отправляли на три года: «Поезжайте в командировку, если что — вернетесь», — говорит она. — И вот уже 30 лет прошло. Слава Богу за все!