Церковь на пути к V Вселенскому Собору. Часть 1

Сайт «Православие.ру» продолжает публикацию фрагментов новой книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

Предыдущие части, относящиеся к эпохе святого императора Юстиниана:

• Святой император Юстиниан и его эпоха Часть 1. 518–532 годы
• Святой император Юстиниан и его эпоха. Часть 2. Восстанавливая целостность империи и утверждая законы
• Святой император Юстиниан и его эпоха. Часть 3. Внутренняя политика императора
• Церковь в правление Юстина I и святого Юстиниана

Полемика вокруг богословской формулы «Один от Святыя Троицы распят»

Имп. Юстин I. Солид. В 519 году, в правление императора Юстина, в Константинополь из Малой Скифии прибыли монахи во главе с Иоанном Максенцием. В ту пору уже не существовало скифского этноса: в Скифской, или Томитанской – по ее главному городу, провинции после великого переселения народов проживали разные этносы. В.В. Болотов полагает, что ставшие знаменитыми скифские монахи имели готское происхождение[1]. Среди них был также Леонтий, которого некоторые историки ошибочно отождествляют со знаменитым богословом Леонтием Византийским. Известно, что Леонтий из Скифии был родственником могущественного тогда полководца Виталиана – ревнителя Православия, учинившего неудачный мятеж против покровительствовавшего монофизитам императора Анастасия, вначале возвышенного, а потом устраненного при Юстине.

В столицу они пришли, чтобы там разрешить свой спор с епископом Томитанским Патернусом. И как оказалось, у этого спора была богословская подоплека: Патернус отвергал проповедуемую этими монахами формулу: «Один от Святыя Троицы распят», которую он считал теопасхитской. Не добившись поддержки в столице, монахи самовольно покинули ее и отправились в Рим. Юстиниан, тогда еще только патриций, а не император, написал папе Гормизде в Рим грамоту, в которой обвинил беспокойных монахов в том, что они сеют рознь и проповедуют новое учение. В послании, отправленном позже, он потребовал принудительно вернуть их в Константинополь. Монахи категорически отказались возвращаться из Рима, ссылаясь на то, что в этом случае их жизни угрожает опасность, а папа медлил с исполнением требования Юстиниана. Между тем аналогичные обвинения в адрес скифских монахов выдвинул в послании папе, присланном из имперской столицы, его легат Диоскор. Скифские монахи в свою очередь обвинили Диоскора в приверженности несторианской ереси. Папа в послании епископу Карфагена Посессору осудил скифских монахов за распространение учения, сеющего рознь. Узнав о содержании этого послания, Иоанн Максенций составил сочинение, в котором полемизировал с папой Гормиздой. В спор с Иоанном вступили монахи из константинопольского монастыря акимитов – «неусыпающих». Наиболее последовательным оппонентом скифских монахов стал папский легат Диоскор. Он обвинял их в прикровенном монофизитстве, напоминал, что на Халкидонском Соборе выдвинутая ими формула предлагалась последователями Евтихия Дорофеем и Каросом, правда, как пишет В.В. Болотов, святитель Прокл также «в послании к армянам употребил это выражение “Един от Святой Троицы распят – пострадал”»[2]. Таким образом, эта формула была приемлема и для монофизитов, и для православного диафизита Прокла.

За разгоревшимся спором стоял вопрос о том, как следует понимать ипостасное единство Божественной и человеческой природы во Христе: как доходящее до субъектного тождества, в соответствии с этой формулой, либо иным образом, который бы, безусловно, исключал возможность теопасхитской, и следовательно – криптомонофизитской, интерпретации учения о единстве ипостаси во Христе, хотя сами скифские монахи самым искренним образом считали себя приверженцами Халкидонского ороса. В свою очередь сторонники формулы подозревали своих оппонентов в скрытом несторианстве.

Папа Гормизда учению скифских монахов не сочувствовал, но колебался решительно осудить их. Большая часть западных богословов отвергало формулу, интерпретируя ее в теопасхитском ключе, безусловно не совместимом не только с Халкидонским оросом, но и с догматом о бесстрастии Божества, лежащем в самом основании христианского монотеизма. Сами скифские монахи ушли скоро в тень и уже не участвовали в позднейших контрверсах вокруг возбужденной ими темы. Известно только, что Иоанн Максенций был позже поставлен епископом на Томитанскую кафедру.

Между тем возбужденный скифскими монахами богословский спор послужил толчком к углубленным размышлениям на христологическую тему Юстиниана, искушенного в богословии как никто из императоров, бывших до него и после него. Став автократором, он своей важнейшей задачей считал служение Церкви Христовой, заботу о ней, которая проявлялась как в углубленном погружении в богословские темы, так и в принимаемых им мерах, направленных на устранение недостойных пастырей, порочащих свой священный чин. Так, в 528 году Юстиниан, по словам Феофана Исповедника, «жестоко наказал Исаию, епископа Родосского, и Александра, епископа Диоскольского во Фракии, обвиненных в мужеложстве, именно: низложив их, велел отсечь им детородные уды, водить по городу и кричать глашатаю: “Вы, епископы, не бесчестите своего сана!” Кроме того, издал строгие законы против распутных, из коих многие были казнены. Всюду воцарился глубокий страх…»[3].

Придавая исключительно важное значение богословским темам, постоянно размышляя о них, можно сказать, живя ими, он в самом начале правления, в 527 году, издал эдикт христологического содержания. В нем он воспроизводил формулу скифских монахов «Один от Святыя Троицы распят», но с существенным дополнением, исключавшим возможность ее теопасхитской интерпретации, – «по плоти».

Диалог с монофизитами и его провал

Имп. Юстиниан I. VI в. Медальон (BNF) Юстиниан последовательно отстаивал скорректированную им формулу скифских монахов, всецело поддержанный в этом своей супругой Феодорой, которая, хотя и никогда не уклонялась от диафизитского ороса Халкидонского Собора, но всем сердцем стремилась к воссоединению монофизитов, имела в их среде собеседников и друзей, с огромным уважением относилась к Севиру Антиохийскому и надеялась, что формула «Един от Святыя Троицы пострадал по плоти» способна примирить диафизитов с монофизитами, подтолкнув их к признанию Халкидонского ороса. По очевидным политическим соображениям эти надежды разделял и император. Восстановление канонического общения Рима с Новым Римом послужило делу реконкисты – возвращения утраченных империей западных диоцезов в имперское лоно, но конфессиональная рознь с монофизитами подрывала прочность имперской власти в Египте, где монофизиты составляли значительное большинство, и в Сирии, где приверженцы Севира числом едва ли уступали православным диафизитам, в то время как почти все упорствовавшие несториане, имевшие в прошлом главную свою опору в Сирии, эмигрировали оттуда во враждебный Риму Иран. Немало монофизитов было и среди жителей столицы.

В 531 году Юстиниан разрешил монофизитским епископам, пресвитерам и монахам вернуться из мест, куда они были сосланы. Многие из тех, кто воспользовался этой милостью, поселились в столице. Более 500 монофизитов нашли приют в константинопольском дворце Гормизды, принадлежавшем Феодоре, где они пользовались ее защитой и покровительством, так что народная молва считала ее – и, конечно, напрасно – тайной монофизиткой: «монофизиты-монахи из Сирии в озлоблении оскорбляли портрет императора и тут же благословляли святую Феодору, желая ей победы над “несторианствующим синодитом”, то есть над ее же мужем»[4]. Синодитами монофизиты называли своих противников из-за их приверженности Собору, под которым подразумевался тот, в их глазах исключительно пререкаемый Собор, который состоялся в Халкидоне, иначе говоря, «синодиты» значило «халкидониты». В.В. Болотов объяснял то обстоятельство, что император и его супруга поддерживали соперничающие группировки, «полюбовным разделом догматических ролей между венчанными супругами, чтобы отвести глаза своим подданным»[5], иными словами – циничным политическим расчетом, ссылаясь при этом на «Тайную историю» Прокопия, но также и на Евагрия Схоластика, у которого, однако, приводятся две версии в объяснение расхождения супругов: «Юстиниан чрезвычайно твердо держался тех, кто собирался в Халкидоне, и того, что было ими постановлено, а Феодора… держалась тех, кто говорит об одной природе: либо они истинно так мыслили – ибо когда речь идет о вере, расходятся и отцы с детьми… и жена со своим мужем… – либо условились по какому-то замыслу… так что один лелеял наших, а другая великими богатствами поощряла чужих»[6]. Думается, что для адекватной оценки ситуации требуется большая щепетильность и нюансированность оценок. Они оба стремились к воссоединению монофизитов с халкидонитами, при этом, не впадая в монофизитство, Феодора по причинам, может быть в основном биографическим, а не богословским, с большим сочувствием, чем ее муж, относилась к монофизитам, к их опасениям и предубеждениям и подталкивала Юстиниана к большему миролюбию по отношению к ним. При этом они оба могли уже как политики зафиксировать имеющиеся между ними тактические разделения ради пользы дела, которое они считали и церковным, и государственным, – восстановления религиозного единства на востоке империи, способного гарантировать целостность империи.

После подавления мятежа «Ника» в 532 году по повелению императора состоялся богословский диалог между диафизитами и монофизитами. Каждую сторону представляло по шесть богословов. Среди приглашенных был и Севир, но он нашел благовидный предлог, чтобы уклониться от участия во встрече, на которой присутствовал также представитель императора Стратегий. Император и Константинопольский патриарх Епифаний, который занимал столичную кафедру после кончины своего предшественника Иоанна II c 520 по 535 год, участвовали в диалоге лишь на его заключительном этапе. Православную сторону в этом собеседовании представляли также известные по именам Ипатий Эфесский, Анфим Трапезундский и Иннокентий Маронийский. Ход и содержание диалога отражены в письме Иннокентия Маронийского пресвитеру Фоме. В изложении Болотова основные моменты дискуссии выглядят так: «После вступительной речи представителя гражданской власти было заявлено, что восточные (монофизиты) уже подали императору свое изложение веры. “Да, – сказал Ипатий, – это исповедание веры переполнено порицаниями и обвинениями против Халкидонского Собора, созванного против Евтихия… Какого вы мнения об Евтихии?” Восточные отвечали, что он еретик и даже ересиарх. “А какого вы мнения о Диоскоре?” – “Он православный”. – “Каким же образом Диоскор принял Евтихия и осудил Флавиана?..” – “Но ведь это было его временное ослепление”. – “Если Евтихий был еретик, – спрашивал Ипатий, – то Флавиан право ли осудил его?” – “Право”. – “А право ли Диоскор оправдал его?” – “Неправо”. – “А если так, то Вселенский Собор был необходим, чтобы исправить неправо сделанное на соборе Диоскора”. С этим согласились восточные. “В таком случае, – спрашивал Ипатий, – почему вы порицаете Халкидонский Собор?” – “Созвание Собора было законно, – отвечали восточные, – но он хорошо начал, да плохо кончил”… Халкидонский Собор, говорили они, вводит новшество – учение о двух естествах, выражаясь о Христе: “в двух естествах”. Ведь и Кирилл говорил: “из двух естеств”, а не “в двух естествах”… Почему, говорили они, не приняты Халкидонским Собором его 12 глав? Ипатий отвечал им, что если они не приняты explicite, то приняты implicite… Восточные продолжали настаивать на том, что они могут представить сочинения Кирилла, в которых он говорит о соединении во Христе Божества и человечества во едино естество. Ипатий отвечал им: “Мы признаем то из сочинений Кирилла, что согласно с его синодиками; а что несогласно, того мы не осуждаем, но не следуем тому как церковным законам»[7]. В ходе дискуссии обнаружилось значительное совпадение позиций православных диафизитов и умеренных монофизитов – последователей Севира Антиохийского. Оно заключалось в солидарном осуждении Евтихия как еретика, в обоюдном признании авторитета святителя Кирилла.

V Вселенский Собор. Роспись Успенского храма Любостинского монастыря, 1402-1405 гг.     

У Юстиниана, наблюдавшего за диалогом, могло сложиться впечатление, что расхождение монофизитов с учением Халкидонского Собора носит терминологический характер, а не затрагивает существа веры и что поэтому монофизиты способны принять Халкидонский орос. Этого, однако, не произошло, хотя дискуссия не была бесплодной, потому что по ее окончании участвовавший в ней с восточной стороны епископ Долихский Филоксен присоединился к православным и принял Халкидонский орос. Его примеру последовало несколько пресвитеров и монахов.

Вскоре, правда, обнаружилось, что у диафизитов нет оснований обольщаться успехом в деле воссоединения монофизитов. В ноябре 533 года Константинополь пережил одно из многих землетрясений, которые выпали на его долю в VI столетии, не самое страшное и всё же погубившее немало жителей столицы и повлекшее за собой значительные разрушения. Перепуганные горожане вышли на улицы с молитвой о спасении и с пением Трисвятого, в которое было включено употреблявшееся у монофизитов прибавление «распныйся за ны». Хуже того, провокаторы из числа приверженцев монофизитства выкрикивали: «Август, сожги томос Халкидонского Собора!»[8].

Юстиниан находился под сильным впечатлением от происшедшего. Развитие событий тревожило его. Оставаясь убежденным приверженцем Халкидонского ороса, он, однако, осознал необходимость дополнительных богословских определений, которые бы исключали возможность истолкования его в несторианском ключе. 15 марта 534 года он издал эдикт, где воспроизводилась христологическая формула скифских монахов, вокруг которой ломались богословские копья в течение 15 предшествующих лет и которая вначале воспринята была им как теопасхитская, как отход от учения Халкидона, – издал, естественно, с тем уточнением, какое он дал в своем эдикте 527 года: «Един от Троицы пострада плотию». С резкой критикой императорского эдикта выступили тогда монахи из константинопольского монастыря акимитов – «неусыпающих». Со своей стороны император обвинил протестовавших акимитов в несторианстве и распорядился выслать их из столицы. С точки зрения несторианствующих критиков – и современных Юстиниану, и позднейших, вплоть до наших дней, – это был отход от Халкидонского ороса: «Так понемногу сдавались позиции Халкидонского Собора», – писал А.В. Карташев[9]. Повод для укора императору за издание этого эдикта находит и В.В. Болотов – в том, что Юстиниан в нем «не говорит ни одного слова о двух естествах во Христе. Таким образом, хотя томос не был сожжен, но и вероучение Халкидонского Собора не было возвещено во всей полноте»[10].

26 марта император издал еще один эдикт, адресованный Константинопольскому патриарху Епифанию и посланный также папе Иоанну II, который взошел на Римский престол в 532 году, после кратковременных понтификатов папы Феликса IV и его преемника Бонифация II, ставшего папой в 530 году. И патриарх Епифаний, и находившиеся в столице епископы, и папа Иоанн не нашли в этом эдикте, повторявшем и подробнее пояснявшем мысли, высказанные в предшествующем указе богословского содержания, ничего противоречащего Халкидонскому оросу. Папа писал тогда императору: «Мы слышали, что ты, движимый своим религиозным рвением, обратился ко всем верным с эдиктом, чтобы защитить апостольское учение от еретических извращений при содействии наших братьев епископов. Поскольку твой поступок находится в согласии с апостольским учением, мы подтверждаем его своим авторитетом»[11].

Икона Единородный Сыне.     

В концентрированном виде содержание обоих эдиктов резюмируется в составленном святым Юстинианом песнопении, которое вошло в состав Литургического чинопоследования, представляя по богословской точности, поэтической выразительности и энергии шедевр христианской гимнографии: «Единородный Сыне и Слове Божий, безсмертен Сый и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся, распныйся же за ны, Христе Боже, смертию смерть поправый, Един Сый Святыя Троицы, спрославляемый Отцу и Святому Духу, спаси нас».

7 февраля 535 года умер монофизитский патриарх Александрии Тимофей III, после чего среди египетских христиан, в значительном большинстве монофизитов, разгорелись споры: крайние, последователи Юлиана Галикарнасского, которые тогда едва ли не преобладали в этой стране, хотели поставить патриархом архидиакона Гайана, в то время как умеренные стояли за Феодосия, диакона и ученика Севира. Благодаря поддержке, оказанной Феодосию императором в надежде на сближение его единомышленников с православными диафизитами и их конечное воссоединение, Феодосий был поставлен патриархом, а Гайан выслан из Александрии, но значительная часть народа и особенно монахов не признала Феодосия своим патриархом, и храмы верных ему общин оставались во время богослужений полупустыми.

Вскоре после этого 5 июня скончался патриарх Константинопольский Епифаний. По предложению Феодоры его преемником был поставлен Трапезундский митрополит Анфим, участвовавший в свое время в богословском диалоге с монофизитами и обнаруживший тогда чрезвычайную открытость по отношению к ним. В среде ревнителей диафизитства он подозревался в тайной приверженности монофизитству. Как бы там ни было, у Феодоры и Юстиниана была надежда, что Анфим и Феодосий Александрийский найдут путь к воссоединению. В этой обстановке в Константинополь счел нужным приехать бесспорный лидер умеренных монофизитов искушенный богослов Севир, и у него сложились самые дружественные отношения с Анфимом. Опасения тех, кто не доверял Анфиму, от этого только укрепились. Из высокопоставленных иерархов первым забил тревогу православный патриарх Антиохии Ефрем, в прошлом государственный сановник, занявший первосвятительскую кафедру Востока после гибели своего предшественника Евфрасия при землетрясении 526 года. Ефрем был популярен в народе; аскет и ученый богослов, он успешно полемизировал с самим Севиром, и, занимая кафедру, которая раньше принадлежала Севиру, он более других сознавал бесперспективность его обращения и опасность, которую несло его сближение с православным патриархом Анфимом. Свою тревогу он изложил в послании, отправленном новому папе Агапиту, который занял Римский престол в 535 году после смерти своего предшественника Иоанна. Случилось так, что в этом же году король остготов Теодат направил святого Агапита в Константинополь с дипломатическим поручением – вести от имени короля переговоры с Юстинианом о заключении мира и прекращении военных действий в Италии. К тому времени в столицу приехал и монофизитский патриарх Александрии Феодосий, вынужденный покинуть свой кафедральный город из-за неприятия со стороны большей части местных монофизитов. Таким образом, в Константинополе тогда оказалось сразу несколько влиятельных иерархов христианского мира.

Папа стал сразу действовать с позиции силы, зная, что император нуждался в его поддержке для успешного ведения войны в Италии; он знал также, что может опереться на патриарха Антиохийского Ефрема, столичных ревнителей диафизитства, прежде всего из монастыря акимитов, которые к тому времени вернулись из ссылки, и взявших их сторону монахов из 67 константинопольских монастырей, обещавших папе помощь в разорении монофизитского гнезда, которое свили противники Халкидонского ороса в столице. Папа заклеймил Севира и Феодосия как евтихианцев, которыми в действительности не были не только они, но даже и последователи его оппонента Юлиана Галикарнасского. Как замечает по этому поводу В.В. Болотов, «степень просвещения на Западе была такова, что там не могли понять разницы между монофиситством и евтихианством»[12]. Более того, Агапит отказался от сослужения с патриархом Анфимом, которого он назвал прелюбодеем за то, что тот перешел с одной кафедры, Трапезундской, на другую – Константинопольскую. Юстиниан, не оставивший надежды на воссоединение по крайней мере умеренных монофизитов, сделал папе выговор в связи с его нежеланием действовать с большей деликатностью. Как видно из папского источника «Liber pontificalis» – трудно сказать, насколько достоверного при своей очевидной тенденциозности, исполненного пиетета по отношению к понтификам, – «конфликт Юстиниана с папой заострился в таком диалоге: “Я тебя заставлю быть в согласии со мной или пошлю тебя в ссылку”, – сказал Юстиниан. “А я, – ответил Агапит, – желал приехать к христианнейшему императору, и вот передо мной – Диоклетиан»[13].

Оценив со свойственным ему здравомыслием сложившуюся ситуацию, император уступил папе. Он убедился в тщетности надежды на примирение диафизитов с хотя бы и умеренными монофизитами. Поступиться же Халкидонским оросом он не мог ни при каких обстоятельствах, убежденный в его правоте и боговдохновенности. Между тем жертвой чрезмерно компромиссной политики по отношению к монофизитам могло стать каноническое общение с Западом, столь необходимое ввиду войны с остготами. Существовала также угроза церковных нестроений в самом Константинополе, где не одни только акимиты были встревожены опасностью со стороны монофизитства, в сочувствии которому подозревался сам патриарх столицы.

Папа потребовал низложения Анфима, и Юстиниан более уже не защищал его. Анфим, не дожидаясь соборного суда, «отрекся от престола, оставив мантию в руках императора Юстиниана»[14]. Собор эндимуса под председательством папы Агапита низложил его с Патриаршего престола, предоставив ему право вернуться на свою прежнюю кафедру в Трапезунд при условии, если он письменно осудит монофизитство и признает решения Халкидонского Собора в их полноте. Анфим заверил императора в готовности выполнить предъявленные ему требования, но затягивал их исполнение и, уйдя в затвор, поселился в тайной келье во дворце Феодоры, «где он, – по словам А.В. Карташева, – прожил никому не ведомый 12 лет в посте»[15]. Его преемником, по предложению императора, был избран выходец из Александрии Мина, носивший характерно египетское имя. 13 марта 536 года папа по просьбе Юстиниана возглавил хиротонию Мины, а 22 апреля святой Агапит скончался в Константинополе после внезапно обрушившейся на него скоротечной болезни. В Риме новым папой был избран Сильверий, тогда же в Новом Риме под председательством святого патриарха Мины состоялся собор, на который вызван был низложенный Анфим, с тем чтобы он оправдался в возводимых на него обвинениях. Найти его, однако, не удалось, и суд над ним состоялся заочно – он был извергнут из сана и анафематствован. Собор заново подверг анафеме Севира и его последователей Петра и Зоара. 6 августа 536 года император своим декретом утвердил соборные определения. Севир, Петр, Зоар, а также скрывавшийся во дворце его супруги Анфим, помимо анафематствования, подлежали изгнанию из столицы, а их сочинения – изъятию. Севир снова удалился в Египет, где написал еще один полемический трактат против диафизитства и, дожив до преклонных лет, умер 8 февраля 538 года.

Очередная попытка преодолеть раскол с монофизитами провалилась, но она не была последней. В ту пору, однако, перед лицом провала усилий восстановить церковное единство Юстиниан принял жесткие меры против монофизитов. От последователя Севира Феодосия, поставленного на Александрийский престол, но находившегося тогда в столице, император потребовал признать Халкидонский орос. Тот, оставаясь хотя и умеренным, но всё же монофизитом, сделать это отказался. И тогда он был низложен и сослан в расположенный невдалеке от Константинополя на берегу Черного моря городок Деркос. Там он не сидел сложа руки, но тайно хиротонисал в епископа египетского города Ифеста монаха Иоанна Теллского. Сделал он это потому, что император запретил епископам, отвергавшим Халкидонский орос, совершать рукоположения, так что для монофизитов, по словам В.В. Болотова, возникла опасность «обратиться в беспоповство»[16].

Из Деркоса Иоанн прибыл в Константинополь, где нашел прибежище во дворце Гормизды, принадлежавшем Феодоре, а затем отправился в путешествие по Азии, Понту, Месопотамии и там тайно поставлял в пресвитеры монофизитов. По распоряжению Юстиниана он вынужден был прекратить свою деятельность и был водворен в монастырь, из которого он, однако, вскоре бежал в Персию. Находясь возле границы, он продолжал рукополагать священников из числа приверженцев монофизитства, приходивших к нему из разных провинций Римской империи. По фантастически преувеличенным сведениям из монофизитских источников, Иоанн совершил 170 тысяч хиротоний. Пресечь опасное для Православия развитие событий взялся патриарх Антиохийский Ефрем, в прошлом комит Востока, человек властный и решительный. Он договорился с властями Ирана о выдаче Иоанна, после чего он был помещен в один из антиохийских монастырей, где вскоре – в 538 году – скончался.

Но попытки создать параллельную монофизитскую иерархию на Востоке на этом не прекратились. На границе римской Сирии и Ирана существовал арабский эмират во главе с Харитом V (по-гречески – Арефой) бар-Габалом из племени хасанитов. И сам эмир, и большинство его подданных были христианами и монофизитами. В 542 или 543 году он нанес визит императору, от которого эмир скорее номинально, чем реально зависел; при поддержке Феодоры он добился санкции на поставление для своего государства двух епископов-монофизитов. В 543 году епископами-монофизитами, находившимися под рукой у августы, были посвящены Феодор – на кафедру в Бостру, а в Эдессу – Иаков, прозванный впоследствии Барадеем, что значит «оборванец»: прозвище происходит от того, что Иаков совершал тайные хиротонии, странствуя по Востоку в лохмотьях, под видом нищего. От низложенного Александрийского патриарха Феодосия, с которым Иаков встретился тайно в Деркосе, он получил поручение ставить не только пресвитеров, но и епископов, о чем, конечно, не было и речи в просьбе Харита, обращенной к императору. Кандидатами в епископы им были подобраны Конон и Евгений. Феодосий сам не отважился рукополагать их, но посоветовал совершить хиротонии в Египте. И вместе с египетскими монофизитами Иаков поставил их: одного – на кафедру в Тарс, а другого – в Селевкию. Затем совершены были и другие епископские хиротонии. Одним из знаменитых ставленников Иакова Барадея стал церковный историк и миссионер, обративший тысячи язычников Сирии в христианство и пользовавшийся за то покровительством императора Юстиниана, Иоанн, поставленный в Эфесс. В 544 году Иаков Барадей вместе с другими монофизитскими епископами хиротонисал патриархом Антиохийским Сергия Черного. Три года спустя он умер, но прошло еще три года, и его преемником был поставлен египтянин по происхождению Павел, которого также прозвали Черным. Так появилась монофизитская сирийская иерархия, прозванная по ее знаменитому основателю Иакову Барадею яковитской, существующая и по сей день. Произошло событие, имевшее серьезные последствия для Вселенской Церкви. Разделение между православными диафизитами и монофизитами только тогда приобрело характер конфессиональный. «Происходившую до того времени борьбу между православными и монофизитами не нужно, – по справедливой характеристике В.В. Болотова, – представлять как борьбу двух Церквей; это была скорее борьба двух богословских направлений или двух философских теорий… Разделения Церквей вовсе не было… Прежде было так: если монофиситам удавалось провести на патриаршую кафедру своего единомышленника, он и оставался патриархом. В Александрии так долго и было, пока Феодосия не удалось вызвать в Константинополь… С другой стороны, если в Антиохии и других местах назначались епископы-диафиситы, то монофиситы не признавали их, но считали это временным несчастьем, не теряя надежды пережить его»[17]. Образование параллельной иерархии, совершенное Иаковом Барадеем, стало печальными рубежом в истории взаимоотношений между православными диафизитами и монофизитами, своего рода началом канонического разделения Церквей. Несмотря на то, что и ранее борьба богословских направлений не раз приобретала ожесточенный характер, но сохранялась еще надежда на примирение и восстановление единства. Впрочем, Юстиниан и тем более его супруга этой надежды не утратили, очевидно, до конца жизни.

Между тем уже в 539 году вместо низложенного Феодосия на Александрийскую кафедру патриарх Мина хиротонисал тавеннисского монаха Павла Престора, который должен был искоренить в Египте монофизитство. Павлу, который прибыл в Александрию в сопровождении воинского отряда, предоставлены были широкие полномочия – смещать не только епископов, держащихся за монофизитство, но и покровительствовавших им чиновников, а также закрывать монастыри, в случае если их насельники откажутся принимать Халкидонский орос. «Натиск, – по словам А.В. Карташева, – был внезапный и грозный. Внешне как будто все покорились… Но это достигнутое с помощью насилия торжество Константинополя над “фараоном” не было прочно»[18]. Для самого патриарха Павла победа над египетским монофизитством оказалась Пирровой. У него вышел конфликт с магистром расквартированной в Египте армии Илией, которому в его противостоянии с патриархом Павлом оказал поддержку диакон из патриаршей канцелярии Псой, за что Павел распорядился бросить Псоя в темницу и подвергнуть его там истязаниям. В результате пыток он умер, а его дети бежали в Константинополь и там доложили об участи их отца. Император Юстиниан не готов был одобрить столь радикальные меры ревнителя Православия, и в Александрию направлена была комиссия во главе с пребывавшим в столице империи апокрисиарием папы Римского Пелагием. Павел был низложен, и вместо него в 542 году патриархом Александрийским поставлен был Зоил, в ту пору диафизит, но позже уклонившийся в монофизитство.

Папа Сильверий избран был в Риме в 536 году по воле остготского короля Теодата. В Константинополе смириться с этим не могли, и хотя само его поставление не было опротестовано, однако решено было при первой возможности вмешаться, с тем чтобы возвести на папский престол другое лицо. Такая возможность представилась после того, как древняя столица империи была отвоевана войсками Велисария, несмотря даже на то, что Сильверий поспособствовал сдаче Рима и поражению готов. Тем не менее Велисарием он, по вероятной подсказке из Константинополя, был обвинен в тайных сношениях с готами, предан церковному суду, низложен и отправлен в ссылку в Патару. Кандидат на ставший вакантным папский престол был подобран святой Феодорой. Это был Вигилий, выходец из римского сенаторского рода, посвященный в диакона папой Бонифацием II в 532 году. Год спустя он приехал в столицу на Босфоре папским апокрисиарием; тесно общаясь с Юстинианом и Феодорой, он снискал благоволение августы. Вигилий обещал ей в случае своего восхождения на папский престол содействовать примирению с монофизитами. После скоропостижной кончины святого папы Агапита в Константинополе он привез его мощи в Рим с надеждой, которую укрепляла поддержка Феодоры, стать преемником усопшего, однако там уже был сделан иной выбор, с которым он, естественно, вынужден был смириться, но уже в 537 году Вигилий был избран послушным императору конклавом на папский престол. В Риме давно уже сложилась традиция избирать папу голосами выборщиков – кардиналов, субурбикарных епископов, пресвитеров, возглавляющих самые важные приходы Рима, и семи диаконов, во главе которых стоял архидиакон.

Исполняя обещания, данные в свое время Феодоре, Вигилий обратился с секретным посланием к Анфиму, к тому времени уже низложенному по обвинению в приверженности монофизитству, и явным, хотя и умеренным монофизитам Севиру Антиохийскому и Феодосию Александрийскому. Этот документ получил, однако, огласку. Два римских диакона Либерат и Виктор, находившиеся одно время в Константинополе, «сообщили… – как пишет В.В. Болотов, – текст этого послания»[19]. Каким образом тайное послание попало в их руки, остается неизвестным. Папа искал примирения с монофизитами и ради этого соскользнул на давно уже обнаруживший свою порочность путь богословских компромиссов: к посланию он приложил исповедание веры, составленное в духе злополучного «Энотикона» Зенона, – факт, подрывающий католическое учение о непогрешимости папы. Поэтому в Риме подлинность этого акта оспаривается. Аргументы в защиту его подлинности не бесспорны, но представляются более вескими, чем доводы противников этой версии, тем более что их позиция подрывается очевидной конфессиональной предубежденностью. Свою способность к двусмысленным актам и заявлениям, свой конформизм Вигилий не раз демонстрировал в последующие годы понтификата.

(Окончание следует.)