Брат мой ангел,
или Удобная концепция

Известно про преподобного Иоанна Колова, что в юности он как-то разгорелся такой ревностью к подвижничеству, что сказал своему брату Даниилу: «Хочу жить как ангел – не заботиться о теле, не есть пищу, приготовленную на огне, не иметь никакого попечения», – после чего разделся и нагой вышел из кельи в пустыню.

Но милостью Божией в ту ночь было очень холодно, и юноша, не стерпев страдания, вернулся и стал просить брата впустить его в келью. Тогда произошел разговор, показывающий, что и святым подвижникам не чужды ирония и сарказм.

– Кто там? – спросил Даниил.

– Это я, твой брат Иоанн. Мне холодно.

– Не обманывай меня, демон! Как смеешь говорить, что ты – мой брат? Разве не знаешь, что мой брат – ангел, что он не заботится о теле?

Тогда Иоанн в сокрушении сотворил молитву и сказал:

– Я – брат твой Иоанн. Ныне я понял, не стерпев холода, что на мне плоть.

– Да, брат, на тебе плоть, и для нее ты должен трудиться о пище и одежде, – ответил Даниил, впуская Иоанна в келью.

***

При начале воцерковления я как-то попала на исповедь к отцу Александру Салтыкову. И мужественно покаялась ему в том, что меня борет гордость. Батюшка устало переступил с ноги на ногу и довольно флегматично ответил:

– Гордость борола великих подвижников, потому что им было чем гордиться. А нас борет скорее глупость.

Конечно, терминологически фраза не безупречна, но ирония имеет на это право. Поистине – несусветная глупость гордиться, будучи в грехах, как в репьях.

Преподобный Иоанн Колов еще мог возмечтать, как будет жить по-ангельски: он с ранней юности ушел в пустыню, годами питался так, как не каждый из нас сможет провести первую седмицу Великого поста, спал мало, трудился много, одевался в самую грубую одежду, подолгу молился днями и ночами. Он хранил мысли и сердце не только от нечистых движений – похоти, зависти, гнева, – но и от праздных, суетных… И он мог подумать, что сумеет жить как ангел!

Но нам, грешным, с чего бы лелеять подобные мечты? А ведь если разобраться, то это совсем, совсем не редкое явление. Сколько суждений церковных людей вдохновляются подсознательным убеждением, что не плоть на нас…

Заговоришь ли с людьми о храмовом благолепии, тут же кто-нибудь сморщится: «Суета сует! К духовной жизни отношения не имеет!»

Неужели? А почему же подвижники составили такое прекрасное богослужение? Зачем святые гимнографы трудились, чтобы придать его содержанию самые совершенные формы? Зачем святые иконописцы вознесли свое дело на такую эстетическую высоту? Разве не потому, что понимали: органы чувств – телесный состав – и с душой связаны, и с духом?

Скажешь ли о том, что кому-то нужна помощь психотерапевта, а в ответ всплеск гнева: «Вы вообще верующие или нет?! Как психотерапевт поможет душе?! Молиться надо и каяться!»

Зачем же великие преподобные отцы рассуждали о трехсоставности человеческого естества? Зачем скорбели о его поврежденности, зачем искали пути облегчить гнет этой поврежденности на людей? Почему Великий Антоний шутил с братией? Почему Типикон называет «утешением» вкусную еду?

Упомянешь ли о благословении священноначалия на карантинные меры – мученически заводит такой «богослов» глаза: «Среди каких маловеров я живу! И какие маловеры мною в Церкви управляют!»

И это говорит современный человек, не умеющий снести и малое страдание! Который при головной боли тотчас пьет обезболивающие, зубы лечит с уколом, операции делает с общим наркозом… Но как доходит до рассуждений о чужих бедствиях, бывающих от болезней, – не плоть на нем! Исключительно дух…

Преподобный Досифей, великий послушник аввы Дорофея, умирая от болезни легких, не мог молиться от страдания, и авва понял это и заповедал юноше хотя бы держать в уме память о Боге. А мы живем без страданий… не потому ли претендуем всё преодолеть силою своего великого духа?

С чего бы?

Подвижники ли? Да полноте! В лучшем случае убиваем время в интернете.

***

Но это – в лучшем.

А вообще-то подобному недопониманию свойственно порождать плоды, прямо противоположные заявленным, – когда христианский подвиг начинает восприниматься чем-то совершенно излишним. Нет-нет, формально вопрос так, само собой, не ставится. По крайней мере поначалу. Однако в самом деле – если не плоть на нас, то зачем нам аскетика? Зачем воздержание, если не плоть на нас? Зачем трезвение, зачем самоограничения? Зачем беречь органы чувств, зачем подвизаться?

Если не плоть на нас, то зачем нам аскетика? Зачем воздержание, зачем трезвение?

И вот вроде бы человек только что смотрел на всех как на заблудших и недостаточно духовных, и вдруг – ррраз: узнаёшь о нем, что он, например, живет в блуде. И знакомые говорят с ужасом: «Как же так? Это же самый ревностный прихожанин / монах / батюшка! Постоянно ходит на службы, регулярно причащается…»

Но на самом деле это еще не ужас. Что тут нового? Все же знают, какая жирная стрелка в схеме по «Лествице» ведет от страсти гордости к страсти блуда. Поэтому то, что «маловеры» и «суетные» людишки не впали в блуд, а он впал, – это не ужас, это закономерность. Ужас же в том, что в этом состоянии человек зачастую не может покаяться. Возомнив, что он – дух, человек как бы отделил себя от своего тела. Тело блудит? Да. Но это не его вина, это «обстоятельства так сложились». А дух его как был возвышенным, так и остался.

Очень удобная концепция – попробуй-ка ухватить дух без тела! Попробуй-ка без тела подвергнуть его состояние критическому анализу. Можно спокойненько совмещать самые подлые поступки с самым высоким о себе мнением.

А с чего бы еще процветали разные «младостарцы»? С того, что всегда найдутся люди, которые скажут: «Ну и что, что лжет?.. и высказывает еретические мысли… и ведет себя вызывающе… и позволяет себе непозволительное?.. Он это делает, потому что нас любит / воспитывает / испытывает… Надо смотреть не на форму, а на дух!!!»

Ну да, на что нам еще и смотреть нашими телесными очами? Сразу на дух, конечно.

***

Недавно довелось порассуждать об особенностях нашего монастырского устава относительно цвета облачений. На Обрезание Господне у нас тоже особый устав о цвете: мы служим в бордовом. По той же самой причине, по какой иконописцы пишут бордовой нижнюю одежду Господа. Это символ человеческой плоти, принятой Им на Себя не призрачно, а истинно, – утверждению этого догмата, по сути, посвящен праздник.

Господь наш пришел на землю во плоти. Не имея греха, Он принял наше естество со всеми последствиями грехопадения для него. Он болел, уставал, тосковал… Он трудился «о пище и одежде». Его обрезали «во осьмый день», и, наверное, Он поплакал. И на Благовещение мы услышим в Апостольском чтении, что Господь сделал всё это, чтобы «во всём уподобиться братиям… потому что, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь» (Евр. 2: 17–18).

Господь пришел на землю во плоти. Он знал, что разделить нашу боль можно только из нашей же плоти

Господь знал, что разделить нашу боль можно только из нашей же плоти, – и не возгнушался ею. Он не посчитал суетой исцелять людей от болезней, не счел низким для Себя подчиняться обрядовым законам и даже народным традициям. Господь вошел в нашем естестве в самую толщу человеческих отношений, где мы притираемся друг к другу, регулярно раня себя и ближних.

А когда мы гордо претендуем быть исключительно духом, то отсекаем себе, по сути, путь, на котором научились бы понимать и разделять чью-то боль.

Никто не восходит сразу к созерцанию Фаворского света, нет! – но прежде должно потрудиться, служа братии. Прежде должно научиться жалеть и самоотверженно покоить ближнего. Научиться радовать его, научиться снимать с него гнет жизни.