Вспоминая московских пастырей

Профессор Московской духовной академии Алексей Константинович Светозарский стоял у истоков создания Сретенской духовной семинарии, в которой преподает историю Русской Православной Церкви. С читателями интернет-портала «Православие.Ru» он делится воспоминаниями о московской церковной жизни 1970–1980-х годов.

– Когда я учился в средней школе, я ходил в храм преподобного Пимена Великого в Новых Воротниках, в районе станции метро «Новослободская» – он был ближайшим к нашему дому. Помню: приходишь в храм и видишь людское море, и что-то издалека доносится. Люди, конечно, напряженно вслушивались, особенно во время проповеди, потому что источников информации в те годы было очень мало. Под сводами этого храма собирались жители не только всех ближайших к нему районов: станции метро «Новослободская», Палихи и Бутырки, района Савеловского вокзала, – но и дальних: Бескудникова, Дегунина, даже Ховрина. Потому что храмы, которые были на окраинах, все маленькие, это бывшие усадебные или сельские очень небольшие церковки, и было их немного. Это церкви во Владыкине, Алтуфьеве, храм иконы Божией Матери «Знамение» в Аксиньине, в районе станции метро «Речной вокзал». Они всегда были переполнены, а потому Пименовская церковь – достаточно просторная и вместительная – очень многих к себе привлекала.

Передо мной встают яркие картины из прошлого. Например, общая исповедь в Великий четверг. Люди стоят рядами, батюшка читает молитвы и говорит слово, присущее этому случаю. Потом идут к батюшке, он покрывает головы епитрахилью и читает разрешительные молитвы, попутно что-то разъясняя, если у человека какие-то глубокие проблемы. Но меня, прежде всего, зачаровывала служба. Я помню богослужение в Великий четверг при таком переполненном храме, что руки невозможно было поднять. Рождество, пасхальные службы… Тогда служил сонм совершенно замечательных наших священников. Настоятелем был протоиерей Димитрий Акинфиев, ныне покойный. Служили отец Владимир Диваков, отец Василий Бланковский, отец Владимир Еремин. Служили ныне покойный протодиакон Сергий Громов, покойный протодиакон Сергий Голубцов – он еще был церковным краеведом, бытописателем и историком, у него своеобразные и очень интересные труды. Вот тот состав, который я застал. Мы радовались всем батюшкам, радовались тому, что они есть, что они с нами общаются, говорят проповеди. Как-то особенно к этому храму я прилепился, хотя в студенческие годы посещал разные храмы.

Отец Александр Егоров

Архимандрит Иннокентий (Просвирнин)

С момента моей женитьбы Пименовский храм стал нашим семейным приходским храмом: там я венчался, там крестили моего сына. В 1988 году настоятеля отца Димитрия Акинфиева перевели служить в Хамовники, а отца Николая Петрова, настоятеля хамовнического храма, – в Пименовский. Это произошло неожиданно. Издалека батюшки были очень похожи, так что прихожане не сразу заметили: храм переполнен, издалека плохо видно… И только когда стали подходить к кресту, тогда и узнали об этом перемещении.

Храм святителя Николая в Хамовниках

Отец Димитрий был удивительным человеком. Он сын священника Александра Акинфиева, пострадавшего в годы гонений; священником был и его дядя. Отец Александр был крестьянским сыном, у него не было ни богословского образования, ни высшего светского, но он очень любил богослужение и был предан Церкви. Рукоположился где-то в 1920-е годы в Рязани; служил он, кстати, недалеко от Сретенского скита, в селе Печерниковские Выселки. В 1937 году его арестовали. Только на склоне дней отец Димитрий узнал подробности смерти своего батюшки: ему показали следственное дело. Отец Александр, уже находясь в лагере, был осужден вторично, потому что пел церковные песнопения накануне праздников и вокруг него группировались верующие люди, то есть он оставался пастырем даже в таких скорбных обстоятельствах. Ему вынесли второй приговор, и он был расстрелян. Осталась матушка с тремя детьми безо всяких средств к существованию. Храм в Выселках не закрывался, и отец Димитрий, еще мальчиком, начал там работать за всех: за истопника, за пономаря – воспитывался в церковной среде. Мать всегда напоминала ему, что его отец священник. Когда же он поступал в 1946 году в возрожденные духовные школы, то так и написал: хочу продолжить дело погибшего отца. Его сокурсниками были архимандрит Кирилл (Павлов); протоиерей Валентин Радугин – церковный педагог и настоятель храма Сергия Радонежского в Рогожской слободе; ныне покойный Марк Харитонович Трофимчук – профессор Московской духовной академии и регент одного из академических хоров. Сначала занятия шли в Новодевичьем монастыре, потом духовные школы перебрались в Лавру. Удивительную любовь к своей альма-матер они пронесли через всю жизнь, и, уже будучи священником, отец Димитрий всегда с большой любовью поминал своих наставников. В очень зрелом возрасте отец Димитрий был привлечен к преподавательской деятельности и несколько лет проработал в МДА и С. Он благословил меня поступать в духовную школу, дал характеристику. Позднее мне довелось вместе с ним преподавать, хотя я даже мысленно не дерзал именовать его своим коллегой – для меня он всегда был отцом Димитрием. Особое уважительное отношение к нему было и у других членов нашей академической корпорации.

– Что было главной чертой отца Димитрия Акинфиева как пастыря?

Протоиерей Димитрий Акинфиев

Было у него и особо внимательное отношение к чтению в церкви: не дай Бог кто-нибудь ошибется – высмеет, «двойку поставит». Он строго оценивал, кто как читает, поэтому читали все внимательнейшим образом.

Отец Димитрий служил во многих храмах: одно время, недолго, – в храме Петра и Павла около Яузских ворот, потом в храме Петра и Павла в Преображенском – этот храм был снесен, и сейчас его восстанавливают. Там была кафедра митрополита Николая (Ярушевича), которого отец Димитрий глубоко почитал и обязательно поминал на Николин день зимний. Служил на Болгарском подворье (в храме Успения в Гончарах), в церкви Пимена Великого… Люди за ним переходили из храма в храм, но, я повторяю, никакой экзальтации, чрезмерного обожания не было – этого он никогда не поддерживал. Совершенно удивительное ощущение бывало после исповеди у него. Я не знаю, чем это объясняется, никаких особых слов не говорилось, но вот ощущение было какое-то особое. Отец Димитрий умел сподвигнуть человека к покаянию, к откровенности, при этом никогда не углублялся ни в какие подробности. Подробности его не интересовали, он как бы утешал человека.

Он никогда не возвышался, не выделял себя, был со всеми единым, но при этом каждый понимал, что ты – это ты, а он – отец Димитрий. И дело здесь не в иерархии. Младшие собратья называли его «батей» – это одно из уважительных именований, все равно что древний авва. Такой у нас был капитан, наш кормчий. Мог, конечно, и рассердиться, не без этого. Бывало, не знаешь, как подойти к нему, – такой сердитый. Но через службу, через богослужение как-то все миром разрешалось. Отношения с людьми всегда были очень патриархальные, неформальные. Провинился человек – вроде надо уволить, а куда он денется, куда он пойдет? Нет, говорит, не надо. Хотя от снисходительности была масса минусов, потому что за некоторые участки церковной жизни отвечали люди, на которых нельзя было положиться. Но это была живая жизнь, с покаянием, со взаимным прощением. Вообще хамовнический храм был удивительный, мы его называем народным храмом, всесословным, а костяк, когда мы туда пришли, составляли бабушки, и притом еще весьма крепкие. Это были те, кто из деревень приехал в Москву, строил метро, возможно, даже скрываясь от каких-то своих неприятностей, от властей. И вот они, тогда еще молодые девушки, искали себе храм, духовного окормления. Была и интеллигенция, еще старого закала, которая хранила все хамовнические предания.

– Каких еще священнослужителей вы помните?

Протоиерей Тихон Пелих

Конечно же, отец Иоанн (Крестьянкин), человек, рядом с которым реально ощущаешь, прошу прощения за избитость фразы, действие благодати. Такие же ощущения от общения с отцом Кириллом (Павловым). Но это встречи эпизодические, я никогда не был их духовным чадом. В нашем народе есть тоска по высокому идеалу. Мне приходилось наблюдать, как люди, увидев на телеэкране отца Николая Гурьянова, плакали просто потому, что он есть. И люди эти отнюдь не были «жутко верующими», как говорят порой в народе; их общение с Церковью можно охарактеризовать скорее как эпизодическое, но тем больше поразил меня этот факт. Конечно, святыми все быть не могут, но мне очень хотелось бы, чтобы каждый вступающий на путь пастырского служения помнил еще и о том, что собственного разочарования в личности пастыря люди этому пастырю едва ли простят.

– Какие впечатления у вас остались от времени перестройки?

– О перестроечном времени у меня остались очень противоречивые воспоминания. Пожалуй, самая определяющая ассоциация – наперсточники, «разводящие лохов» на привокзальной площади («Кручу-верчу, денег выиграть хочу…»). И, конечно, политические наперсточники, вещавшие с высоких трибун… В «сухом остатке» – распад великой державы и миллионы соотечественников, русских людей, брошенных нами за пределами теперь уже не столь и необъятной родины. Многие из людей моего поколения все чаще задумываются об этом, если их, конечно, интересует что-то, кроме материального благополучия или карьерного роста, хотя куда уж там расти, если большая и, полагаю, лучшая часть жизни уже прожита. И это – медицинский факт.

Но тогда мы были молоды, а поэтому – счастливы. Встречали любовь, создавали семьи, радовались детям. Много говорили и много спорили. И не о том, кого куда назначили решением Синода, не о том, кто «залетел», а кто «пролетел». Проблемы решались глобальные! Послушать бы сейчас эти былые споры-разговоры!..

Полагаю, что об этом времени надо говорить особо, тем более что, похоже, перестройка – явление перманентное, как мировая революция по теории Троцкого. Будет у нас и перестройка-2. Похоже на то. А потому мне бы хотелось вновь вернуться к временам доперестроечным, к началу 1980-х годов.

Удивительное ощущение возникло, когда открылся Данилов монастырь. Это был настоящий прорыв. Когда там начались восстановительные работы, люди приходили по субботам и трудились. Потом была трапеза, в каком-то временном помещении, по-моему, под Троицким собором; потом шли на богослужение. Очень многих поражала служба и, конечно, личность первого наместника – это нынешний владыка Евлогий (Смирнов). В Москве до этого не было монастырской службы, была только приходская, а здесь и напевы, и распорядок, и уставные чтения, продолжительность самого богослужения – все другое. Мужчины стояли справа, женщины слева, никакого движения по храму. И такая деталь: стояли вдоль стены лавки, на чтении кафизм можно присесть, потому что больно долго. Кованые подсвечники, иконы, стилизованные под Древнюю Русь… Это был настоящий осколочек Древней Руси.

Архимандрит Даниил (Сарычев)

– Архимандрит Тихон (Шевкунов) как-то привозил отца Даниила на службу в Сретенский монастырь, в воскресенье, на позднюю литургию, и когда отец Даниил вышел после службы, то прокричал на весь храм: «Мне так нравится ваш хор, прекрасный хор; наверное, лучше нет». За трапезой долго разговаривал, видно было, что от души.

– Да, значит, ему понравилось. Он не стал бы говорить, если бы не понравилось, а вот если душа поет и хочется поговорить о чем-нибудь для спасения души, то он мог долго говорить и рассказывать. У него непростая жизнь: он начинал как стремившийся к монашеству, был в послушниках, ушел в мир, потом опять вернулся в монастырь. В нелегкие времена сохранил верность Церкви, верность традиции. Многое знал по собственному опыту, и нам, нашему поколению, рассказывал о новейшей церковной истории, свидетелем которой сам был. Конечно, никаких политических выпадов не делал, никакой декларируемой оппозиционности – это снизило бы градус его повествования. Была просто история патриарха Тихона, и все становилось ясно без каких-то комментариев.

– Многие знакомые с вами священники говорят, что если вы пройдете по центру Москвы, то сможете остановиться у каждого храма и что-то про него рассказать.

– Да, есть такое увлечение… В советское время мы этим жили. Ведь храмы были обезображены, перестроены или закрыты. Но они были, и нам хотелось узнать о них. А можно ведь ходить всю жизнь мимо храма и никогда не зайти внутрь. Я не забуду 1980-е годы, когда стали распахиваться двери храмов. Начиналась реставрация, передача и возвращение храмов. Двери, которые, казалось, навсегда заперты, вдруг открывались. Помню первую службу и освящение храма Живоначальной Троицы в Останкине. Сохранились росписи, иконостас, как будто этот храм никогда не закрывался. Было удивительное чувство.

А интерес к истории храмов проснулся в детстве благодаря бабушке, которая была москвичкой «с дореволюционным стажем», и отцу, который не был коренным москвичом, но глубоко вошел в московскую жизнь. Они пробудили во мне интерес к старой Москве. Потом самостоятельно стал искать книги, старые московские путеводители. Было неизвестно, такой-то храм есть или нет, я ехал и смотрел. Так началось мое вхождение в Москву. Я убежден: будешь знать, если полюбишь, но если будешь стараться просто запомнить, выстроить в голове схему, забудется все. Только если ты что-то любишь, то это обязательно запоминаешь на всю жизнь, а для деталей есть специальные справочники. Источников информации тогда было очень мало. Мне сейчас часто хочется посадить наших семинаристов на голодный информационный паек, как было в советское время. Иоанна Златоуста мы брали читать на ночь, как берут популярный роман. Я, помню, читал те тома, в которых шесть слов о священстве и слова на низвержение царских статуй. Читал всю ночь, а утром уже надо было возвращать – это было строгое правило, потому что желающих было много. Эти слова на всю жизнь врезались в память. А сегодня стоят на полках книжки, и порой грустно становиться, когда гляжу на их корешки: неужели я вас никогда не прочту? Не хватает на все времени. Впрочем, они стоят и греют душу. Слава Богу за все!