О попе и мерседесе

Александр Богатырев

- Ну какой ты священник, когда ты все время унываешь! – говорил ему секретарь епархии, объясняя очередной отказ рукоположить его во пресвитера.

- Я не унываю. Я печалюсь, - тихо отвечал дьякон.

- Печалишься. А ты не печалься. Смотри орлом. Владыка не любит мямлей. Печалюсь… Тоже мне, «рыцарь печального образа». Ты можешь себе представить Дон Кихота с кадилом?!

Конечно, причина отказа в священстве была не только в печальном зраке дьякона Виктора. А печалиться ему было отчего. Сколько он себя помнил, поводов для радости в его жизни было немного. Он был внуком репрессированного профессора. Дед его озеленял южные степи лесополосами и угодил на просторы ГУЛАГа по доносу одного из своих коллег. Его обвинили в отравлении колхозного стада. Навет был нелепым, но это не помешало грозным дядям осудить его на 10 лет за «вредительство». Слава Богу, он выжил, вернулся домой и даже был восстановлен на родной кафедре. Но его любимый ученик, женившийся на его дочери, бросил ее вместе с полугодовалым сыном, как только узнал об аресте тестя. Так что Виктору не удалось испытать отцовской любви. Мать его - Вера Сергеевна - так и не вышла во второй раз замуж. В их профессорской квартире (прадед и прапрадед тоже были профессорами) семье Нечаевых оставили две комнаты, а в отобранные три вселили три семьи. Новые сожители в количестве 16-ти человек пламенно возненавидели бывших хозяев. Чего только не натерпелись мать и бабушка Виктора, став «жиличками» коммунальной квартиры. Бабушка скончалась еще до войны. Она с великим трудом переносила унижения и издевательства властей и соседей. Виктора соседские дети нещадно били. Как только он оказывался в коридоре, все двери мгновенно распахивались и трое мальчишек с двумя девчонками выскакивали, как бесенята из коробки и начинали лупцевать его, приговаривая: «Советская власть вас не добила, так мы добьем. Ишь буржуи. Две комнаты на двоих».. . Конечно, это не дети придумали …

Вере Сергеевне редко удавалось придти на помощь сыну. Она работала на полторы ставки в районной поликлинике. Витя после школы шел прямо домой, если не нужно было заходить в библиотеку сдавать прочитанные книги. Он читал в своей комнате, но время от времени нужно было, все же, выходить в коридор. Чуть ли не каждый вечер Вера Сергеевна, открывая входную дверь, видела одну и ту же картину: сын, прижатый к стене, закрывает лицо руками, а трое или пятеро отроков с отроковицами, расталкивая друг друга, пинают и бьют его кулаками. Она бросалась навыручку. Зверята со смехом и визгами разбегались по своим логовам, выкрикивая угрозы и обещая продолжить прерванную экзекуцию. Это, однако, не мешало матерям этих детей обращаться к Витиной матери, когда их жестокие сорванцы подхватывали какую-нибудь болезнь. Вера Сергеевна безо всяких упреков принималась лечить заболевших, хотя очень часто ей хотелось своими руками задушить эти злобные создания.  

– Мама, не лечи их, - просил Витя.

- Не могу. Я врач, - отвечала Вера Сергеевна, прижимая его к сердцу, целуя и стараясь утешить. – Терпи, Витенька. Господь терпел, и нам надо терпеть. Они исправятся. Им же самим от их злобы одно мучение.

- Ну, да, мучение! Они хохочут и радуются.

- Это не радость, а болезнь души. Рано или поздно они поймут это.

- Поймут… Когда добьют меня.

- Терпи, мальчик. Господь сказал «В мире скорбны будете».

Но терпеть было очень трудно. Особенно, когда под глазом, появлялся багровый синяк, и одноклассники предлагали такой же поставить под другим глазом «для красоты и симметрии».  

Ситуация изменилась, когда из лагеря вернулся дед. Долгое пребывание в среде урок кое- чему научило «гнилого интеллигента». Увидев, что вытворяют соседские дети с его внуком, он вызвал на разговор их родителей и сумел сделать так, что Витю оставили в покое. Но если коридорные избиения прекратились, то во дворе и в школе его время от времени, все же, бивали.

А бивали за то, что он учился на одни пятерки, не играл вместе со всеми ни в войнушку, ни в футбол, не курил и не сквернословил. Все свободное время проводил за книгой. В 14 лет свободно читал в подлиннике Гете и Шиллера. Но главное – по воскресеньям с матерью ходил в церковь. А уж за это сама партия требовала строгого наказания.

В университет Виктор поступил без блата. Дед его скончался, и замолвить слово за него было некому. Да и не было особой нужды. В то время еще принимали за знание, а не за мзду. Сокурсники Виктора уважали. У него появились друзья. Университет он закончил с красным дипломом, поступил в аспирантуру и через 3 года защитил кандидатскую диссертацию. Его труды по лесным биоценозам публиковались в зарубежных ботанических журналах. А в перестроечные годы ему даже удалось выступить на нескольких международных конференциях за пределами России.

Научная карьера удалась. Мизерное жалование его не очень огорчало. Уезжать из России он не собирался, хотя получил приглашения из нескольких немецких университетов. Мать его была хорошей хозяйкой и умела довольствоваться немногим. Ее собственной пенсии и денег сына и в самые трудные годы хватало для сносной жизни. Она даже выкраивала средства для помощи родственникам, бедовавшим в провинции.  

Беда была в другом. Виктор никак не мог жениться. Он был застенчив и робок, а с девушками терялся до такой степени, что лишался дара речи и краснел, как, если верить поговоркам, краснели некогда девицы.  

Ему было тридцать, когда из Саратова приехала приемная дочь племянницы Веры Сергеевны Мария. Она поселилась у них и стала прекрасной помощницей во всех хозяйственных делах. В медицинский институт она не попала, но поступила в медицинское училище. Вера Сергеевна, выйдя на пенсию, продолжала врачебную практику. Но только, в отличие от своих коллег, открывавших платные клиники и консультации, лечила людей бесплатно. От клиентов не было отбоя. Их поставлял духовник Веры Сергеевны. Некоторые лекарства она готовила вместе с Машей. Использовала травы и минералы. Рецепты этих лекарств хранили в их семье более двух веков. Денег даже за лекарства Вера Сергеевна не брала. Таково было ее послушание. Лишь тортики и конфеты позволялось оставлять в благодарность за труды. Да иногда исцеленные пациенты дарили Вере Сергеевне цветы, духи или бутылочку «Кагора». Так что в семье Нечаевых началась «сладкая жизнь». К тому времени их коммуналку расселили. Остался лишь спившийся ровесник Виктора. Вера Сергеевна его подкармливала и даже стирала его рубашки. Этот сосед был самым жестоким в детстве.

В последние годы Вера Сергеевна почти каждое утро стала ходить в церковь. Для этого нужно было лишь перейти дорогу и пройти через небольшой сквер. Маша часто сопровождала ее. Перед сном они втроем читали вечернее правило.

Как Виктор с Марией стали мужем и женой, они через 20 лет не могли точно припомнить. Полтора года они жили под одной крышей. Маша считала его своим троюродным братом и относилась к нему по-братски. Но в один прекрасный вечер знакомая инокиня, часто навещавшая Веру Сергеевну, завела разговор о том, что Виктору давно пора жениться. Десять лет, на которые он был старше Марии – великое благо: муж должен быть старше жены. А, коли нет кровного родства, то надо срочно пожениться. И они послушались. Расписались по-тихому – в комнате ЗАГСа, где выписывают свидетельства о браке без депутата и марша Мендельсона. Это им устроила та самая инокиня. Зато венчание было торжественным и даже богатым. Венчал их духовник Веры Сергеевны. А один из ее клиентов организовал в собственном ресторане такую свадебную трапезу, что приглашенные гости сразу заподозрили Веру Сергеевну в том, что деньги она все-таки с «богатеньких» брала. Брак оказался не по-современному плодотворным. Через семь лет у них было пятеро детей. Прокормить такую команду было непросто. Слава Богу, в их приходе наладили передачу детских вещей и колясок от выраставших детей народившимся. С прокормом было сложнее. Виктор по выходным дням стал алтарничать и читать Шестопсалмие и Апостол в соседнем храме. Ему доставалось кое-что с кануна, да настоятель – духовник Веры Сергеевны подбрасывал небольшие суммы. Голодать не пришлось. Через год пребывания в чтецах настоятель предложил ему рукополагаться. Для начала в дьяконский чин, а через некоторое время и во священство. И Вера Сергеевна, и Маша были очень рады такой перспективе. Мать давно мечтала о том, чтобы Виктор стал священником. Сам он об этом подумывал, но как-то не конкретно.

- Хорошо бы, да уж больно недостоин. Да и людей плохо понимаю. Сейчас с такими проблемами   обращаются к священникам, что и опытным старцам трудно в них разобраться, - объяснял он настоятелю свою нерешимость. На что тот отвечал:

- Ты этого не бойся. Думаешь, я вникаю во всю географию греха, в которую меня каждый день погружают. Главное, понимать, что греховно, а что нет. А детали лучше не знать. Я не позволяю мне рассказывать подробности всяких гадостей. Прерываю, а то с ума можно сойти. Нужно не потворствовать греху, но и не налагать на грешников бремена неудобоносимые. А то ведь не поможешь им, а вконец добьешь. Народ у нас больной. Его жалеть нужно. Целый век во мраке без Бога ходим. Душа у тебя чуткая, добрая. А это главное. И молишься ты усердно. Будешь молиться – Господь откроит тебе духовное зрение. Все будешь видеть. И все понимать. Ты не лентяй. Трудись – и Господь все устроит.

Диаконом Виктор стал без особых трудностей. А вот дальнейшее движение застопорилось. Дьяконов в городе было много. Но в некоторых храмах старались обходиться без них. В штат какой-нибудь церкви попасть было сложно. И Виктор кочевал меж трех храмов, где ему позволяли служить. Но происходило это нерегулярно. То подменит уходящих в отпуск, то заболевших. У его благодетеля штат был переполнен. Но он все равно позволял ему служить. Все знали о его многочадстве и жалели его. Неожиданно скончался настоятель. Его рекомендации много значили, и секретарь епархии обещал не тянуть с рукоположением Виктора. Но случилась незадача. На трапезе в кафедральном соборе по случаю престольного праздника правящий архиерей был необычайно весел. Он похвалил соборных священнослужителей за прекрасную службу и замечательную трапезу и со смехом рассказал о своем последнем архиерейском разъезде. В одном из храмов, в каких-то пятидесяти километрах от города, у настоятеля нет ватерклозета. Это же дикость в двадцать первом веке! Нужно не только шагать в ногу с современностью, но и обгонять во всем светских людей…

- На мерседесах? – проговорил дьякон Виктор. Произнес он это тихо, но владыка услыхал и замолчал. Секретарь «сделал страшные глаза».

- Ну вот, - обратился архиерей к секретарю, - наверно, он хочет, чтобы я ездил на «Запорожце».

- Простите, владыка, - испуганно забормотал Виктор. – Я совсем не вас имел в виду. Вчера прочитал статью о «попах на «мерседесах»… Он запнулся.

Владыка пристально глядел ему в глаза. - И что же?

Виктор почувствовал, что сейчас расплачется. Действительно, и что же? Он не понимал, как сорвалась у него эта дурацкая реплика, и что он имел в виду. Кто его дернул за язык? Он такой стеснительный, съязвил архиерею. Как это могло произойти? Он ведь никогда, никому не говорил дерзостей. И причем тут мерседесы, когда владыка говорил о сортирах и необходимости быть современными? Нет, тут не обошлось без нечистой силы. Но как это объяснить, когда сам не понимаешь, что произошло? И вдруг он вспомнил, что в епархии был лишь один «мерседес» у владыки. Все понимали, что остальным езда на «мерседесах» не по чину. Состоятельные протоиереи ездили на БМВ и на японских машинах. Виктор хотел сказать, что упомянутая им статья была дерзкая и несправедливая. Писалась она по заказу врагов Церкви. Но начал он не с того. А закончить вразумительно не сумел.

– Я подумал, что нам нельзя давать поводов для критики. Ведь не нас критикуют, а Церковь, -пробормотал он и понял, что говорит совсем не то. Лучше бы и вовсе не оправдывался.

- Простите, владыка.

-   В голове у него гудело. Сердце билось часто, словно он пробежал несколько верст без передышки.

Владыка продолжал молча пристально смотреть на него. Секретарь поднялся из-за стола и, ухмыльнувшись, произнес:

- Вот мы и не будем давать поводов критиковать Церковь. Мы подождем с твоим рукоположением. А то, глядя на тебя, народ подумает, что у нас все такие умники.

Всю ночь Виктор беседовал сам с собой, пытаясь сочинить внятное объяснение происшедшего конфуза. Но ничего путного так и не придумал. Бес попутал, да и только. Но валить все на бесов было никак нельзя. Владыка очень не любил, когда поминали рогатых товарищей и пытались собственные проделки объяснить их кознями. Надо же было такому случиться! Ведь его участь практически была решена. Оставалось только ждать назначения даты рукоположения. Владыка любил образованных людей. И Виктор ему в первую встречу понравился: ученый, из хорошей семьи. С корнями. Секретарь ему тоже мирволил. Это он пригласил его на эту трапезу и даже просил сказать тост. Да такой, чтобы все увидели, что в его лице епархия обретет ценного иерея. И вдруг такое…    

На следующий день он позвонил секретарю, но тот, услыхав его голос, швырнул трубку.

Что делать? Виктор написал секретарю и архиерею письмо, но прочитав его, понял, что извинения его глупы и неубедительны.

О том, что произошло на архиерейском обеде, он не стал рассказывать ни жене, ни матери. А через неделю пришло уведомление о том, что штат лаборатории, в которой он продолжал работать, сокращен. И это сокращение касается его лично. Директор института – большой либерал и, по его признанию, гностик - открыто поносил Православие и нелицеприятно говорил о высоком начальстве, зачастившем в храмы Божии. Узнав о том, что его сотрудник стал диаконом, он прилюдно заявил, что не позволит превращать научное заведение в «поповский притон». Так и сказал. Но повода уволить Виктора долго не находил, пока не пришел приказ о сокращении штатов. Виктор мог бы воспользоваться своим многочадием (у него уже было шестеро детей) и восстановиться на работе по суду. Но он не стал этого делать. Знакомые помогли ему устроиться сразу в две школы, где он стал преподавать биологию. Делал он это очень хорошо. Сам составил лекции. Ученики с большим интересом посещали его уроки. Удивительно, поскольку другие предметы они не жаловали. Это были не элитные школы. Обыкновенные районные. Со всеми прелестями реформенного безобразия: с сокращением уроков истории и литературы, зато с введением секспросвета под видом невиданной доселе валеологии.

Директор с завучем одной из этих двух школ никак не могли понять причины внезапной популярности биологической науки, пока не пришел донос: «Учитель Нечаев (он же диакон Виктор) на своих занятиях критикует теорию Дарвина и рассказывает сказки о сотворении Мира Богом. Для доказательства приводит мнения ученых, таких, как Паскаль, Ньютон и прочих, веровавших в Бога и бывших богословами. Он также знакомит учеников с трудами современных деятелей науки - академика Раушенбаха и профессора Тростникова, доказывающих бытие Божие, и в занимательной форме ведет религиозную пропаганду».

Побывав на уроках отца Виктора, директор одной из школ пришел в восторг и пригласил замечательного педагога заниматься индивидуально с его внуком. Лекции же попросил откорректировать: «Ты обезьяну не трогай. Это для них святое. Теорию эволюции не громи, а рассказывай о разных взглядах на происхождение человека» - попросил он.

Несколько активно не православных родителей пообещали пожаловаться в городской отдел образования, если директор не «наведет порядок». На общем родительском собрании, где отца диакона обвинили в том, что он в явочном порядке без разрешения ввел в школе религиозную дисциплину, отец Виктор напомнил, как в их школе уже опробовали «пилотные проекты» по развращению детей и оболванивания их американскими сектантами. Тогда никто из родителей не протестовал и доносов не писал.

После этого собрания на отца Виктора написали донос в епархию и из одной из школ его уволили. Владыка разбираться с ним не стал, а секретарь по телефону приказал дьякону вести себя так, чтобы у архиерея впредь не было нужды знакомиться с его очередными подвигами.

После этой отповеди Виктору стало понятно, что о священническом сане не может быть и речи. Жилось его семейству непросто. Вырастали дети, росли и потребности. Но Господь и на этот раз призрел на бедного диакона. Его пригласил служить по выходным, без включения в штат замечательный батюшка. Храм его находился на кладбище. А такие храмы не знают кризисов. В те годы смерть разила своей косой с особым усердием. Кладбищенским священникам и дьякону Виктору отдыхать не приходилось. Его и в будние дни приглашали служить. Наступившее относительное благополучие смущало Виктора. Старший сын постоянно подтрунивал над ним: «На жмуриках поднялись». В переводе с жаргона музыкантов, игравших на похоронах, это означало: «На покойниках богатеем». Богатства отец Виктор не нажил, да и длилось это благополучие недолго. И этот настоятель вскоре ушел в мир иной, а новый объявил отцу Виктору, что ни на одном кладбище с дьяконами покойников не отпевают.

Снова начались для семейства Нечаевых трудные дни. Умерла Вера Сергеевна. Сладкая жизнь закончилась. Тортики и конфеты исчезли. Отца Виктора приглашали служить все реже и реже. Школьные заработки были скудны. Но тут старший сын – Владимир, став студентом финансового института, неожиданно был принят бухгалтером в престижную фирму. Жалование ему положили изрядное. Он перевелся на вечернее отделение и стал кормильцем многочисленного семейства. К тому же Мария, кроме работы в больнице, начала по просьбе клиентов Веры Сергеевны готовить «фирменные Нечаевские» мази и травяные сборы – эффективные средства от многих недугов. Но, в отличие от покойной свекрови, подвига нестяжания она на себя брать не стала. Скромную плату все же назначала. Благодарные клиенты зачастую давали и больше просимого.

Скончался и правящий архиерей. Секретарь куда-то исчез. Но и при новом владыке Виктора рукополагать не спешили. Он «не глядел орлом», да, к тому же, еще конфуз на том злочастном архиерейском обеде оброс небылицами. Новому владыке отец Виктор был представлен, как «критикан, не уважающий начальство». Одним словом – крамольник и, чуть ли, не протестант. Однажды при прежнем владыке отец Виктор случайно обнаружил знание немецкого языка. Из Германии приехала делегация протестантских епископов, а, приставленный к ним переводчик не знал церковной лексики. Отец Виктор спас положение. Целую неделю он сопровождал немецких гостей и переводил их беседы на различных встречах со священнослужителями и церковной общественностью. Владыка остался им очень доволен. Вот бы когда поспешить с рукоположением. Но отец Виктор наивно полагал, что теперь архиерей сам решит, что ему пора стать священником. Но о нем забыли. Зато вспомнили о его знании немецкого после того самого обеда. Говоришь по-немецки – значит уже наполовину протестант. «Хендэ хох!» да и только.

И все же дьякон Виктор стал иереем! Семерых детей даже в священнических семьях не часто встретишь. Каждое лето возникала проблема: где проводить каникулы. Дачи у Нечаевых не было. И вдруг позвонили из клуба православных родителей и предложили отправить пятерых младших в лагерь, расположенный на берегу большого озера. Этот лагерь находился в соседней епархии и опекал его местный архиерей. В первую очередь принимали детей из многодетных семей и семей священников.      

Отец Виктор обрадовался. Приглашение получили так же его матушка и он сам. Матушка – на должность фельдшера, а он – педагога-воспитателя. А через некоторое время к ним присоединилась и старшая дочь Люба. Она накануне закончила регентские курсы. Вместе с матушкой они быстро собрали из детей священников хор, и когда на открытие лагеря приехал архиерей, встретили его таким замечательным пением, что владыка в шутку предложил им по окончании сезона идти к нему петь в кафедральном соборе. Владыке понравился не только хор, но и все, что приготовили к его приезду. На этой архиерейской трапезе судьба отца Виктора сложилась не в пример удачнее, нежели на предыдущей. Духовник лагеря попросил его сказать тост. Сильно волнуясь Виктор произнес дежурное приветствие. Он помнил, что ему лучше при архиереях держать язык за зубами. Но владыка этого ему не позволил. Узнав о том, что отец Виктор кандидат наук и школьный преподаватель, он стал расспрашивать его о том, как можно организовать учебный процесс в православной гимназии. Ответы отца Виктора владыке понравились.

- А почему вы диакон? – спросил он. – Наверно голос уникальный?

- Да нет, голос у меня посредственный. – И Виктор рассказал о том, как оконфузился и прослыл «начальствоненавистником и протестантом». Рассказал он это смешно, и владыка долго смеялся. А через неделю в лагерь прикатил архиерейский автомобиль, но без хозяина. Шофер сообщил, что машина прислана за отцом Виктором.

На следующий день во время воскресной литургии дьякон Виктор наконец-то был рукоположен во пресвитера и еще через день отправлен в монастырь, где ему предстояло отслужить сорок литургий. Наставлял его восьмидесятилетний игумен Корнилий, прослуживший Господу Богу более полувека. Он проявил поистине отцовскую любовь к молодому иерею. За полтора месяца пребывания в монастыре на Виктора было пролито столько любви, что она с лихвой покрыла недостаток того, что он мог получить от родного отца. В первую неделю отец игумен подолгу говорил с молодым священником обо всем: как нужно относиться к политике, ко греху, к человеческим слабостям. Он провел генеральную исповедь. Отец Виктор вспоминал все, начиная с раннего детства, что порой всплывало в его памяти и мучило совесть. Рассказал он и о том, как его били дети. Но это была скорее жалоба, а не исповедь. Отец Корнилий неожиданно надолго остановился на этих болезненных для Виктора эпизодах и стал подробно о них расспрашивать.

- А ты-то сам как относился к этим детям?

- Что вы имеете в виду? Как можно относиться к тем, кто тебя регулярно избивает?

- По-разному. Можно возненавидеть их, а можно попытаться понять, за что тебя бьют.

Виктор задумался: – Как-то было не до раздумий. Поводов я не давал. Я не дразнил их, не придумывал обидных кличек. Просто не общался с ними и не обращал на них внимания.

- Так может быть в этом дело. Ты испытывал к ним ненависть?

- Да. Очень сильную.

- И никогда не пытался установить с ними контакт? Пригласил бы к себе в комнату, предложил бы какую-нибудь игру…

- Нет, батюшка. Мне и в голову такое не приходило. Я старался прошмыгнуть поскорее мимо, если мне удавалось.

- От деда с матерью ты, наверно, слыхал о том, что гегемон отнял у вас три комнаты и пользуется вашим добром?

- При мне они, насколько помню, об этом не говорили. Но я знал это. Комнаты им отдали со всем нашим имуществом. Мама даже не могла получить бабушкину шубу и одежду, потому что она осталась в шкафу, который соседи не отдавали. Не вернули нам ни картин, ни мебели. Особенно было жалко книг. Соседи их не читали, а продавали в букинист.

- Значит, ты с пеленок знал, что живешь во вражеском окружении и относился к соседям, как к врагам?

- Пожалуй.

- Но ведь дети остро переживают, когда их не любят и презирают.

Об этом Виктор никогда не думал. Однажды Вера Сергеевна хотела пригласить маленьких соседей на его день рождения, но он устроил истерику и сказал, что убежит из дома, если она это сделает. Он, действительно, ненавидел их и мечтал о каком-нибудь взрослом заступнике, который бы регулярно делал с ними то, что они проделывали с ним. Вот и получается, что он был таким же злым мальчиком, только у него не получалось проливать эту злость, как у них. Отец игумен показал Виктору то, что он носил в душе всю жизнь и даже не догадывался о том, что в этом нужно покаяться. Да, он был зол и мстителен в душе, желал обидчикам зла.

- А ты не пробовал молиться о них? Нам Господь заповедовал молиться о врагах наших.

- Ну, это, батюшка, высший пилотаж. Редкие взрослые на такое способны, а дети…

- Я знал и детей, которые молились о тех, кто арестовывал их родителей. Конечно, это, как ты выразился, высший пилотаж. Но христианство – это и есть самое высокое, что даровано человеку Господом. Нам нельзя «парить нызэнько». Самосожаление и вражда на образ Божий делают бесполезной молитву. Мы ведь перед причастием слышим: «Прежде примирись с обижающими тебя». Господь молился за распинавших Его.

Все это Виктор знал с детства. Но лишь во время этой беседы почувствовал, что слова Евангелия обращены к нему лично. Отец Корнилий так просто объяснил ему причину его постоянного угнетенного состояния: не прощение обид и нереализованное желание отомстить. А также жалость к самому себе и презрение к ближним. Отсутствие любви, настоящей христианской любви –великая беда. И Виктору придется поработать над своей душой. Без любви из него не получится настоящий священник. А что такое любовь? Любил ли он кого-нибудь? Мать, конечно, любил. Но это был скорее инстинкт, а не высокое чувство. Он даже не был уверен, что любит свою жену. Они как-то обошлись без всего того, что так мучает в молодости. Не было никаких приступов страсти, не было ни томления, ни ожидания чего-то неведомого и прекрасного. Есть ли в нем готовность пожертвовать ради нее жизнью или чем-то очень дорогим?

Отец Корнилий долго сидел молча, словно давая возможность Виктору поговорить с самим собой и увидеть, то, мимо чего всю жизнь проскальзывало его внутреннее зрение.

- Проси Бога, чтобы Он «дух прав обновил во утробе твоей» и чистоты сердца проси, но и сам себя блюди.

В тот же вечер отец игумен дал ему молитвенное правило. Монастырскому люду было приказано не замечать его: монахиням не обращаться ни с какими разговорами и ни с какими просьбами. Он не позволил ему исповедовать их. Это был очень ценный запрет. Виктору было необходимо побыть в тишине и мире. Это был первый опыт тихого, безмолвного жития. И он дал плоды.

Прошло несколько дней, и вдруг во время литургии Виктор почувствовал никогда ранее не испытываемый восторг. Такой же восторг он испытал во время следующего служения. Сердце его трепетало от радости. Оно наполнилось любовью. Конечно, это была любовь. Он сразу узнал ее. Это о ней говорил ему отец игумен. Наверно, по его молитвам Господь дал ему почувствовать, что это такое. В его душе тихо разгорался сладкий огонь. В этом пламени сгорели обиды, недовольства, страхи, недоуменные вопрошания к близким и самой жизни. Он любил всех. И если бы к нему подошли его обидчики из детства, он бы расцеловал их, как самых дорогих и близких людей. Несколько дней он проходил в этом радостном состоянии, боясь, что оно вот-вот прекратится. Но оно продолжалось почти до самого окончания его монастырской стажировки. Иногда чувство восторга было так сильно, что он начинал бояться, как бы душа его не покинула тело и не улетела к Тому, перед Чьим престолом он дерзнул предстать. Он даже дышать стал с острожностью: ему казалось, что не воздухом наполняются его легкие, а Духом Святым. Он чувствовал приятный жар в ноздрях и легкое головокружение. Об этих ощущениях он боялся рассказать своему наставнику: а вдруг скажет, что это прелесть и прикажет не обращать на них внимания. Да еще подскажет, как от них избавиться. А ему так не хотелось от них избавляться. Но эти ощущения очень скоро прекратились. Восторг же он продолжал испытывать за каждой службой. В теле его появилась необыкновенная легкость. Он буквально порхал вокруг престола и по амвону. Он и внешне изменился: перестал сутулиться. В глазах исчезла не покидавшая его всю жизнь печаль. Он с удивлением рассматривал в зеркале свое лицо и не мог поверить в то, что такое возможно.

- Пожалуй, скоро орлом начну глядеть, - усмехался он, вспоминая науку секретаря теперь уже соседней епархии.

Игумен видел его состояние и радовался за него. Но восторг покинул отца Виктора, как только он оказался на месте назначения. Это был военный городок, переставший быть таковым. Воинскую часть расформировали. Большая часть уволенных военных разъехалась, а оставшиеся, вместе с потерявшим работу обслуживающим персоналом и гражданскими пенсионерами, пребывали в унынии и хроническом безделии. Летом и осенью жили лесом: грибы да ягоды, и круглый год - рыбалкой. Рыбачили не все, но пьянствовало не только мужское население, но и большая часть женского. Несколько жительниц этого городка написали в епархию письмо. Это был крик коллективной души. Писали о том, что народ погибает от пьянства и невозможности найти работу. Смысл жизни и сама воля к жизни у многих утеряна. Нужно срочно прислать грамотного священника для просвещения народа. Владыка уже присылал в этот городок троих кандидатов, но те, увидев, что церкви нет, да и с паствой негусто, отказывались выполнять волю владыки. Лишь один служитель алтаря продержался здесь три месяца, а потом сбежал, затерявшись где-то на просторах Малороссии.

Отец Виктор отказаться не посмел. О строительстве храма речи не шло. Под церковь отдали здание бывшего клуба. В этом был какой-то промыслительный смысл. Большевики храмы либо взрывали, либо устраивали в них склады и клубы. Здесь же получилось наоборот. Да к тому же храм был назван в честь Новомучеников Российских. Их отец Виктор почитал сугубо. Один из его дедов был расстрелян, другой провел в лагере10 лет.

Под храм была приспособлена половина клуба. В другой отцу Виктору предстояло организовать себе жилье. Между двумя частями клуба просторное фойе с закутком для книжной лавки и отгороженным помещением для воскресной школы и трапезной. Места для начала предостаточно. Только заполнять его было некем. На службы приходили даже не все активистки, составившие прошение об открытии церкви. На воскресной службе не всегда можно было насчитать десяток благочестивых старушек. Престол уже был освящен при предыдущем священнике. Хлипкая фанерная перегородка, отделявшая алтарную часть, всякий раз при открытии Царских врат и дьяконских дверей ходила ходуном, норовя завалиться на престол. Нужно было срочно укреплять ее. Пришлось отцу Виктору освоить премудрость столярного дела. Все попытки его прихожанок упросить кого-нибудь из мужчин поработать в храме оказались безуспешными. За короткое время отец Виктор познакомился с родным народом, вернее, с той его частью, для которой Церковь оставалась прежней карикатурой, нарисованной большевиками: сборищем обманщиков и эксплуататоров, сидящих на шее трудового народа. Отца Виктора трудно было заподозрить в эксплуататорских замашках. Весь городок знал, как он добывает пиломатериалы для церкви, как сам строгает и пилит, стучит молотком и красит вместе с детьми облупленные стены бывшего клуба. А потом с женой и потомством идет в лес, запасаться на зиму грибами. Слава Богу, год выдался урожайным. Они успели собрать бруснику и клюкву, насушили около четырех килограммов грибов. Тех рублишек, которые вносили в церковный корван прихожанки, едва хватало на хлеб. Правда, на кануне – поминальном столике - иногда появлялись целлофановые мешочки с картошкой и прочими дарами огородов. Но не скудный паек огорчал отца Виктора. Трудно было пробудить в народе веру и понимание того, что Церковь необходима человеку для спасения. Здесь, к его удивлению, успели поработать еретики. Странно было слушать отставного подполковника советской армии, повторявшего душегубительные   выдумки свидетелей Иеговы и злобные тирады в адрес Православия. На единственном собрании бывших военных отец Виктор произнес проникновенную проповедь. Он напомнил отставникам, что в их дивизии было семь кавалеров ордена Александра Невского. Рассказал им коротко житие этого великого святого и молитвенника за землю Русскую. Убедительным оказался пассаж о том, что настоящие воины российские по сути своей являются воинами Христовыми, поскольку защищают землю, обильно политую кровью славных православных воинов и новомучеников. Офицеры слушали по-разному. Одни даже аплодировали ему, когда он закончил речь. Другие уходили, не дослушав ее окончания. Но даже те, кто слушал его со вниманием, в храм не спешили. Урожай оказался скудным. Лишь два очень пожилых офицера время от времени стали приходить на службы.

В школу отца Виктора поначалу не пустили. Там заправляли жены офицеров.   Но ему удалось привлечь в союзницы двух учительниц. Они стали добиваться разрешения начать преподавание основ православной культуры. Им позволили, но только со следующего года. Районный отдел образования приказал не только составить курс и прислать его для экспертной оценки, но и расписать каждый урок буквально по фразам.

Проблем на новом месте оказалось много. Дети отца Виктора, начавшие ходить в местную школу, упросили вернуть их обратно в город. Над поповичами и поповнами издевались все, кому не лень. Отец Виктор не забыл своего счастливого советского детства и, несмотря на несогласие матушки Марии, отправил их домой под надзор старшего сына. В городе верующими детьми уже никого не удивишь. С собой он оставил двух младших и стал заниматься с ними сам. Добиться разрешения на такую дерзость было непросто, но в районе решили, что лучше «оставить поповичей с попом, чем подвергать современных детей воздействию в их среде религиозной пропаганды». Матушка все же решила, что оставлять детей одних в городе нельзя и отправилась вслед за ними. Приезжала она на выходные к службе. Они с дочерью были единственными певчими и чтицами. Эти еженедельные поездки на автобусе (сто восемьдесят километров в одну сторону) были и утомительны и дороги. И снова Господь помог. Во время одной из поездок матушка познакомилась с женой хозяина автобусов, совершавших междугородные рейсы. Узнав о том, в каком положении оказалась семья отца Виктора, эта сердобольная женщина упросила мужа перевозить их бесплатно. На новом месте это было первое свидетельство людской доброты. А потом до самого нового года пошла полоса испытаний. Сначала отца Виктора избил внук самой активной прихожанки бабы Пани – Вовка по кличке Шалый. Он был наркоманом и пьяницей и отбирал у нее пенсию, пока в поселке не появилась церковь и священник. Баба Паня перевела пенсию на счет храма за вычетом коммунальных услуг. Она устроилась к отцу Виктору стряпухой и кормилась вместе с ним и теми, кто оставался после службы на трапезу. Трат у нее никаких не было. Она была рада, что избавилась от «презренного металла». Но ее внук был не рад. Поздним вечером, когда отец Виктор возвращался после соборования умиравшей прихожанки, Вовка подстерег его у храма и бросился на него с бранью, выкрикивая, что тот «обманом выудил у его бабки пенсию». Он несколько раз ударил отца Виктора в лицо и, пообещал убить его, если он не вернет ему бабкины деньги. Баба Паня сама заявила в милицию на своего внука. Он ей рассказал, как обошелся со священником. Но отец Виктор на предложение следователя написать заявление на хулигана ответил отказом: Бог ему судья.

А вскоре подожгли храм. Слава Богу, в ту ночь отец Виктор никак не мог уснуть – все думал, как же ему пробудить народ. Он сидел у окна при выключенном свете и вдруг увидел яркую вспышку. Одновременно послышался звон разбиваемого стекла. Он вскочил и через несколько секунд оказался в храме. По полу растекалась горящая лужа. Запах бензина ударил в нос. Отец Виктор замешкался лишь на мгновение. Он бросился к сваленной в углу груде старых пальто и костюмов. Их привезла какая-то женщина для раздачи неимущим. Желающих получить ношеную одежду оказалось немного, зато в эту критическую минуту они пригодились. Отец Виктор схватил несколько тяжелых драповых пальто. Одно бросил на огонь, другим стал сбивать пламя, а другими накрывать растекающиеся огненные струйки. Он прыгал по расстеленным пальто, затаптывая огонь, и вскоре все было кончено. Лишь смрадный дым ходил клубами, гонимый сквозняком из разбитого окна. Виктор включил свет. Проводка оказалась целой. Да и площадь пола, поврежденного огнем, была невелика. Не бодрствуй он в эту ночь – может быть, не только церковь сгорела, но и они с матушкой и дочкой.

Отец Виктор подошел к разбитому окну, выглянул наружу, и чуть ли не нос к носу столкнулся с искаженной от злобы физиономией Вовки Шалого.

- Ну, поп, ты и в огне не горишь… Придется тебя мочить…

Он плюнул на снег и, громко матерясь, быстро зашагал прочь.

Через час приехали пожарные, за ними два следователя. Отец Виктор больше устал от объяснений, чем от тушения пожара. Следователям он сказал, что никого не видел и никого не подозревает. Те собрали осколки бутылки, в которой был «коктейль Молотова», но, как потом выяснилось, отпечатков пальцев получить не удалось. Отцу Виктору не пришлось поспать ни ночью, ни днем. Весь день в бывший клуб заходил народ. Бурно обсуждали происшедшее. Догадок о том, кто это устроил было немного. Грешили на молодых сатанистов – их в городке было полтора десятка – все дети офицеров. Подозревали нескольких бомжевавших товарищей, но, почти все были уверены в виновности Вовки Шалого. Он по пьяной лавочке рассыпал угрозы в адрес «попа» повсюду. Ни одна бутылка не была выпита этим разбойником без того, чтобы не помянуть отца Виктора. Поджог церкви, к удивлению многих, взволновал население городка и сделал отца Виктора героем дня. Бывший клуб наполнился шумной публикой, как когда-то при советской власти при подготовке к голосованию или в преддверии Новогоднего концерта.   Несколько человек: из них половина была мужского пола - занялись уборкой. Два офицера, иногда появлявшихся на службе, быстро вставили стекло в пострадавшее окно. Откуда-то появились ковры и ковровые дорожки. Ими застелили не только прожженные участки пола. Их хватило на добрую половину храма. Кто-то принес занавески. (До этого служили с не зашторенными окнами). Даже горшки с геранью появились на подоконниках. Былой советский энтузиазм охватил многих. Человек тридцать даже остались на службу. Но, правда, хватило их на пол-часа. Отец Виктор с грустью наблюдал, как народ один за другим исчезает за дверьми, пока в церкви не остались верные старушки с двумя ветеранами.

Жена с дочкой в ту ночь даже испугаться не успели по причине крепкого сна. Вечером они вместе с отцом Виктором пели и читали на всенощной. Когда Люба начала читать Шестопсалмие за окном раздался странный звук, похожий на сирену. Он, то усиливался, то ослабевал. Отец Виктор снял фелонь и епитрахиль и в одном подряснике вышел на крыльцо. Снаружи никаких сомнений по поводу того, что это был за звук, не осталось. Это был волчий вой. Волк был где-то недалеко метрах в трехстах. Отец Виктор, еще в студенческие годы, бывая на практике, нередко слышал, как воют волки. Но у этого была какая-то необычная палитра. Слышалась тоска и одновременно угроза покарать какого-то неведомого за эту тоску. Отец Виктор поднял голову и посмотрел на луну. Говорят ведь, что волки воют на луну. Было полнолуние. Серебряный диск с несколькими темными пятнами походил на кричащее от ужаса женское лицо. Отец Виктор долго не мог оторвать глаз от лунного диска, пока не услышал, как дочь громко прочитала «Слава Тебе, Боже!». Это означало, что чтение «Шестопсалмия» завершилось.

Он поспешил вернуться. Надо же, недавно, говоря по телефону с приятелем, на вопрос «как жизнь?», он ответил, что иногда хочется волком взвыть.

Пока отец Виктор стоял на крыльце, глядя на луну, с озера возвращалась компания рыбаков. Они, как и положено в зимнюю пору рыбакам, для сугреву приняли некоторое количество самогонной водки. Подходя к бывшему клубу, они увидели батюшку, стоявшего на крыльце с задранной к небу головой и издающего жуткий вой. Батюшка их не заметил и очень скоро ушел. По странному совпадению в тот же миг волк перестал выть. Рыбаки, (а это были местные отставники со своими городскими друзьями) опешили: «Это надо же! До чего батьку довели! Он уже волком воет». Дойдя до дому одного из рыбаков, жившего без семьи в трехкомнатной квартире, они принялись разделывать рыбу и стали обзванивать друзей, приглашая их на уху. Было принесено немалое количество согревающих напитков, и под уху и под очень серьезные тосты господа отставные офицеры решили, что «так обращаться с человеком, хоть он и поп, негоже».

- Что мы, не русские люди?!

- Русские! У нас даже шесть кавалеров ордена Александра Невского в полку.

- Семь. И не в полку, а в дивизии.

Некоторое время поспорили, а потом, как и положено серьезным людям, «вынесли решение» и даже выбрали ответственного за его исполнение. Решили батюшке помогать. Для этого надавить всей оставшейся мощью на районные власти и добиться разрешения на строительства настоящего храма. Одному батальонному командиру, чей сын разбогател на торговле лесом, постановили заставить наследника раскошелиться и дать денег на проект храма и на начало строительных работ. И другому (тоже батальонному) командиру было поручено выявить всех разбогатевших детей их коллег и обязать их скинуться на храмовые нужды. В тот же вечер участники этого «схода за ухой» набросали в шапку, кто сколько мог. С этой шапкой они всей компанией не поленились добрести сквозь начавшуюся пургу до бывшего клуба и вручили сбор опешившему от неожиданности отцу Виктору.

А потом началась настоящая священническая жизнь. Как говорится, только поворачивайся. Суток на все дела катастрофически не хватало. Эта, казалось бы, несерьезная сходка перевернула всю жизнь поселка. Дети офицеров послушались отцов. Был открыт особый счет, и довольно скоро набралась сумма, с которой можно было начать работу. Землю под храм не просто выделили, а дали самый замечательный участок: на берегу озера в сосновом бору за пределами городка. На него претендовали и большие начальники, и крутые братки. То, что участок отдали под церковь было явным проявлением милости Божией.

После Пасхи решили начать рыть фундамент. Трудностей с бумагами было немало, но в какой-то момент нашелся нужный человек – военный юрист, взявший на себя все труды с документами. Он согласился стать старостой и выполнять роль ходока на законном основании. Народ решил: строить, так строить, да так, чтобы всю округу украсить. Проект храма достался бесплатно от благодетеля – родственника одного из жителей городка –замечательного архитектора. Храм был задуман в древнерусском стиле. Он напоминал Ильинский храм в Ярославле. С шатровой колокольней, но без изобилия декоративных деталей. По неведомой причине этот проект не понравился заказчику. А отец Виктор был от него в восторге.

Все эти хлопоты совпали с началом Великого Поста. К радости отца Виктора в храме появились новые лица. Но именно Великим Постом прокуратора постоянно мурыжила отца Виктора по поводу поджога. Вовка Шалый по-пьянке похвастал кому-то, что это он поджег церковь. От отца Виктора требовали, чтобы он рассказал лишь о том, что Вовка избил его и грозился убить. Этого было достаточно для долгой посадки. Но отец Виктор не стал давать никаких показаний. Он письменно заверил, что никаких претензий к Вовке не имеет.

На Благовещение произошла история, крепко озадачившая отца Виктора. После службы к нему подошла под благословение дама в короткой норковой шубке. В ней без труда угадывалась жена нувориша. На обеих руках поблескивали в золотых перстнях бриллианты и сапфиры. Она как-то уж больно долго не поднимала головы, целуя благословившую ее руку, а потом тихо попросила исповедать ее. Отец Виктор стал просить ее придти в другой раз. Праздник. Народ ждет трапезы. Но она вдруг разрыдалась: «Нет, батюшка сейчас. Иначе, я, может, не приду».

Отец Виктор благословил трапезу и приказал начинать без него. Гостью он тоже пригласил отобедать с народом, но она отказалась: - Я долго Вас не задержу.

Они подошли к аналою. Отец Виктор хотел набросить ей на голову епитрахиль, но она попросила подождать. С большим усилием она сняла с правой руки перстень с большим бриллиантом и положила его рядом с крестом и Евангелием.

- Простите, батюшка, мою мать Валентину. Она украла этот перстень у Веры Сергеевны – вашей мамы. И меня за все простите.

Она подняла заплаканные глаза и долго жалобно смотрела в глаза изумленного отца Виктора. Он узнал ее. На густом слое тонального крема остались бороздки от слез, а под ними видны были крокелюры глубоких морщин. Это была Лена - нежданная гостья из его безрадостного детства. девчонок.  

- Я Вас, батюшка, била, потому, что любила. Любила, можно сказать, с пеленок. А вы не обращали на меня внимания. Проходили, как мимо вешалки из резного дуба, что стояла в прихожей. Помните эту огромную вешалку для пальто с вырезанными мордами и разными фруктами? Мне казалось, что она из какой-то страшной сказки. Это была вешалка, на которую вешали пальто еще ваши деды и прабабушки. Вы с Вашей мамой казались мне тоже людьми из той самой сказки: страшной, таинственной, ужасно интересной. И мне так хотелось, чтобы Вы эту сказку мне рассказали. Но меня для Вас не существовало. Я была пустым местом… Вот за это я Вас била. Простите.

Она опустилась на колени и громко стукнулась лбом об пол. Отец Виктор наклонился, чтобы поднять ее, но вместо этого он тоже встал на колени и поклонился ей.

- Прости меня, Лена, - сказал он и почувствовал, что еще мгновение - и он не сможет сдержать слез. Он поднялся и быстро пошел в алтарь.

- Ты в первый раз назвал меня по имени, - услыхал он.

Когда он вернулся, Елены в церкви не было. На аналое рядом с перстнем лежал толстый конверт с жирной надписью красным фломастером «на храм».

А в день празднования Входа Господня в Иерусалим у крыльца бывшего клуба кто-то оставил белый «мерседес». Это было так некстати: автомобиль мешал выходу из храма. Отец Виктор спросил прихожан: «Не знают ли они, кто хозяин?» В храме хозяина не оказалось. «Мерседес» оставался у крыльца до самого вечера. Отец Виктор долго ходил вокруг него: «Вот папуасы! Полное неуважение к храму!» Он в сердцах пнул ногой колесо. Раздался громкий вой противоугонного устройства. Прошло немало времени. Машина гудела и истошно то выла, то пронзительно вякала, но хозяин не объявлялся. Отец Виктор дернул дверную ручку и увидел, что в нее вставлен ключ. Он отпер дверь. На сиденье лежал пакет. На нем красным фломастером было написано «Отец Виктор, это вам». В пакете оказались документы на автомобиль и доверенность на его имя.

Слава Богу, «мерседес» был не новый. По документам ему было 9 лет.