К 10-летию Сретенской духовной школы
Беседа с профессором протоиереем Владиславом Цыпиным

– Отец Владислав, какое образование вы получили? Как в советское время вы пришли к вере? Расскажите про ваши студенческие годы.

– Высшее образование я получил на филологическом факультете МГУ. Учился там в 60-е годы. Думаю, что уровень образования, которое мы тогда получали, был достаточно высок. По крайней мере, до сих пор оно остается моим гуманитарным фундаментом.

Я родился не в атеистической семье, хотя слишком приукрасил бы, если бы сказал, что семья была чересчур церковная. Но, во всяком случае, иконы дома были, несколько молитв я знал с детства, крещен был в младенчестве. Однако полноценного религиозного воспитания не получил. И у меня потом был постепенный процесс воцерковления. Если студенческие годы я в храм приходил время от времени, только по большим праздникам, то в более поздние годы, взрослея, стал регулярнее посещать богослужения, исповедоваться и причащаться.

– А что этому способствовало?

– Не могу сказать, что были какие-то толчки, хотя я много прочитал христианской литературы. Но не в школьные годы. А вот на первом курсе университета прочитал Новый Завет. Ко времени окончания университетского обучения я прочитал всю Библию, может даже несколько раз. А затем читал больше религиозных философов, чем святых отцов. Читал труды славянофилов – Хомякова, Кириевского, затем – священника Павла Флоренского, философа Бердяева… Мне были известны тогда лишь имена святых отцов, а читать их я стал позже. Тогда же я стал участвовать в церковной жизни. С внешней стороны – как подобает православному христианину, а о внутренней стороне мне судить трудно.

– Вы были просто прихожанином?

– Да, никаких приходских обязанностей я не имел. А что касается профессиональной церковной деятельности, то первый опыт мой связан с тем, что я делал переводы для Издательского отдела Московской Патриархии. Эти были переводы статей. Но тогда же я перевел и две книги. Одна из них опубликована как приложение к «Истории Русской Церкви» митрополита Макария – это «История русских монастырей» Игоря Смолича. Но тогда эти переводы предназначались не для публикации, а для внутреннего пользования, ими пользовались митрополит Питирим и издательские сотрудники. Это было начало 80-х годов. А с 1984 года я начал преподавать в Московских духовных академии и семинарии.

– А когда и почему вы решили пойти учиться в семинарию?

– Здесь надо уточнить: сначала я стал там преподавать. Путем самообразования я тогда уже сумел получить некоторые знания по истории Русской Православной Церкви, особенно XX столетия. Тогда я и начал преподавать историю РПЦ синодального периода и XX века. Правда, в первом семестре я еще преподавал и русский язык. Впрочем, это не моя специальность, хотя я и закончил филологический факультет, но по специальности германистика.

– Расскажите про ваши семинарские годы.

– У меня не было студенческих годов в семинарии, я просто в течение года сдал экзамены экстерном за полный курс семинарии и за два года ­– академии. После этого состоялась защита моей кандидатской диссертации.

– То есть вы за три года получили семинарское и академическое образование?

– Да. Но, тем не менее, у меня остались хорошие воспоминания о семинарии тех лет. Самое главное отличие, что абитуриенты тех лет, когда поступали в семинарию, делали гораздо более ответственный выбор. Говоря метафорически, они сжигали за собой мосты, чего не происходит в наше время, когда поступают в семинарию. Они были постарше: средний возраст абитуриента был за двадцать, почти все без исключения служили в армии и они делали сознательный выбор. Безусловно, они были людьми более зрелыми и ответственными, но уровень их общего образования был низок. Хотя среди абитуриентов встречались талантливые личности, обладающие большой эрудицией. Приходили в духовные школы и люди с высшим образованием и даже с учеными степенями, основательно начитанные в святоотеческой литературе. Но средний уровень был ниже теперешнего. Вероятно это связано с тем, что большинство абитуриентов были выпускниками сельских школ Украины.

– Батюшка, а почему был такой большой процент поступающих с Украины?

– Это связано с тем, что в послевоенные годы церковная жизнь на Украине не была разрушена до такой степени, как в России. Там и в худшие времена во многих селах оставались действующие храмы. И во многих семьях дети получали христианское воспитание. Другое дело, что многие семьи были обращены из униатства.

– А пользовались ли вы шпаргалками?

– Возможно, но уж точно не систематически, и особых навыков в их изготовлении у меня нет.

– А как вы относитесь к тому, что ваши студенты пользуются шпаргалками?

– Я отношусь к этому, конечно, негативно. Но, с другой стороны, понимаю, что человек, изготавливая шпаргалку, может чему-то и научиться.

– Почему для преподавания вы выбрали именно каноническое право и историю РПЦ?

– Историю РПЦ я не выбирал, просто выяснилось, что в этой церковной дисциплине я наиболее сведущ. А преподавание канонического права мне было поручено ректором МДАиС архиепископом Александром. Он не объяснил мне причину своего решения, но у меня есть предположение. Моей кандидатской работой была большая статья о границах Церкви, которая писалась для юбилейного сборника «Богословских трудов». А потом она уже защищалась как кандидатская работа. В догматической части этой статьи я опирался гораздо больше на каноны, чем на богословские работы. Именно в них я увидел солидную опору для рассуждений о границах Церкви. Возможно, такой мой подход и подтолкнул руководство академии к мысли поручить мне преподавание канонического права, когда образовалась вакансия.

– А вы готовились к этому предмету?

– Да, я основательно готовился, отчасти до начала семестра, а потом тщательно готовил лекции весь первый год преподавания.

– Были ли у вас наставники по каноническому праву?

– В академии не было, потому что этот предмет был вакантным, его никто не преподавал. Но, тем не менее, у меня был предшественник, с которым я беседовал по поводу канонического права – это профессор протоиерей Валентин Радугин. Но ведь и преподаватели других дисциплин тоже ориентируются в каноническом праве. Это ведущие профессора академии Михаил Степанович Иванов, Константин Ефимович Скурат, Алексей Ильич Осипов, их советами и рекомендациями я активно пользовался. Конечно же, я пользовался еще и литературой. Это и дореволюционная литература, например лекции профессора С.В. Троицкого, которые издавались в Сербии на сербском языке, когда он был в эмиграции. Но в послевоенные годы он приезжал в Москву и читал здесь курс лекций.

– А как вы стали преподавателем духовных школ? Может что-то или кто-то способствовал этому?

– Я сам не искал преподавания в духовных школах. Но был там один студент последнего курса академии, который уже преподавал. Тогда была принято, чтобы академисты-выпускники читали лекции в семинарии. И он меня порекомендовал. Но я думаю, сказалось и то, что я уже делал переводы как внештатный сотрудник Издательского отдела Московской Патриархии.

– А как вы попали в Сретенскую духовную семинарию?

– По просьбе ректора семинарии архимандрита Тихона (Шнвкунова), с которым я был знаком задолго до того, как пришел в семинарию.

– Расскажите поподробнее о знакомстве с отцом Тихоном.

– Впервые я его увидел на одной богословской конференции в 80-х годах. Тогда он был еще мирянином Георгием Шевкуновым, еще молодым человеком. Но его выступление было твердым, компетентным, он уверенно отстаивал свои тезисы. Я не помню содержания его выступления, помню только его характер. Затем я с ним встречался в различных ситуациях, потому что духовенство Москвы, это круг лиц, хорошо знающих друг друга. Отец Тихон принадлежит к тому кругу московского духовенства, с которым и я соприкасаюсь в разных обстоятельствах.

– А когда вы пришли в Сретенскую семинарию? С момента ее открытия?

– Нет, я пришел не сразу, а только через несколько лет после открытия семинарии.

– Расскажите про ваши первые впечатления о семинарии.

– Мое первое впечатление о Сретенской духовной семинарии было весьма положительным. Это хорошо благоустроенная школа, в которой о студентах хорошо заботятся. И здесь гораздо больше возможностей, чем в Московской духовной семинарии, где семинаристов больше и они не такие ухоженные. Еще я обратил внимание на преподавательский состав. Радикальных перемен в образовательном процессе я не заметил, ведь преподавание дело сугубо индивидуальное, тут многое зависит от самого преподавателя, многие преподносят даже одинаковый материал по-разному.

– Расскажите про первый выпуск, чем он вам запомнился?

– Здесь выпускники намного раньше, чем в МДС, защищали свои дипломные работы. И потом защита происходила обстоятельно, с предзащитой. Это мне показалось опытом, заслуживающим заимствования другими духовными школами.

– Что вы можете сказать о наших студентах, какие вы замечаете плюсы и минусы? Чего им не хватает?

– Об этом нелегко говорить, потому что студенты разные. Хотя средний уровень студента СДС сопоставим со средним уровнем учеников МДС. Но поскольку здесь студентов меньше, то и диапазон различий ниже. Это в МДС, где на каждом курсе по 100 человек, способных и малоспособных насчитывается большое количество, но там больше и студентов, склонных к подвижничеству.

– Если сравнивать МДС и СДС, какие различия вы видите?

– В СДС учиться легче, здесь нет такой перегруженности аудиторий, библиотечного зала, общежития. Здесь более комфортные и благоприятные условия.

– Некоторые утверждают, что это плохо сказывается на наших студентах.

– Возможно. Некий элемент избалованности присутствует. Хотя я не берусь быть строгим судьей, мне сложно непредвзято судить об этом.

– А то, что ученики МДС живут в более суровых условиях, как-то влияет на них успеваемость?

– Им труднее учиться. В помещении, где они живут, одновременно присутствуют около двадцати человек, поэтому им труднее сосредоточиться на чтении, кто-то в это время разговаривает, поет или молится вслух. Но, с другой стороны, такие суровые условия закаляют личность.

– Чего не хватает нашим студентам?

– Не могу обобщенно сказать. Не хватает всем разного. Я мог бы только сопоставить нынешних студентов со студентами советской эпохи. Повторяю, тогда в семинарии учились более сложившиеся личности, с более твердыми и ясными убеждениями. Но это не значит, что я сторонник отодвинуть время поступления и поднять возрастной ценз. Есть сейчас такая точка зрения, что принимать в семинарию надо только отслуживших в армии или имеющих иной практический жизненный опыт. Я лично думаю, что это не совсем правильно, потому что с точки зрения образовательного процесса учиться лучше без перерыва, переходя со школьной скамьи на студенческую. Это более естественный и правильный путь.

– Почему?

– Это с точки зрения обучения, получения знаний. Но, что касается формирования личности, то тут могут быть другие подходы, и жизненная школа делает человека сильнее. Хотя она все равно неизбежно у каждого человека бывает. В любом случае житейские трудности у каждого студента еще будут.

– Каким критерием надо руководствоваться при рукоположении – зрелостью личности? А кто эту зрелость должен оценивать?

– Здесь ничего нового сказать невозможно, потому что самые важные вещи очевидны. Твердая сознательная православная вера, отсутствие канонических препятствий, положительные нравственные качества… Ведь бывает, что у ставленника канонических препятствий нет, но и христианской жизнью он не отличается. Кроме того, должно быть пастырское призвание, которое по-разному проявляется. Но именно для приходского священника исключительно важной особенностью является умение общаться с людьми. Потому что бывают образованные батюшки-молитвенники, которые не умеет общаться с людьми. И, на мой взгляд, таким людям более уместно другое служение в Церкви – монашеское, например, или иное, в мирянском звании.

– А что вы скажете о современной системе духовного образования? Как на ваш взгляд, все ли предметы уместны для будущего пастыря? Может какие-то дисциплины надо убрать, а иным уделить больше внимания?

– Круг предметов все-таки на данный момент соответствует задачам современной духовной школы. Приоритет имеют богословские и церковно-исторические дисциплины, хотя есть и место для широкого гуманитарного образования. Так что все, что требуется, имеется, а вот о деталях сходу говорить труднее. Наверное, у меня могли бы быть частные рекомендации и предложения, просто их надо более основательно продумать. Мне представляется, что гораздо больше внимания нужно уделять чтению текстов, хотя, возможно, на мое мнение оказало влияние мое первое филологическое образование. Мне бы хотелось, например, чтобы догматическое богословие изучалось не только по учебникам и лекциям, но и по тем творениям святых отцов, в которых догматы содержатся. Вот тогда образование будет носить более фундаментальный характер и даст неплохую опору преподавателям для подачи материала, так как студенты будут более эрудированы. Дело в том, что в богословии сами тексты святых отцов и соборные определения намного важнее учебников. Однако чтение не должно быть, как в средней школе, с контролем прочитанного, но должна быть позитивная настройка на чтение. И на экзаменах, например, по догматическому богословию, недостаточно просто правильное изложение догматов, надо ориентировать учащегося на знание того, где эти догматы содержатся и утверждаются, в каких именно святоотеческих текстах.

– То есть надо ввести отдельный предмет по изучению наследия святых отцов?

– Нет, я не говорю об отдельной дисциплине. Просто чтение текстов должно присутствовать практически во всех дисциплинах, и стараться, чтобы оно носило систематический характер. Преподаватель в своих лекциях должен ссылаться на материал, который студенты обязаны осилить.

– Что вы можете сказать о возрастании студентов в семинарии от 1-го курса к 5-му? Многие наблюдают разительные перемены в студентах. Расскажите об этом поподробнее. По вашим наблюдениям, что происходит с человеком?

– Взросление – вещь неизбежная, и это не просто физиологический процесс, а еще и процесс духовного возрастания, формирования личности. Другое дело, что с прискорбием приходится наблюдать, чем более студенты укореняются в семинарской системе, тем больше они утрачивают первоначальную христианскую ревность, которая наблюдается у абитуриентов при поступлении.

– Чем это обусловлено?

– С одной стороны, появляется некое равнодушие, которое является свидетельством привыкания. Я помню, как покойный ректор МДАиС владыка Александр часто говорил о поступивших студентах, что когда они впервые входили в алтарь, то для них это был шок, сопоставимый с последним днем Помпеи. И владыка говорил, что студента надо так обучить, чтобы в алтаре он был, как у себя дома. Я считаю, что в целом это хорошо, когда, входя впервые в алтарь, юноша испытывает благоговейные чувства. Но это духовное горение надо всегда в себе поддерживать. И на преподавателях, воспитателях и духовниках лежит ответственность: не позволить угасать огню ревности в студентах.

– Какими способами и методами?

– Они разнообразны, хотя просто надо уделять больше внимания духовной жизни студента. Однако лучше воспитывать своим примером, поэтому сами воспитатели должны производить духовно благоприятное впечатление и побуждать учащихся к подражанию.

– Каким образом вы заинтересовываете студентов своим предметом?

– Я преподаю, не согласовываясь с дидактическими приемами, достаточно импровизированно. Стараюсь излагать церковные каноны, согласуясь с реалиями современной церковной жизни, чтобы это было актуально. Живые примеры способствуют лучшему пониманию материала. Студент понимает, что речь идет не об отвлеченных от жизни правилах, которые где-то существуют, но никак не соприкасаются с реальной жизнью, нет, эти каноны действительно регулируют нашу церковную жизнь и ее правовые нормы.

– Какие качества, на ваш взгляд, в человеке воспитывает семинария?

– Семинария призвана воспитывать кандидата на священство, так что совершенно ясно, чему должно служить семинарское образование. Воспитание христианской личности, качеств будущего пастыря, богословское образование… А как это семинариям удается – это другой вопрос, где всегда есть место для критического взгляда. Многое еще надо сделать, чтобы приблизиться к совершенству.

– Поступая в семинарию, молодой человек попадает в некий замкнутый мир. И когда он выпускается и принимает сан, то он не может найти общего языка со своей паствой. Как вы считаете, такая проблема имеет место?

– В некотором роде, да. Но я бы не сказал, что решением проблемы является создание иных условий. Где и когда семинарист, обучаясь в духовной школе, полностью присутствовал в миру? Все-таки для духовной школы закрытый статус более адекватен, как и для военных училищ. А с миром и без того соприкасаться приходится. И когда человек выйдет на поприще открытого служения на приходе, я не думаю, что там возникают сложности в адаптации. Конечно, есть разные личности, но все-таки полумонастырский уклад должен присутствовать в жизни духовных школ. А решение сделать духовную школу открытой, как обычное светское заведение, я думаю, было бы неправильно. Могут, конечно, в университетах быть теологические факультеты открытого характера, но они не могут быть нацелены на подготовку кандидатов в священство, они должны готовить преподавателей религии и ученых специалистов.

– Как вы принимаете экзамены? Бывают ли при этом какие-нибудь курьезы?

– Мне сейчас трудно говорить о курьезных случаях, хотя они многочисленны и многообразны. Я не использую билеты, а просто даю темы заранее и даю время подготовиться, потому что темы обширные. А в МДС я задаю вопрос узкого характера, конкретный, и тут же ожидаю от студента ответа. Потому что в жизненных ситуациях именно так и решаются проблемы. В своей профессиональной деятельности человек должен быть готов моментально давать ответы на предлагаемые вопросы. И священник в своей приходской практике должен сразу же отвечать на вопросы своих прихожан.

– Расскажите о ваших поездках, паломничествах вместе со студентами семинарии.

– У меня вместе с семинаристами была только одна поездка – по приходам Русской Православной Церкви за границей в Америке, Канаде, Австралии и западноевропейских странах, то есть кругосветное путешествие. Мы на самолете обогнули земной шар и повидали многого интересного. Службы с зарубежными клириками, встречи с мирянами – прихожанами этих приходов, концерты великолепного хора Сретенского монастыря… И с нами была чудотворная икона Божией Матери «Державная», которой поклонялись десятки тысяч православных христиан.

– А что больше всего запомнилось из этой поездки?

– Меня поразило, как много русских в Америке приходило на концерты – это были как верующие люди, так и нерелигиозные. И значительная часть из них была эмигрантами третьей волны, уехавшими из СССР без любви к историческому прошлому своей родины. Но они с невероятным энтузиазмом слушали хор, включая даже некоторые песни советской эпохи. И это меня удивило. То есть русская душа все равно скучает по своей культуре. Вот одно из впечатлений. Но и Ниагарский водопад тоже произвел сильное впечатление. Но, конечно же, прежде всего, люди: священники, миряне, с отличающимся от нашего опытом жизни, оказывались такими же православными людьми, как и люди в России, живущие совершенно по-другому. Это впечатление от сохранившейся, несмотря на разделения, принадлежности к одному и тому же русскому народу.

– Что вы можете вспомнить о владыке Амвросии, который долгое время был проректором СДС?

– Он был еще моим студентом в МДС. Я поражался его административным талантам, которые здесь, в Сретенской семинарии, особо проявились. Это проявлялось и в его отношениях с хором. Я бы сказал, это большая удача для Питерских духовных школ, что они пребывают теперь под его мудрым руководством. Но рассказать о его каких-то конкретных делах в СДС затрудняюсь, так как с административными хлопотами я не знаком. Скорее, как и студенты, я тоже состою под опекой администрации. Я просто наблюдал его умение руководить, без силовых нажимов делать то, что нужно. И это касалось не только студентов, но и преподавателей.