Хижина дяди Тома, или Жизнь среди униженных

Хэрриет Бичер-Стоу. Хижина дяди Тома, или Жизнь среди униженных / Пер. с англ. Н. А. Волжиной; Предисл. и коммент. В. М. Толмачёва. — М. : Изд во Сретенского мона­стыря, 2010. — 784 с. — (Серия «Христианский Запад»).

Хэрриет Бичер-Стоу и ее роман «Хижина дяди Тома, или Жизнь среди униженных»

Светлой памяти моего прапрадеда, просветителя
чувашского народа Ивана Яковлева (1848–1930),
создавшего чувашскую письменность,
переведшего на чувашский язык Новый Завет

Хэрриет Элизабет Бичер, получившая известность как Хэрриет Бичер-Стоу, родилась 14 июня 1811 года на Северо-Востоке США, в деревушке Литчфилд, штат Коннектикут. Она стала седьмым ребенком из девяти детей Лаймена Бичера (1775–1863), пастора конгрегационалистского прихода в Литчфилде (с 1810 года), и его первой жены Роксаны Фут-Бичер (1774–1815), внучки генерала Эндрю Уорда, входившего во время Войны за независимость в штаб Дж.Вашингтона. В 1816 году Роксана умерла от туберкулеза, и Бичер вскоре женился вновь.

В 1823 году Хэрриет, проведшая часть детства с родственниками матери неподалеку от Гилфорда (штат Коннектикут) и окончившая академию Сары Пирс в Литчфилде, поступила в близлежащем Хартфорде в женскую се­минарию,­ которую основала ее старшая сестра Кэтрин. Через несколько лет учебы в этом женском учебном заведении, одном из лучших для своего времени, она стала помогать сестре в преподавании. В связи с детством и юностью Стоу, игравшей на аккордеоне, пианино, хорошо певшей, отметим, что, хотя она росла в религиозной семье, ей, внучке тех, кто, по большому счету, не знал никакой иной книги, кроме Библии, позволяли читать английских романтиков — не только У.Уордсворта, С.Т.Колриджа, У.К.Брайента, У.Скотта, но и Дж.Н.Г.Байрона. Лаймен Бичер был настолько уверен в несокрушимости пуританской традиции, что терпимо относился к светской литературе.

Позднее Бичер-Стоу, чувствовавшая себя несколько неуверенно рядом со старшими братьями и сестрами, признавалась, что ранняя утрата матери дала ей обостренное представление о боли, которую испытывали чернокожие рабыни, когда их насильственно разлучали с детьми. Однако при важности этого обстоятельства существеннее иное — пусть специфическая в свете Православия, но вместе с тем несомненно религиозная атмосфера, в которой росла Хэрриет, проявлявшая ум столь живой, что ее отец даже утверждал, что ей следовало родиться мальчиком. Это означало посвятить себя служению Богу. И надежда отца, с поправкой на то, что в США XIX века граница между правами мужчины и женщины была непреодолимой, в некотором смысле сбылась. Каждая строка «Хижины дяди Тома» дышит религиозно-мистическим чувством. Это — книга, вышедшая из-под пера протестантского проповедника.

Это не случайно. Бичеры по праву считаются одной из самых знаменитых американских семей XIX века. Адамсы (Джон, Джон Куинси) оставили яркий след в политике, а Джеймсы (Уильям, Генри) — в литературе и философии. Дети же Бичера раскрыли свои таланты на ниве религии, религиозно-культурного просвещения, борьбы за отмену рабовладения и права женщин. Так, Кэтрин Бичер (1800–1878) основала ряд учебных заведений для девушек; Эдуард (1803–1895), пастор-конгрегационалист и издатель, сделался президентом Иллинойс колледжа в Джексонвилле, Хэрриет прославилась как писатель; Генри Уорд (1813–1887) был известным на всю страну пастором из Плимутской церкви в нью-йоркском Бруклине, активным противником рабства; Изабелла (1822–1907) принимала деятельное участие в движении суфражисток. Добавим к этому пасторство других сыновей Бичера — Уильяма, Чарлза (либерального пастора, автора религиозных гимнов, инспектора народного просвещения в штате Флорида, который настаивал на предоставлении чернокожим американцам права на получение высшего образования), Томаса, Джеймса.

Гордясь детьми, Бичер (выпускник Йейл колледжа, 1797; пастор с 1799 года) испытывал и некоторое разочарование в них, ибо ни один из младших членов семьи не стал последовательным исповедником веры его предков (отец Лаймена — кузнец из коннектикутского Нью-Хейвена), фундамент которой был заложен в Новой Англии «отцами-пилигримами». В 1620 году английские пуритане-сепаратисты, из-за притеснений на родине принадлежавшие к конгрегационалистскому приходу в голландском Лейдене, отправились на корабле «Мейфлауэр» в Новый­ Свет, чтобы свободно исповедовать там свое вероучение (в Англии в XVII веке они противопоставили себя Англиканской Церкви) и основать в 1820–1838 годах на побережье будущих Коннектикута и Массачусетса Новый Ханаан и Город на холме — четыре библейских поселения (Bible Commonwealth), подобие идеального теократического образа жизни.

Иными словами, Бичер, американец в седьмом поколении, стал на рубеже 1820–1830-х годов невольным наблюдателем того, как из жизни США стало уходить нечто крайне важное. Речь идет о том, что протестантизм (прежде всего кальвинизм в его двух главных американских разновидностях — конгрегационалистской и пресвитерианской), утвердившись в Новой Англии, заложив там в XVII веке основы американской цивилизации и особой, проникнутой духом­ пуританства культуры, затем, в XVIII столетии, пришел в определенный упадок. Позднее, пережив обновление в процессе «первого» (1730–1750-е годы) и «второго» (1790–1840-е годы, когда помимо традиционных к этому времени форм кальвинизма все активнее заявляли о себе методисты, баптисты, а также адвентисты, квакеры, мормоны) «великого религиозного пробуждения», он столкнулся с отделением Церкви от власти (в Коннектикуте финансирование конгрегационалистской и пресвитерианских Церквей из казны штата было отменено в 1818 году), утратил примерное единство и стал стремительно реформироваться.

По ходу непрерывного духовного землетрясения, вдохновленного ростом национального самосознания, конституцией США (с ее политически осмысленной идеей ковенанта, или религиозного плюрализма), расширением территории страны (возникновение группы штатов на Западе и на Юге, уклад жизни которых был иным, чем на доминировавшем ранее Северо-Востоке), существовали как сравнительно консервативные разновидности протестантизма, так и нечто не только несомненно либеральное, учитывавшее рост эмиграции, духовные запросы негров, ситуацию жизни на фронтире (подвижной границе между заселенной и незаселенной территорией), но и радикально сектантское. В общем и целом это означало умаление прав кальвинистской доктрины о предопределении, всего, что связано с необходимостью строгой общественной морали, представлением о религиозном долге и духовной власти магистратов, и соответствующий перенос акцентов с размышлений о грехе, с воцерковления, распознания признаков своей избранности Богом на личный поиск спасения, ищущего точку опоры в индивидуальном чтении Библии, в благочестии, центр которого — сердце верующего.

Подобное развитие событий, выдвинувшее в центр религиозной жизни США уже не «англосаксонский» протестантизм белых пуритан с его некоторой рациональностью, суровой нравственной ригористичностью, подчеркнутым равнодушием к светским развлечениям, а евангелизм (или «новое религиозное возрождение», как охарактеризовал его один из реформаторов, Чарлз Грэндисон Финни), как бы более человечный, откликающийся на политические и этнические запросы современности. Евангелизм не столько упразднял кальвинизм, сколько менял изнутри, намереваясь предоставить большую свободу человеку, доселе­ якобы мрачному, духовно скованному догматами Церкви и теологии. Так заявило о себе намерение сократить «зазор» между институтом религии и религиозным чувством отдельно взятого человека, между различными слоями населения (богатыми и бедными, мужчинами и женщинами, свободными и рабами). Евангелизм, споря с ортодоксальностью кальвинизма, как бы утверждал, что спасение доступно каждому, грех вовсе не удел каждого человека, а дело выбора, и что «люди могут достичь совершенства и стать “посвященными” уже в этой жизни. “Заново родившиеся” не только обретут счастье для себя, но и понесут его другим, способствуя единству, прогрессу и духовному подъему… Сердца адептов новой веры полнились надеждой: они верили, что долгожданное тысячелетнее царство добра и счастья может наступить в любой момент…»^[1] Проповедники-евангелисты, принадлежавшие к методистам и баптистам (в 1830 году самым многочисленным конфессиям в США), призывали верующего полагаться прежде всего на чувство, откровения собственного сердца и, таким образом, осуществляли «демократизацию» христианства, отвечавшую их представлениям о мировой миссии Америки как нового источника Реформации, как источника свободы и спасения. Поэтому неудивительно, что евангелизм поддерживал веротерпимость (сосуществование различных Церквей и религиозных движений в пределах одного штата), борьбу за отмену рабства (аболиционизм), женское образование, литераторскую деятельность. Значительную часть защитников широко понимаемой евангелической веры составляли­ женщины, а также негры, создававшие из протеста против своего угнетения Африканскую Независимую Епископальную Церковь. Попутно заявили о себе необычные религиозные движения — адвентисты, мормоны, спиритуалисты и др.

Бичер откликнулся на вызов времени и несколько неожиданно для себя принял участие в модернизации своего традиционализма. В этом он — американец XIX века, защитник тождества религии и свободы, участник споров о свободе в поисках спасения. Правда, отметим, что при всем своем «модернизме», надо сказать умеренном, Бичер, человек пламенного склада души и проповедник, хорошо владевший пером, четко представлял себе своих духовных врагов. Помимо католиков он относил к ним сторонников французской просвещенческой идеологии (их было немало среди «отцов-основателей» США), деистов (последователей Т.Пейна) и бостонских унитариев во главе с У.Э.Чэннингом — последние, на его взгляд, выхолащивали то, что делает христианство христианством: критиковали догмат Св. Троицы, утверждали, что путь к Богу Отцу лежит не только через Иисуса Христа, преувеличивали в своей идее «универсального договора» человека с Богом роль личностно-человеческого начала, рассудочно низводили религию до требований моральной реформы человека и общества. От утраты же твердой веры во всемогущество Христа до решения самим определять, что есть истина, один шаг. Это, по мнению Бичера, и показали судьба Просвещения, террор французской революции, а также признаки кризиса пуританизма в самой Америке: «Пьяные шатаются по улицам: день за днем, год за годом, совершенно свободно. Раздается грязная ругань, даже вблизи магистрата, где притворяются, что не слышат ее».

К 1830 году Бичер ощутил, что положение обновленного кальвинизма, достаточно крепкое в Новой Англии, не столь прочно на Западе, на фронтире. В эссе «Призыв к Западу» (A Plea for the West, 1834) он описал земли к западу от Аппалачей как громадную территорию, нуждающуюся в надежном духовном попечении. Подчинение Запада духовной традиции пуританства диктовалось, по его мнению, опасностью возросшей там католической проповеди и риском попутного эффекта, деевангелизации Востока. Отсюда — важность переселения на Запад для открытия новых учебных заведений и воспитания в нужном ключе свободного, праведного и морального общества. Поэтому в пятидесятилетнем возрасте Бичер перебрался в Цинциннати (штат Огайо), одну из столиц «нового» Запада, чтобы в 1832 году возглавить там Теологическую семинарию Лейна. Некоторые из детей Бичера сочли возможным последовать в Огайо за отцом.

Вскоре в состав семинарии вошли Теодор Дуайт Уэлд (1803–1895) и несколько других радикальных аболиционистов, с религиозных позиций боровшихся за отмену рабства. Это доставило Бичеру немало неприятностей, поскольку жители Цинциннати (расположенного в свободном штате) имели традиционно добрые отношения с соседним рабовладельческим штатом Кентукки. Таким образом, Хэрриет стала свидетелем обвинений отца в «консерватизме», острейших дебатов об отношении к рабству. Не поддержав аболиционистов, Бичер отказался принимать негров в семинарию, из-за чего Уэлд и его сторонники в 1834 году после целых восемнадцати дней напряженных дискуссий демонстративно покинули Цинциннати. В конечном счете это привело к ослаблению позиций Бичера. В 1851 году он оставил пост президента семинарии и вернулся в Коннектикут. Тем не менее Бичер до конца жизни сохранил представление о важности социальной миссии религии: нация, дабы идти по верному пути, нуждается в праведных законах, праведных правителях не меньше, чем в верующих индивидах. По убеждению пастора, лучшим способом следования этому пути была верность испытанной традиции пуританизма в сочетании с духовным образованием, теологическими дискуссиями по острым вопросам современности.

Итак, дети Бичера росли в доме, где религия, искавшая новых форм социальной проповеди, являлась основой семейного существования, самим, как они выражались, «моральным кислородом». Они рано стали понимать беспокойство отца за их души, за судьбу Америки.

Еще раз подчеркнем, что евангелизм, так или иначе влиявший на взгляды и деятельность детей Бичера, обладал определенной сентиментальностью, то есть опирался на пропускание веры через чувство. Если старшее поколение пребывало в уверенности, что нравственность обусловлена действием воли, закаленной посещением церкви, духовным образованием, памятью о моральном законе, актами праведной власти, то младшее ее отправной точкой видело свободное и искреннее выражение чувств, воспитанных­ на ­идеалах­ любви, дружбы, братства — на идеалах не только­ христианских,­ но отчасти и воображаемых. Не случайно, что становление литературного романтизма в США приходится именно на 1830-е годы. Художественная литература дала понять, что из «проклятия» (в восприятии пуританской традиции), занятия для американцев весьма сомнительного, она способна стать важным источником нравственного просвещения, защитником «униженных и оскорбленных».

Таким образом, в эпоху коренных изменений в жизни США был перекинут мостик от проповедей и теологических сочинений с их высокой риторикой, тщательно подобранными библейскими цитатами, отточенными логическими аргументами (духовная проза была ведущим жанром американской культуры на протяжении почти двух столетий) к общенациональной словесности, которая говорит на современном языке и чьи образы, связанные с испытаниями души на прочность, воплощают нравственную силу, заставляют читателей «проливать слезы» — задевают глубинные струны такого истинно человечного чувства, которое влечет за собой и истинно человечное (или праведное) действие. Послание на тему религии сердца и сердечной справедливости адресовалось не только конкретной личности, но и более широкой аудитории — живущим во всех уголках страны «друзьям», обеспокоенным моральным несовершенством общества и, в частности, институтом рабства.

Несомненно, что Стоу была наделена особым чувством своей миссии. Оно передалось ей от отца, а также питалось собственным пониманием стоявших перед страной задач. Расширение границ США, многоукладность американской жизни, теологический плюрализм, конфликт поколений, определенная неуправляемость свободы привели к возможности раскола нации. Южане и северяне, апеллируя к одной и той же Библии, по-разному понимали, что такое рабовладение. Стоу искала свой рецепт от стремительно намечавшегося кризиса. Он был основан на ценностях единства страны, а также на том, что превыше политических и экономических противоречий. Для нее воплощением такого идеала являлась семья, сплоченная уже не только мужчиной, но и женщиной, ее жертвенной любовью. У Стоу не получилось предотвратить катастрофу Гражданской войны. Более того, появление романа «Хижина дяди Тома» обострило конфликт между Севером и Югом. И все же она смогла показать современникам, какой может быть художественная литература, служащая задачам по-республикански понимаемого христианского общества.

Мы остановились на обстоятельствах биографии Лаймена Бичера по двум причинам. Во-первых, она демонстрирует, что, в отличие от стремительно секуляризовавшейся Европы постнаполеоновского времени, обсуждение социальных проблем, политики с религиозных позиций оставалось неотъемлемой частью культуры США. Вне этого духовного контекста сложно понять даже столь масштабное событие, как Гражданская война 1861–1865 годов. Недаром А.Линколн, встретив Х.Бичер-Стоу, произнес, как гласит предание, следующие слова: «Так это вы та маленькая леди, которая… дала ход такой большой войне». Увы, но отечественная американистика в русле своего неизменного с ­советских­ времен ­ грубоватого социологизирования не обращает серьезного внимания на особую религиозность американцев XIX века (фактически это «вторая» американская революция вслед за первой, Войной за независимость) и настаивает на исключительно экономическом объяснении конфликта. Во-вторых, отношения Бичера с дочерью были неординарными. Настаивая на повседневном чтении детьми Библии, важности теологического образования, он, как уже говорилось, позволял Хэрриет читать романтиков, не препятствовал заниматься литераторством. То есть уважение дочери к отцу и его заветам не мешало ей привносить в них новые акценты и идти своим собственным путем — поддерживать аболиционистов, терпимо относиться к католикам и, что самое существенное, стать писателем, первой профессиональной женщиной-писателем США, известной за пределами Америки, и автором первого американского «бестселлера».

Мир Цинциннати многое дал Хэрриет. Помимо того что она лучше поняла, что такое бурление религиозной жизни на «диком Западе» (собрания под открытым небом, которые длились по нескольку дней, включали тысячи верующих, чередовали выступления конгрегационалистских, пресвитерианских, методистских, баптистских проповедников с пением гимнов и танцами), жестокость отдельных рабовладельцев (впечатления от поездки в соседний Кентукки), беглые рабы, «подземная железная дорога» (так называлась законспирированная организация, переправлявшая с 1838 года беглецов в свободные штаты и в Канаду), споры между сторонниками и противниками рабства (ведшиеся с Библией в руках), быт на большой реке, она основала вместе с Кэтрин женскую семинарию «Западный женский институт». Также совместно с сестрой Хэрриет выпустила учебник географии для начального образования (Primary Geography for Children, 1834). Кроме того, начиная с 1834 года Бичер начала печатать художественную прозу. Ее первой публикацией стал очерк «Скетч из новоанглийской жизни» (A New England Sketch), получивший приз местного евангелистского журнала. В 1836 году она вышла замуж за уроженца штата Массачусетс и преподавателя отцовской семинарии Кэлвина Эллиса Стоу (1802–1886).

К этому моменту Стоу не только окончил в Мейне Боудн­колледж (1824), Теологическую семинарию в Эндоувере (1828, штат Массачусетс), но и получил опыт преподавания древних языков в Дартмуте (1831–1833, штат Нью-Хемпшир), а затем и библеистики в Цинциннати (с 1833 года). Стоу был как знатоком Священного Писания, библейской критики, так и поклонником немецкой культуры (от Гёте до немецкой романтической философии и от Ф.Шлейермахера, Ф.Кройцера до евангелизма Ф.Толука), прусской системы начального образования. Кроме того, он был мистически настроен и подчас впадал в транс, имел опыт видений. Союз Кэлвина и Хэрриет основывался на любви, уважении и оказался, вопреки жестокой нужде в первые годы брака, очень прочным. За последующие четырнадцать лет Хэрриет родила семерых детей (первыми появились на свет в 1836 году двойняшки — Хэрриет и Элиза, затем родились четыре мальчика и одна девочка), в которых не чаяла души. При этом она продолжала верить в свое творческое призвание. С начала 1840-х годов ее ­произведения, подчас писавшиеся за счет сна, стали дос­та­точно регулярно появляться в печати, что оказалось ­существенным пополнением семейной казны, ибо жалованье Стоу было скудным. Напряжение жизни в 1840-е годы оказалось столь сильным, что из-за болезни Хэрриет провела пятнадцать месяцев (1846–1847) на водах в Вермонте.

В 1843 году вышла ее первая книжка «Мейфлауэр, или Наброски сцен и характеров из жизни потомков пуритан» (The Mayflower; оr, Sketches of Scenes and Characters Among the Descendants of the Puritans, 1843), состоявшая из пятна­дцати рассказов и скетчей. Когда в 1850 году семья Стоу переехала в Бранзвик, штат Мейн (в 1850–1852 годах Кэлвин преподавал в родном Боудн колледже, затем его сменила Теологическая семинария в Эндоувере, 1852–1864), Хэрриет с радостью вернулась на Северо-Восточное побережье. Надо сказать, к этому моменту она не занималась поддержкой аболиционизма — целью ее прозаической «проповеди» были главным образом пьянство и сквернословие. Тем не менее ее потряс принятый Конгрессом США Закон о беглых рабах (1850), согласно которому беглецов следовало возвращать хозяевам даже с территории штатов, свободных от рабства, а помощь бежавшим с Юга расценивалась как преступление. Напряжение в обществе возросло и в связи с продолжительными дебатами в Конгрессе о компромиссе Г. Клея (предложен Сенату в 1848 году и принят лишь двумя годами позже) — обсуждалась возможность запрещения рабовладельческих законов на новоприсоединенных территориях (Нью-Мексико, Калифорния, Юта). Существенно, что брат Хэрриет, Генри Уорд, имевший на сестру немалое влияние, был активным противником рабства и даже поместил на свою пасторскую кафедру в Бруклин-хайтс беглого негра, чтобы прямо в церкви (Г.У.Бичер считался самым знаменитым американским проповедником 1850–1870-х годов) собрать сумму на его выкуп.

После рождения последнего ребенка (1850) и переезда в Бранзвик у Хэрриет появилось больше возможностей для творчества. В феврале 1851 года у Стоу, как она затем сообщила в книге «Ключ к ”Хижине дяди Тома”» (1853), одним воскресным днем было видение во время богослужения: надсмотрщик, подстрекаемый другим белым, избивал пожилого раба-негра, тогда как невольник, получая удары, молился Богу о прощении мучителя. Придя домой, Хэрриет записала видение и прочла занесенное на бумагу мужу. Кэлвин, заплакав, стал уговаривать жену расширить повествование. В итоге «фрагмент» (гибель дяди Тома) стремительно разросся в свете ранее виденного (детство, пасторство отца, жизнь в Цинциннати) и пережитого (диалог с кальвинизмом Бичера с позиций евангелизма; смерть годовалого cына Сэмюела от холеры) до книги: «Я не сочиняла эту историю, Сам Господь написал ее. Я была лишь инструментом в Его руках, и только Его следует благодарить за все».

В то же время у образа дяди Тома, как считали современники, имелись и реальные прототипы. Среди них — негр-невольник Джосайа Хенсон (1789–1883). Обстоятельства жизни этого раба (продажа отца и матери Хенсона изуверу после кончины доброго хозяина, принятие Хенсоном веры, последующее бегство с женой и детьми из Кентукки в Канаду, помощь другим беглецам и т.п.), с одной стороны, и методистского проповедника — с другой, были записаны с его слов в виде автобиографии «Жизнь Джосайи Хенсона, бывшего раба, ныне жителя Канады, рассказанная им самим» (The Life of Josiah Henson, Formerly a Slave, Now an Inhabitant of Canada, as Narrated by Himself, 1849). Помимо того, Стоу знала документальное издание «Американское рабство как оно есть: Свидетельство тысячи очевидцев» (American Slavery As It Is: Testimony of a Thousand Witnesses, 1839), выпущенное Т.Уэлдом, проповедником («Библия против рабства», 1837) и аболиционистом, запомнившимся ей по Цинциннати.

Еще не окончив работу, Хэрриет предложила ее для пуб­ликации Г.Бейли, редактору издававшегося в Вашингтоне аболиционистского еженедельника «Нэшнл эра», где печаталась с 1847 года (к его авторам принадлежали Дж.Лоуэлл, Дж.Уиттьер). В письме Бейли она описала свое произведение как «серию скетчей, показывающих светлые и темные стороны “патриархальных устоев”. Они созданы или на основании наблюдений, того, что я знала лично, или на основании известного моим друзьям. Я намерена показать как лучшие стороны дела, так и нечто, что исподволь выставляет его в наихудшем виде».

Выражение «светлые и темные стороны» имело дидактический характер. Стоу не собиралась создать именно роман. Она больше думала о проповеди, наставлении, которые подкреплены примерами «из жизни». «Против картин не поспоришь, — писала Хэрриет Бейли, — на всех они произведут впечатление». И Бейли, ожидая получить для пуб­ликации именно пропагандистский материал, согласился на его издание.

Роман «Хижина дяди Тома, или Жизнь среди униженных» (Uncle Tom’s Cabin; or, Life Among the Lowly) печатался по частям в «Нэшнл эра» с июня 1851 по апрель 1852 года. Публикация значительно повысила тираж журнала. И все же Хэрриет не без труда нашла издателя в Бостоне, согласившегося выпустить роман отдельным иллюстрированным изданием в двух томах (1852, иллюстрации Х.Биллингза). На его титульном листе впервые появилось двойное имя автора — Хэрриет Бичер-Стоу (Harriet Beacher Stowe), принятое Хэрриет по совету мужа. В первый день продажи (20 марта 1852 года) разошлись несколько тысяч экземпляров, за неделю эта цифра возросла до десяти тысяч, за год — до трехсот пяти тысяч, за пять лет — до полумиллиона. В мае 1852 года вышло английское издание. Последующие английские тиражи были даже больше американских. В последующие два года роман вышел на семнадцати иностранных языках, получил поддержку Ж.Санд, Ч.Диккенса. Отныне семья Бичер-Стоу не знала материальных трудностей. Роман вызвал не только горячее одобрение у борцов с рабством, но и критику за однолинейность, незнание подлинного Юга. Это вынудило Бичер-Стоу выпустить приложение к своему повествованию «Ключ к “Хижине дяди Тома”» (The Key to Uncle Tom’s Cabin, 1853).

Три года спустя появился роман «Дред: История Большого мерзкого болота» (Dred, A Tale of the Great Dismal Swamp, 1856), навеянный восстанием Нэта Тёрнера (1831). В изображении Бичер-Стоу угнетенное положение негров можно изменить на двух путях. Первый из них пытаются проложить благородные белые — Нина Гордон (неожиданно,­ как и Сен-Клер в романе «Хижина дяди Тома», умирающая) и ее жених адвокат Клейтон (давший вольную своим рабам, открывший школу для негров). Однако их идеализм вызывает противодействие других действующих лиц, вынуждающих Клейтона в конечном счете эмигрировать в Канаду. Тогда на авансцену выходят вооруженный протест и возглавивший его народный «проповедник» Дред. Как и Тёрнер, этот беглый раб и своеобразный мистик, оправдывая насилие против белых, распознает в себе черты нового Моисея, призванного даже ценой пролития крови вывести народ Божий из плена.

В 1853, 1856 и 1859 годах Бичер-Стоу уже как мировая знаменитость (в этом качестве ее приняла в 1856 году британская королева Виктория) посетила Европу, где познакомилась с другими знаменитыми женщинами своего времени — писательницами Э.Браунинг, Дж.Элиот, а также с леди Э.Байрон (ей в 1853 году был шестьдесят один год). Дружба с последней имела продолжение. После смерти леди Байрон Бичер-Стоу опубликовала в бостонском журнале «Атлантик манфли» эссе «Подлинная история жизни леди Байрон» (The True Story of Lady Byron’s Life, сентябрь 1869), где, защищая память своей знакомой от наветов мемуаристов, предала гласности рассказ леди об истинной причине ее разрыва с мужем (кровосмесительная связь поэта со своей cводной сестрой Августой Байрон-Ли) и страданиях, которые этот разрыв ей доставил. Публикация вызвала шквал критики Бичер-Стоу в британской прессе, в результате чего писательница вынуждена была расширить эссе до весьма аргументированной трехчастной книжечки «Оправдание леди Байрон: История полемики о Байроне от ее истоков в 1816 году до настоящего времени» (Lady Byron Vindicated: A History of the Byron Controversy, From its Beginning in 1816 to the Present Time, 1870).

Интерес Бичер-Стоу к Байрону имел разные объяснения. Во-первых, это — писатель, в определенной мере «заразивший» ее в детстве своим свободолюбием. Во-вторых, трагическая судьба крупнейшего романтика, угасшего в Греции от венерической болезни, волновала американку с точки зрения ее собственного духовного самоопределения. Ведь Байрон, по словам жены, имел память о Боге, но в то же время верил в абсолютность предопределения, в реальность зла, свое вечное проклятье и потому впал в отчаяние, продолжал грешить, находя в «экстравагантном» поведении единственный источник интенсификации своего дара и избавления от сплина. Таким образом, размышления о Байроне стали составной частью духовной полемики Бичер-Стоу со своим отцом (бесконечная любовь Божия к каждому человеку не вполне согласуется с довольно рациональным представлением кальвинизма о Rex Regum, Боге карающем). Через год после смерти Лаймена Бичера (1863) она перешла в Методистскую (Епископальную) Церковь, а ранее обнаружила определенный интерес к католичеству, а также к Оксфордскому движению, направленному на реформы в Англиканской Церкви.

Да, с одной стороны писательница «всегда считала опасностью снисходительное отношение к греху»^[2]. С другой — желала верить в милосердие Божие, в любовь Спасителя ко всем людям, «избранным» и грешникам, белым и черным. Именно угнетенный дядя Том, а не белый протестант являет пример сострадательной любви, смиренного понимания смысла страдания. Кроме того, размышления о Байроне косвенно касались и судьбы ее детей, близких. В 1857 году сын писательницы Генри Эллис (р.1838), студент Гарварда, юноша довольно строптивый и легомысленный, утонул, купаясь в реке. Другой сын, Фредрик Уильям (р.1840), принял участие в Гражданской войне на стороне северян, оказался раненным, а после войны стал пьяницей и пропал без вести во время кругосветного путешествия. Брат же Бичер-Стоу, пастор Генри Уорд Бичер, в 1870–1875 годы несколько раз привлекался к суду — и это были громкие процессы — по обвинению в связи с замужней женщиной (вина его осталась недоказанной).

Еще в 1859 году увидел свет третий роман Бичер-Стоу, «Сватовство пастыря» (The Minister’s Wooing), поставивший вопрос о соотношении между верой и любовью. Доктор Сэмюел Хопкинс, пастор средних лет, несколько напоминающий Лаймена Бичера, влюбляется в Мэри Скаддер, возвышенную девушку из Новой Англии. Правда, Мэри, в  свою очередь напоминающая Хэрриет, а также, возможно, ее мать, Роксану Фут-Бичер, любит Джеймса Марвина, атеиста и искателя приключений. Тот становится моряком и надолго пропадает, чтобы вернуться в родные края уверовавшим христианином перед венчанием пастора и Мэри. Отсюда — затруднительность ее положения, необходимость выбора между любовью-долгом, внушенной уважением перед пасторством, и поэзией романтического чувства. Дилемма стоит и перед д-ром Хопкинсом, который, впрочем, готов пожертвовать своим счастьем для других. Однако Мэри уже дала пастырю обещание связать свою судьбу с ним. Поэтому она, любя сердцем Марвина, остается верной нравственным идеалам Хопкинса, утешая себя тем, что с Джеймсом они смогут быть вместе после смерти — в вечной жизни. Несмотря на добродетельную развязку, роман дает понять, что в этой жизни часто возникают ситуации, которые не могут разрешиться идеальным образом, и что пуританское понимание любви, ставящее долг выше чувства, способно заложить мину под сам долг.

В свете этого романа проще понять, отчего после смерти отца и ухода мужа из семинарии в Эндоувере Хэрриет последовала примеру матери, Кэтрин и перешла в Методистскую Церковь, с образом которой у нее ассоциировались сердечная теплота и мягкость, красота и свобода поиска истинных взаимоотношений между человеком и Богом. Бичер-Стоу, судя по воспоминаниям современников, была скромным человеком, не преувеличивала свое художественное дарование. Она, думается, сознавала, что «Хижина дяди Тома» — прежде всего агитационное произведение, направленное на то, чтобы вызвать религиозное и эмоциональное неприятие зла рабовладения, а вместе с ним и всего, что препятствует американскому обществу стать более христианским, более справедливым и, соответственно, более свободнымфоне этого романа-императива — по степени морального воздействия на нацию с «Хижиной дяди Тома» могут сравниться лишь несколько американских романов ХХ века («Гроздья гнева» Дж.Стейнбека) — «Сватовство пастыря» психологически тоньше, имеет автобиографический подтекст.^[3]. На

После Гражданской войны интерес к самому знаменитому произведению Бичер-Стоу начал спадать. С начала 1860-х годов писательница выпустила немало книг в разных жанрах — романы «местного колорита» «Жемчужина с острова Орр» (The Pearl of Orr’s Island, 1862), «Олдтаунцы» (Oldtown Folks,1869; прототип Олдтауна — массачусетский городок Саут-Нэтик, South Natick), «Семейство Поугэнек» (Poganuc People, 1878), книгу рассказов «Олдтаунские истории, поведанные у камина Сэмом Лосоном» (Sam Lawson’s Oldtown Fireside Stories, 1872), небольшой сборник «Религиозная поэзия» (Religious Poems, 1867), прозу на тему равноправия полов («Моя жена и я», My Wife and I, 1871; «Мы и наши соседи», We and Our Neighbors, 1875), книги «Библейские героини» (Bible Heroines, 1878), «Наши знаменитые женщины» (Our Famous Women, 1884). Все они были собраны в 16-томном собрании сочинений, вышедшем в Бостоне в 1896 году.

После ухода К.Стоу в отставку (1864) семья Бичер-Стоу жила в Хартфорде (штат Коннектикут; неподалеку обосновался М.Твен) летом и в Палметто (штат Флорида) зимой. Смерть мужа (1886), детские воспоминания которого обыграны писательницей в «олдтаунской» прозе, стала для нее невосполнимой утратой, причиной развития душевной болезни­ (с 1888 года). Бичер-Стоу скончалась в своем хартфордском доме 1 июля 1896 года.

«Хижина дяди Тома» — памятник культуры США XIX века. Этот написанный с евангелических позиций роман-проповедь выполнил задачу, поставленную перед ним автором, — вызвал общественное негодование бесчеловечностью отдельных рабовладельцев. Дядя Том, Топси, маленькая Ева, Саймон Легри стали нарицательными именами, образами национального фольклора и составной частью американского мифа. Это же относится к наиболее патетичным сценам книги — бегству Элизы с ребенком через льды Огайо-ривер, гибели дяди Тома, преследованию беглых рабов с собаками на плантации дьяволического Легри. Без сомнения, она поколебала устои рабовладения и, не исключено, приблизила начало Гражданской войны, а также освобождение негров (1863), предпринятое А.Линколном.

В середине XIX века роман Бичер-Стоу, «обогнувший земной шар» (Р.У.Эмерсон), был воспринят в свободных штатах с энтузиазмом, вызвал волну различных подражаний. Южане, напротив, обвиняли автора в незнании Юга (знаменитый южный писатель Уильям Гилмор Симмз назвал Бичер-Стоу «лжецом», а ее манеру хотя и сильной, но «грубоватой») и взялись за создание многочисленных «опровержений» (например, анонимно опубликованная книга «Север и Юг, или Рабство и его контраст: История из подлинной жизни», 1852). В XX веке ситуация изменилась. Во-первых, доминирование Новой Англии и новоанглийских духовных и художественных ценностей в культуре США еще в 1880–1890-е годы стало уходить в прошлое. Во-вторых, в свете сдвига горизонтов литературы США в сторону секулярно понимаемого европеизма книга Бичер-Стоу все чаще объявлялась художественно несовершенной — памфлетом, сентиментальной проповедью, набором клише (добрый негр, «мамми»-негритянка, прекрасная мулатка, изверг-плантатор и т.п.) и мелодраматических ситуаций. В-третьих, знаменитые негритянские писатели — поначалу У.Дюбойс (эссе «Темные воды. ХХ век как завершение “Хижины дяди Тома”», 1920), Р.Райт (автор книги рассказов «Дети дяди Тома», 1938; романа «Сын Америки», 1940), а затем и Дж.Болдуин (см. его эссе «Роман всеобщего протеста», посвященное райтовскому «Сыну Америки», 1955), не говоря уже о радикалах рубежа 1960–1970-х годов, — в  пору активного утверждения негритянского самосознания начали резко отрицать все связанное с романом за его «расизм», а также за «расовые стереотипы», сформулированные в пользу белых. Не все знаменитые деятели негритянской культуры придерживались сходной оценки (продолжал ценить «Хижину дяди Тома», к примеру, поэт Л.Хьюз). И все же чем дальше, тем больше подвергался сомнению «анклтомизм» (от англ. Uncle Tom — дядя Том), в данном случае — олицетворение «вечной покорности» негра, готового все простить своим хозяевам.

К концу же ХХ века требования так называемой политкорректности, активным образом утверждавшейся при президентстве Б.Клинтона, и вовсе исключили «Хижину дяди Тома» — текст, где фигурируют «негры» (единственно возможное обозначение человека с темным цветом кожи в наши дни — «афроамериканец»), рассуждения о биологической и интеллектуальной неполноценности черной расы (пусть они и делегированы недалеким персонажам), упоминания о необходимости религиозной веры как фундамента человеческой гуманности (постмодернистская идеология клинтоновского времени имела ярко выраженный антирелигиозный характер), — из числа книг, которые следует включать в круг «канонического» чтения. Так или иначе, но различные культурные войны, ведшиеся в США в последнюю треть ХХ века, мешают понять, о чем же реально повествует роман. Попробуем хотя бы частично восстановить этот пробел — ведь не секрет, что многие критики и читатели помнят не столько книгу, сколько ее популярный образ.

Начнем с того, что роман — точнее, книга, состоящая из рассказов и сцен, достаточно условно объединенных двумя сюжетными линиями (история дяди Тома и его семьи; история Джорджа и Элизы Харрис), под конец повествования несколько искусственно сходящимися вместе, — не был по замыслу автора направлен против Юга. Поэтому Бичер-Стоу немало удивила критика ее романа южанами. К тому же, сочувствуя аболиционизму, она, строго говоря, не являлась аболиционисткой. Ведь в ее изображении на Юге немало добрых плантаторов, для которых негритянские «дядюшки» и «мамми» — составная часть их патриархальной семьи. Это — семейство Шелби, прежде всего миссис Шелби и ее сын, «мастер Джордж» (штат Кентукки), Огюстен Сен-Клер (штат Луизиана). И напротив, главный злодей книги, Саймон Легри, — не южанин, а янки, выскочка из Новой Англии, отправившийся в южные штаты, чтобы сколотить себе состояние.

Северянка и Мари Сен-Клер. После неожиданной гибели мужа-южанина (носящего французскую фамилию) она вопреки распоряжению покойного отпустить дядю Тома на свободу продает любимца дочери (также умершей) на аукционе, что, конечно, не случайно. Жизнь на Юге исподволь развратила северную красавицу, усилила худшее, что было заложено в ней с детства: эгоизм, праздность, безалаберность. К тому же она ревниво воспринимает любовь Огюстена к Еве. Да, Мари гуманна в отношении рабов мужа при его жизни. Однако подобная гуманность показная, дань моде. Аналогично и посещение Мари богослужений — сословная привычка, шанс продемонстрировать свои наряды, а также способ найти в проповедях недалекого пастора оправдание своих, как убеждается читатель, холодности сердца и ограниченности: «Я с детства знала, как с ней [прислугой. — В.Т.] обращаться. …Я не сторонница жесткого обращения с неграми, но они должны знать свое место»; «В церковь наших рабов отпускаем, хотя пользы от этого ни малейшей… Я уже говорила и сейчас еще раз повторю: негры — низшая раса и всегда будут низшей расой» (зд. и далее пер. Н.Волжиной).

Вроде бы иной показан еще один «посол» Севера — вермонтская кузина Сен-Клера мисс Офелия. Но и здесь ­фасад добродетелей Новой Англии (строгость; неустанный труд на благо семьи в роли домоправительницы; чепец как символ вечного девства) скрывает слабость позиций подлинно христианской любви и осознания того, что негр — человек, существо не низшей природы, а через веру в Бога сын, брат, дядя. Так, Офелию, в принципе понимающую смысл равноправия белых и черных, передергивает, когда она видит маленькую Еву на коленях у Тома. Кузина не может поверить, что ребенок ласкает не «большую собаку», а настоящего друга, ближнего своего. Поэтому тайная мечта Офелии, разделявшаяся многими белыми, — отправить негров из Америки на их историческую родину, в Африку (где для них Колониальным обществом даже были для этой цели основаны поселения, в 1847 году объединенные в республику Либерия). Как следствие, Офелия боится даже прикоснуться к Топси. По контрасту с ней плантаторы-южане сохраняют рабство, основу своего материального благосостояния, но все-таки знают негра изнутри и по-своему (в лице лучших представителей) любят их.

Таким образом, Юг и Север, согласно Бичер-Стоу, несут равную ответственность за рабовладение. У них общее духовное прошлое, «роды свои». Более того, Север виноват даже больше в силу особых врожденных свойств новоанглийского характера: чувства своего превосходства, «аристократизма», деловитости. Окажись житель Вермонта (вроде бы средоточия демократической среды, «греческих» добородетелей) в Луизиане, как он непременно станет «римлянином», начнет незаметно для себя развращаться и развращать своих рабов. В книге-комментарии «Ключ к “Хижине дяди Тома”» писательница заостряет эту мысль: «Природа человека на Юге не хуже, чем на Севере; но законодательство Юга действительно не только делает это зло возможным, но и защищает его».

Итак, роман отрицает ограниченность, жестокость тех американцев, которые считают возможным относиться к нег­рам как к животным, предмету купли-продажи, а также творить над ними насилие — избивать мужчин, делать наложницами женщин, разлучать мужей, матерей и детей, устраивать «охоту» на беглецов в надежде получить награду, а то и развлечься. Подобные крайности в изображении Бичер-Стоу — не социально-классовой природы, как выразился бы марксист (подзаголовок «Жизнь среди униженных» подчеркивает, как и у Ф.М.Достоевского в сходном случаепроклятие, следствие подспудной дехристианизации Америки, — следствие измены самого Нового Ханаана, доселе аванпоста истинной веры, своим духовным корням. Идол современности, и южной и северной, — деньги. Из этого корня всех зол вырастают жадность, лицемерие (спор двух проповедников, защитника и противника рабства, на борту судна), злоба. Характерно, что далек от христианства лишь до поры «гуманный» м-р Шелби. Как характерно и антихристианство Легри, откровенно творящего зло, не расстающегося с бутылкой бренди, не желающего слышать о Библии, а также не переносящего пения религиозных гимнов. Но духовно не намного лучше Легри те, кто демонстрирует показное благочестие, выполняет бесчеловечные законы. ^[4], именно моралистическую сторону повествования — униженные есть и среди черных, и среди белых, поэтому в один из моментов повествования американский рабовладелец сопоставляется с английским фабрикантом), а духовной. Это —

Какова переспектива? О ней ясно говорит наиболее интеллектуально просвещенный герой романа Огюстен Сен-Клер: «…час гнева Божьего настанет». Впрочем, он пришел к пониманию современного апокалипсиса и к страху Божиему (с каким волнением он читает евангельскую притчу о Страшном Суде!) не через чтение, а благодаря «святой» памяти о матери, благодаря дочери Еве (сущему «ангелу», «чуду») и общению с дядей Томом, который обрел «превосходящую разум» истину Христову сердцем, чувством, «как младенец».

Читатель не сможет не заметить, что «маленькая леди» не предлагает в своей книге немедленного освобождения рабов. Она сознает, что без просвещения христианской верой, а также без образования, понимания того, что есть свобода истинного гражданина своей родины (для Бичер-Стоу это опять-таки духовный род ответственности), свобода может перейти в новый, и горший, вид несвободы. В «Хижине дяди Тома» предложены два возможных пути решения расовой проблемы в США. И оба предполагают постепенность.

Первый путь показан на примере Джорджа Харриса. Тот — мулат (по ходу действия Джордж с успехом выдает себя за белого; мулатки, октеронки также составляют в романе особую группу персонажей), с наилучшей стороны зарекомендовавший себя на фабрике по обработке хлопка. Кроме того, он отважен и вопреки опасностям добирается с семьей до Канады, некоего «земного рая». Позднее Джордж оканчивает колледж во Франции. Наконец, Харрис — набожный методист. В финале повествования он готов отъехать с семьей в Либерию, чтобы в новообразованной республике стать миссионером. Иначе говоря, Джордж, каким его рисует Бичер-Стоу, — тот современный негр, который может быть ассимилирован белым обществом и принести ему в виде равноправного члена как духовную, как политическую, так и социально-практическую пользу. Правда, следует признать, что среди современников Бичер-Стоу Харрисов было довольно мало.

Сознавая и это обстоятельство, и то, что переход «полуварварской расы» от несвободы к свободе одним махом чреват вспышками насилия (пример революции на Гаити, события которой обсуждают Огюстен Сен-Клер и его брат Адольф), Бичер-Стоу достаточно заинтересованно говорит о перспективе добровольного переселения черных американцев на свою историческую родину. Но Бичер-Стоу не настаивает в «Хижине дяди Тома» на этом решении, хотя и несколько утопически увлечена им: Африка может стать новым маяком свободы американского типа. Для писательницы мирное сосуществование белых и черных в США вполне возможно в рамках и патриархального уклада, «хижины», и последовательно республиканской современности, «дворца» свободы, где должна быть реализована декларация конституции США о духовном равенстве всех людей перед Богом.­ Шаги в этом направлении — христианское общежитие добрых хозеяв и преданных им слуг (бесчеловечному закону человечные плантаторы способны противопоставить милосердие), с одной стороны, и смешанные браки между белыми и черными (о них дважды упоминается в романе) — с другой. Словом, нигде в романе Бичер-Стоу, выражая моральное негодование в связи со злом, бесчеловечными законами, не выступает инициатором гражданского конфликта, разделения нации на два непримиримых лагеря — южан и северян, белых и черных, рабовладельцев и рабов.

Решающую же роль в просвещении американского общества, или развращенного рабовладением, или полного предрассудков в отношении негров, или усталого, проникнутого сомнением в отношении каких-либо перемен, автор, как и следовало ожидать от убежденной евангелистки, находит в реформированном христианстве, религии сердца, а также в союзе конгрегационалистов и методистов с квакерами (те принимали, как известно, активное участие в функционировании «подземной железной дороги», что отражено в повествовании), с другими людьми «доброй воли», которые не остаются «безучастными зрителями борьбы, страданий и бед людских».

Для обновления христианства, следует из романа, требуется направленная работа. Пример французской революции доказывает, что нельзя «сидеть на котле с завинченной крышкой и делать вид, что ничего не происходит». Но современная социальная система, рассуждает между строк Бичер-Стоу (сцена спора между Огюстеном и Адольфом в главе XXIII), не учит ничему, кроме варварства, жестокости, развращенности. Поэтому американское государство прямо-таки обязано взяться за подлинное образование своих граждан. Правда, оно опоздало с этой мерой в отношении старшего поколения. А для чернокожих образование запрещено. Остается надежда на реформированную Церковь (негры тянутся к ней), остается надежда на женщин (основная масса по преимуществу положительных персонажей романа), на детей, белых и черных…

И в каком-то смысле «Хижина дяди Тома», эта безусловно недетская книга, — книга в первую очередь о детях, о Еве (Евангелине), Энрике, Гарри (Харрисе), Топси (в семнадцать лет эта ранее непослушная негритянская девочка принимает крещение и уезжает миссионеркой в Африку), о вере в «будьте как дети». Именно за насилие «над беззащитными детьми, девушками и женщинами» Огюстен Сен-Клер «готов проклясть свою родину…»

Сродни ребенку и дядя Том, главный герой книги. Выдвигая этого доброго, благородного душой и полного смирения христианина в центр повествования, Бичер-Стоу берется за решение многих задач. Во-первых, это ответ автора тем, кто считал чернокожего существом низшей природы. В романе, где негроидные черты внешности Тома, в отличие от мулата Харриса, специально подчеркнуты, подобную точку зрения по-разному представляют работорговцы, мисс Офелия, Мари и Адольф Сен-Клер, Легри. По трагической иронии ее разделяют опустившиеся рабы Легри — Сэмбо и Квимбо, несущие зло, насилие своим братьям и сестрам. Во-вторых, Том в изображении автора — подлинный носитель истинного христианства, которое делает его «зрячим», приводит к пониманию, что пути спасения рабу, простому человеку открыты гораздо более явно, чем господину, книжнику, фарисею, что жизнь христианина — крестный путь, подражание Христу (в ключевой сцене романа Том прощает своего палача), которое испытывается смертью. В-третьих, как отец, дядя, сердечный друг Том, спасаясь, спасает, сам того не желая, других (например, смирившуюся со своим уделом красавицу Касси, наложницу Легри). И крайне важно, что этот «ловец душ» спасает белых. Для начала он вытаскивает из воды Еву, затем наступает черед Сен-Клера… В-четвертых, Том олицетворяет собой сердечность, семейственность, отсутствие предрассудков (которыми по-разному полны другие белые и черные персонажи). В-пятых, душа Тома поет — поет в буквальном (текст книги насыщен строками из гимнов) и в переносном смысле — черпает живую мудрость из Биб­лии, с которой этот народный «патриарх» не расстается.

Итак, перед читателем черный святой.Своим смирением, своей верой он несет главную угрозу рабовладельческому язычеству. Поэтому Легри в роли некоего демона-искусителя и пытается совратить его вином, женщиной, властью. В отличие от других негров, Том, любя жизнь, семью, родной дом, не ищет земного рая и гибнет ради Царства Небесного. Его могила на холме становится новым маяком веры и для черных, и для белых, посылает вестников в Канаду, Европу, Африку. На фоне дяди Тома фигура Евы Сен-Клер, созданной по образу и подобию диккенсовской маленькой Нелл («Лавка древностей», 1841), выглядит весьма условно, хотя и призвана обозначать важную для автора идею белого «ангела».

Три смерти романа (две из них, правда, художественно не подготовлены) — Евы, Сен-Клера, Тома — намекают, что тройная жертва (ребенок, плантатор, раб) за будущее Америки, а также за будущую духовную миссию американизма во всем мире принесена. Ветхий мир уходит. Грядет Новое царство. В муках рождения нового женщинам уготована роль равная с мужчинами…

Контраст старого / нового обусловил как несколько прямолинейное деление действующих лиц на положительных и отрицательных, на защитников свободы и ее противников, так и жанровые особенности «Хижины дяди Тома» — в чем-то повествования с напряженным действием (сюжетные линии, перемещающие семейство Харрис на Север, а дядю Тома в сам «ад» Юга; история Касси и ее мести Легри), в чем-то проповеди (которая сочетает призыв к состраданию с рациональными аргументами), в чем-то социального памфлета, в чем-то интеллектуальной дискуссии (разговоры в семействе Сен-Клер). Этот контраст породил и многочисленные противопоставления: Ева / Топси, гибель Тома / свобода Харриса, движение вниз / вверх по реке, «грек» Сен-Клер / «римлянин» Адольф, мисс Офелия / Мари Сен-Клер, два кентуккийца в таверне и т.п. Конечно, эти приемы по меркам американской (Н.Готорн, Г.Мелвилл, Г.Д.Торо и др.) и европейской психологической прозы середины ХIХ века несколько наивны.

В то же время следует признать, что произведение Бичер-Стоу выполнило стоявшую перед ним задачу. Более того, сентиментальная, на первый взгляд, проповедь автора, как показала американская история ХХ — начала­ ХХI века,­ отнюдь не осталась примером романтического утопизма. Вехи срастания интуиций «детской книги» и истории — Гарлемский ренессанс (приведший к мировому признанию негритянского искусства), проповедь Мартина Лютера Кинга, упразднение сегрегации, равенство белых и черных американцев, определенная феминизация американского общества, избрание Б.Обамы (как бы потомка Джорджа Харриса) президентом США.

Вместе с тем то, что одним американцам, так или иначе наследникам социального оптимизма Бичер-Стоу и ее веры в свободу, кажется очевидным и безусловно положительным, другими воспринимается иначе. «Американская мечта», явление, некогда объединявшее нацию духовно, в XX веке перерождается в культ денег, приобретательства (тема «Американской трагедии» Т.Драйзера и «Великого Гэтсби» Ф.С.Фицджералда), инструмент бездушной унификации. То есть по мере вымывания из американской идеи ее религиозного смысла она все чаще стала демонстрировать свое, увы, антихристианское, антирелигиозное содержание, хотя по-прежнему и остается инструментом политической теологии. Отсюда, в частности, и судьба восприятия «Хижины дяди Тома», книги, которую в Америке читают все меньше, а если и читают, то трактуют предвзято.

Защищая же произведение Бичер-Стоу от критики за его литературное «несовершенство», следует сказать, что некоторая наивность этого романа — оборотная сторона его достоинства, его безусловной американскости. Многие взыскательные художники США с этим свойством «Хижины дяди Тома» всегда считались. Отзвуки написанного Бичер-Стоу — у М.Твена («Приключения Гекльберри Финна»), Дж.Стейнбека («Гроздья гнева»), У.Фолкнера («Сойди, Моисей»).

Остается добавить, что данное издание является первым полным русским переводом 2-томного издания «Хижины дяди Тома» 1852 года. В советское время книга была подвергнута цензуре и сокращению.

В.М.Толмачёв