«Для меня музыка – не главное», – говорит Виктор Гаврилович Захарченко, и эти слова, услышанные от человека, всю свою жизнь посвятившего музыке, кажутся парадоксом. Но тут же следует пояснение, не менее парадоксальное: «Потому что в народной песне музыка – не главное».
О том, что же главное в фольклоре, в чем суть и смысл народной песни, о «музыкальных университетах», песне в жизни и на сцене – наша беседа с руководителем Кубанского казачьего хора, известным знатоком фольклора, народным артистом Виктором Гавриловичем Захарченко.
– Виктор Гаврилович, что такое, по вашему мнению, народная музыка?
– Я думаю, лучшее определение народной музыки дал Михаил Иванович Глинка: музыку создает народ, а мы, композиторы, только аранжируем. Смотрите, какую скромную роль отвел себе. И он глубоко прав, ибо изначально была народная музыка, потом уже появились профессиональные композиторы.
Каждый народ имеет веру, язык, традиционную культуру. Это главные скрепы, которые объединяют народ в неразрывное целое. По существу нет народа без веры, неважно, вера это или секта, истина или заблуждение, но у каждого народа есть своя вера, свои обычаи, обряды и свой язык – все это соединяет народ вместе. Многие народы прошли через тысячелетия и сохранили себя. Какая тут загадка, что им давало держаться вместе? Даже рассеянный народ израильский объединяла вера, язык, традиция.
Интересно, что народ никогда не сочинял песни для концерта, для сцены, главная задача – быть в единении, понимать друг друга. Песни, обычаи, обряды были направлены единственно на то, чтобы быть вместе.
Мне важно, о чем песня. А музыка – это только средство, с помощью которого доносится смысл
Есть такие народные поговорки: все знает только народ. Понятно, что все знает только Господь Бог, но и народ имеет очень много информации. И народ передавал раньше информацию через песни. Я всегда сам веду концерт и рассказываю о песнях. Вижу, что люди слушают музыку, голоса, смотрят на костюмы, ритм воспринимают и почти равнодушны к самому главному: к содержанию, о чем музыка. Иногда я преувеличиваю, говорю, что мне все равно, какая музыка, я вообще музыку не люблю. Мне важно, о чем она. А музыка – это средство, с помощью которого доносится смысл. Если я вам просто стихами буду рассказывать народную песню, она не дойдет, а если я народную песню буду петь, вы ее запомните, может быть, еще не до конца понимая ее смысла. Как у нас в детстве было: взрослые поют, а мы, малышня, бегаем возле них. Все эти песни и отпечатались. Я песни своей станицы даже не записывал – с детства сам их помнил.
Народные песни созданы народом для бытового пения, не для сцены. Народ для сцены никогда не сочинял. Сочиняли, если свадьба – для свадьбы, колядки – чтобы колядовать, строевая песня – чтобы лучше маршировать. Что для народа сцена? Жизнь – вот сцена.
Скажем, похоронные причитания. Когда умерла моя мама и мы ее хоронили, а прожила мама почти 90 лет, тетя Лена, родная моя тетя по отцу, пришла, подошла к гробу и начала причитать: «Ой, да ты ж моя сестреночка…» А ее оттягивают: мол, не надо плакать. А они ведь, причитая, не столько плачут, а больше рассказывают. «Я же шла к тебе и не успела, да ты ж моя родная…» То есть, причитая, они как бы исповедуются. Слушать причитания потрясающе интересно, и все это на грани слез. Мне приходилось потом записывать причеты, когда я уехал в Сибирь.
«Как эти “темни люди” запоют – так сплошное трехголосие!»
– Вы всю жизнь посвятили народной песне, собиранию, изучению и обработке народного песенного творчества. Расскажите, пожалуйста, как в вашей жизни произошла встреча с народной песней. Связаны ли с этим какие-то яркие воспоминания?
– Я счастлив тем, что в моем детстве в станице Дядьковской, где я родился и вырос, еще была настоящая народная традиция, еще колядовали, щедровали, посевали, и я обряды эти захватил. Родился я в 1938 году, после войны станица была разоренная, разруха была по всей стране. Я восемнадцать лет жил в станице, где не было радио, электричества. Я захватил еще годы, когда мама ходила за светом. Видит, что где-то загорелся в станице свет, берет ведерко, ставит туда каганец и идет за светом с ведром, чтобы не погасить по дороге. А мы, маленькие, соберемся возле огня, дохнет кто-нибудь – и свет погас. А мама: «Боже мой, ой, Боже мой». И опять мы сидим в темноте, а мама идет, чтобы снова зажечь… Спичек не было тогда. Я захватил время, когда кресалом разжигали огонь.
Жизнь нашей семьи сложная, интересная и типичная для того времени. Отец и мать были круглыми сиротами, потеряли родителей очень рано. По Промыслу Божиему эти двое сирот нашли друг друга, и в семье у них родилось шестеро детей. Двое умерли во младенчестве, а мы, четверо, когда отца забрали на фронт, остались на руках у матери. Ни бабушек, ни дедушек у нас не было.
Мы жили в условиях, в которых, наверное, только чудо нас спасало, иначе никак не объяснишь. Был страшный голод, причем это было уже в 1947–1948 годах. Брат мой младший умирал от голода на моих глазах, это была страшная картина. Мама сама ничего не ела, все отдавала нам. Мама моя, такая тростиночка, говорила, что всю жизнь мешки таскала, которые и мне, мужчине, не поднять. Когда война началась, бабы делали всю самую тяжелую работу, у меня даже есть их фотографии за работой. И вот в этой атмосфере мы росли.
До войны отец купил патефон и грампластинки, штук двадцать. Я их слушал, и отец мечтал, чтобы хотя бы один из детей стал музыкантом. Сестра теперь говорит: если бы отец был жив, вот была бы для него радость. В августе 1941-го отца забрали, а в ноябре нам пришла повестка, что он пропал без вести. Я слышал, как мама голосила, но «без вести», значит, может, еще живой, и мама его ждала. И в этом святая правда.
Я знаю, что народные песни неимоверной духовной силы.
Когда я вижу пение как некое баловство – не могу сдержаться: «Да вы что?!» Наши предки пели, рыдая!
В 18 лет я не знал ни нотной грамоты, ничего. Но у нас просто потрясающе пели в станице, пела моя мама, моя тетя Лена. Они собирались, и это было просто чудо из чудес, настолько истово они пели. Они обнимались, они рыдали, это была исповедь какая-то. И сейчас, когда я вижу пение как некое баловство, чистенько вместе спеть и всё, не могу сдержаться: «Да вы что?!» Они пели, рыдая! Я записал потом много песен, а они про себя говорили: «Мы люди неграмотны, темни, мы ничего ж не понимаем». А как эти «темни люди» запоют, там сплошное трехголосие, сплошные трезвучия идут. А они: «Что это за трезвучия? Мы не знаем. Мы поём, как поём». Так что я прикоснулся именно к народным истокам. Причем я, когда молодой был, так жалел, что мне уже 18 лет, а я только начал ноты по самоучителю учить. Так обидно мне было! А теперь я понял, что то была главная консерватория.
– А кто раскрыл вам секреты музыки как профессии?
– Мне Господь Бог послал потрясающих учителей, великих, например народного артиста СССР Владимира Николаевича Минина, ныне живущего, ему сейчас 87 лет, он возглавляет Московский камерный хор. Потом мне Господь послал ученого, Евгения Владимировича Гиппиуса, – я учился у него, будучи аспирантом. И все же повторю: там, в станице, была главная консерватория.
«Мама дала нам имена “как у батюшки”»
Мама родилась в поселке Лиски Воронежской области. Когда она осиротела, ее забрал батюшка, отец Тихон, за детками ухаживать. Привел и говорит: «Матушка, я привел няньку». Матушка посмотрела: «Да ей самой нянька нужна». Было ей всего шесть лет. Мама смотрела за детьми батюшки, а потом, когда у нее самой родились дети, она их называла теми именами, какие были у батюшкиных детей. Я ее спросил как-то, почему она меня Витей назвала, а она говорит: «У батюшки был Витя». А батюшку, когда была пятилетка безбожия, забрали. Мама нам много раз рассказывала, что забрали его босиком по снегу, матушка голосила, дети плакали. И ведь удивительно, что она дала нам имена «как у батюшки».
Через много лет я узнал, что в селе Лиски восстанавливается храм, и стал посылать денежки; думаю: пусть построится храм на маминой родине. Познакомился со священниками тамошними. Отец Арсений, он сейчас митрополит, написал историю поселка Лиски Воронежской области. Он оказался нам роднёй. Мама говорила, что девичья фамилия ее Носкова, но «по подвирью» они Здоровенко. Когда я спросил об этом отца Арсения, он сказал, что они тоже Здоровенко и мы родичи. Надо же, а я не знал даже, что в роду у нас митрополит!
«В идеале концерт – это некая проповедь»
– В народной песне есть все: и безудержное веселье, и глубокие размышления, и молитва, и еще множество и множество различных чувств. Скажите, что приходится пережить исполнителю во время концерта? Насколько чувствуется отклик зала, и насколько он необходим исполнителю?
– Я считаю, что в идеале концерт – это некая проповедь. Люди выходят на сцену, поют и несут какие-то идеи, и в этом смысле народная музыка необычайно важна.
Очень важно не послать что-то ложное в зал, то, что развращает
Вот вы придете на концерт и получите ответ на свой вопрос. Зал обязательно будет жить вместе с нами. Установить такую связь между залом и артистами – это профессия, и моя в том числе. Если ты этого не умеешь, не берись, подвинься, дай место другому. Или сделай, чтобы зритель и артисты были единым целым. Здесь очень важно не послать что-то ложное в зал. Предположим, сейчас легко развращают. У нас красивые девушки поют, танцуют. Можно взять и раздеть их, но это будет уже совсем другой посыл. Это будет некое искушение. А можно послать в зал ту же молитву или песню народную. А ведь песня народная имеет необычайно глубокий смысл.
Например, народная песня о любви – в ней же не плотская любовь: «тебя хочу, тебя хочу». У народа любовь совсем другая, в любой народной песне. Ну, например, песня «Пара голубей». Там голубь и голубка, а голубь – символ Святого Духа и символ любви, верности. И что получается? Пришел охотник, голубя убил, а голубку взял. Принес домой и говорит ей: вот тебе 700 голубей, выбирай, какого хочешь. Ответ голубки:
Уже я летала, уже выбирала,
Не нашла такого, как утеряла.
Не такие перья, не такой пушок,
Не так он воркует, как милый дружок.
То есть 700 не нужно! Любовь в народной песне – одна и навсегда.
Любовь – это семья, это продолжение рода, поэтому народ не может развращать своих детей. Я писал диссертацию по свадебному обряду. Когда окончил Краснодарское музыкально-педагогическое училище, поступил в Новосибирскую консерваторию, а потом десять лет работал в Государственном сибирском народном хоре. И в Сибири я записывал свадебные обычаи и обряды. Насколько они поучительны! Как оберегали родители целомудрие невесты! Почему выходили рано замуж? Потому что невеста должна быть невинной, непорочной, чистота нужна для создания чистой семьи. Во всем есть логика, и всё абсолютно правильно.
И обязательно венчание. Венчание соединяет брак, невенчанный брак не совсем брак, не Господь Бог его создал, а плотские чувства, размышления о выгоде и прочие мотивы. А венчание – это уже духовное соединение и обязанность быть семьей.
Народ состоит из больших ячеек. Сначала семья, потом несколько семей – это уже род, много родов – уже народ получается.
«Посмотрите, сколько в фольклоре духовного!»
– Чем ценна для нас, людей XXI века, народная традиция? И как вообще относиться к фольклору?
– Народные традиции – это форма воспитания народа, форма скрепления народа в единое целое.
Вера – это небо, а традиции – это земля и связь с ней. И если выбирать, что главнее, конечно, выберем то, что выше
Когда Русь приняла христианство, то исповедание христианской веры стало главным. Наши народные традиции – это тоже очень важно, но если выбирать, что главнее, конечно, выберем то, что выше. Потому что вера – это небо, а традиции, при всей любви к ним, это земля и связь с ней.
Если взять, к примеру, народ русский или вообще славянские народы, смотрите, сколько в фольклоре духовного. Есть духовные стихи, так называемые «псальмы» народные. Причем, интересно, я записывал песни исполнителей, которые, может быть, по разным причинам и в церкви не бывали, но, тем не менее, они глубоко религиозные люди. Духовные стихи – как душа с телом.
Много ли человеку земли надо? Один сажень земельки да четыре доски. Больше ничего не надо. А нам хочется все прибрать себе: это все мое, и то тоже мое. Вот у поэта Володи Завгородего, который пишет не рифмованным, а белым стихом, есть какое интересное стихотворение:
И сказали ему: «Возьми, сколько унесешь,
Остальное оставь для других.
А он все взвалил на себя и пошел,
А оно придавило его.
Он и сейчас там лежит.
А ведь говорили ему: «Возьми, сколько унесешь».
Я записал песню, которую пела моя мама, – духовный стих «Бедная птичка в клетке сидит». Ее потом много пели, объявляли как народную песню, а я ее от мамы записал. Причем я записал тогда, когда нас учили, что Бога нет. Я мог бы сказать своей маме: «Мам, ты знаешь, наука доказала, что Бога нет». А она мне: «Витька, не кажи, я сама Бога бачила!»
Бедная птичка в клетке сидит,
Ест сладки зернышки, в окна глядит.
Бьется и бьется по сторонам –
Ищет свободы своим крылам.
«Как полечу я в дальни кусты –
Там я напьюся Божьей росы.
Как полечу я в темны леса,
Там я увижу Иисуса Христа.
Как полечу я в далекий край –
Там я увижу пресветлый рай.
В пресветлом рае свечи горят,
Праведны души Бога молят».
Я маму записал, потому что мелодия красивая. Я же знал, «что Бога нет». А мама, кстати, только шесть классов закончила. Батюшка, отец Тихон, ее учил писать. Больше она, сиротка, нигде не училась. А теперь поют эту песню студенты на всех конкурсах.
Эти духовные стихи, «псальмы», сочиняются народом. Они ведь не взяты из наших Священных Писаний… Народ православный, люди сами творят молитвы, у них потребность выражать себя.
Я записывал причитания. У мамы о сыновьях было причитание. Четверо сыновей и одна дочка. Все сыновья погибли, одна только дочка осталась. И она причитает, причем музыкально причитает, есть художественная красота в этом. Мы, студенты пединститута, много молодежи, приехали как-то. Она запела – и все оцепенели.
Любовь лечит, а не зло. Наша вера – любовь. Господь Бог, пострадавший на Голгофе, – это ведь поучение
О Православии говорить надо! Роль Православия – удерживающая. Сравните ИГИЛ: они режут головы, сжигают живьем – и Православие, где только любовь и никакого зла. Любовь лечит, а не зло. Наша вера – любовь. В нашей вере нет и тени зла, помыслов таких даже не может быть. Просто любовь! Господь Бог, пострадавший на Голгофе, – это ведь поучение. Христос испытал и принял страшные муки на Себя, причем безвинно принял на Себя. Принял все муки – в том числе и мои, те, которые мне пришлось пережить.
До аварии я уже пел на клиросе, часы читать мне давали, уже был воцерковленный. Авария была страшная, я понимал, что точно погибну: все ребра вдавились, я не мог дышать, всё, несите хоронить… – но я живой! И ничем, кроме как чудом, это не объяснишь. Я живой не потому, что всю жизнь занимался спортом, гири поднимал, нет. Но я вот дирижирую по три часа и хожу очень много, а ведь мне уже 78, через полтора года будет 80, и что? Откуда пришли силы? Я ведь никогда не был спортсменом. Какая-то сила свыше управляет мной, и я понимаю: это Господь Бог.
У каждого свое предназначение на земле, я теперь понял. Я же кроме хора ничего не умею, ничего. Ели бы не хор, я даже не знаю, что бы я мог делать.
– А нет ли опасности в «моде на фольклор?»
– В наше время народные хоры переживают большой кризис. И не только народные хоры, но и академические. Все немножечко ходят по кругу, не развиваются. Развитие должно быть постоянное, постоянные шаги вперед.
Я вырос на народной песне в быту, а когда делается копия, когда, например, фольклорные коллективы поехали в деревню, записали, точно скопировали и поют, да, это Богу угодно, замечательно – но это копия. Они не творят, они копируют и показывают. Это нормально, но это еще не искусство. Искусством это станет, только когда преображаешь. Я вот все народные песни преображаю. Как же так? – скажете. А другого пути нет. Копии остаются копиями. Более того, народная песня живет в быту, и она передается. Вот мы, скажем, в быту постоянно общаемся и поем песни, мы не поем, чтобы кто-то нас слушал, анализировал, критиковал и т.д. Мы просто поем, для нас это самовыражение, мы получаем удовольствие. Бывает такое? – Бывает. Грамотно это или нет, куда вы нас занесете: в ту категорию или другую, нам это не важно. Все равно мы можем попеть. В пении же мы получаем что-то такое, что непросто словами сказать, понимаете?
«Я отложил костыли и начал дирижировать»
– Расскажите, пожалуйста, как проходят репетиции хора.
– У нас в хоре есть духовник, уже третий за нашу историю, отец Андрей. У нас в хоре есть профессиональный протодиакон, он 18 лет пел в церковном хоре. Я и сам все утренние молитвы знаю наизусть и читаю их в хоре. С самого начала. «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Царю Небесный, Утешителю…» и так дальше. Читаем все молитвы на утрене от начала и до конца. Мы начинаем с «Царю Небесный…», я даю аккорд, спели и дальше пошла молитва. Или по благословению духовника говорю, чтобы кто-то еще почитал.
Мы должны, придя на репетицию, немножечко успокоиться, все страсти отогнать в сторону и тогда уже начинать петь. И очень важно, что посылают те, кто на сцене, в зал, какие чувства и, что самое главное, какие мысли. Вот почему для меня очень важно, о чем поет народ, о чем вообще поют артисты, которые выходят на сцену. Хорошо, если это музыка достойная, стихи достойные, потому что, как сказано, «В начале было слово». Так вот что это будет за слово? Слово лжи, слово разврата или слово добра и о пути к нему? Ведь постоянно идет борьба добра и зла. И не должно идти со сцены то, что нас развращает. Ибо придет час, когда Господь Бог спросит нас о наших делах.
– А с каким настроем идете на концерт?
– 28 и 29 октября будет два концерта нашего хора в Кремлевском дворце. На них придет 6 тысяч зрителей. В зале могут быть русские и нерусские, православные и не православные, старые и молодые, люди очень разные. Я им скажу, как говорю всегда перед началом концерта: «Вы все для меня сегодня братья. По вере нашей я должен возлюбить каждого из вас как самого себя, независимо от того, кто вы такие есть. Но если вы пришли на концерт “немножко расслабиться”, вы не туда попали, не обижайтесь. Мы будем петь то, что мы поем. Мы будем петь и искренне стараться для вас». А если кто-то хочет поразвлечься, то надо идти туда, где можно выпить, посидеть, кого-то приобнять, это как бы другая стезя. Там решаются другие задачи, плотские.
Я на эту тему много думаю. Молитв и псалмов много наизусть знаю. Как-то мы были Австралии – около четырех месяцев, было очень много времени. Я тогда ходил и учил псалмы. До аварии я читал в храме. Читал часы с утра с превеликим удовольствием.
Вот слова: «До вечера!» Ведь это огромный промежуток времени! А нам всем кажется: так, пустяк…
Помню один разговор был, очень нравоучительный. Шла служба утренняя, бабушки пели. И я слышу, что бабушки фальшивят, но меня фальшь не смущает, я ведь вижу, с какой верой они поют, а то, что чуточку занижают… да и ладно, главное, что поют искренне. И вот утренняя служба закончилась, одна бабушка и говорит мне: «Вы вечером приходите». Я: «Хорошо, до вечера». Она: «Да?» Думаю: «Что с ней?» А она и сказала: «Если доживем». Я был уверен, что наступит вечер, и я приду в храм. Но когда переходил улицу, меня сбила машина. Пять месяцев лежал только на спине. Операция за операцией, операция за операцией. И какие слова: «До вечера!» Ведь это огромный промежуток времени! А нам всем кажется: так, пустяк…
А я ведь, когда вышел из больницы, еще пять лет на двух костылях ходил. С костылями ездил в Америку. Первый раз поехали в Киев, меня вывели на сцену «Украина Палас» – зал встал, ревет. Голоса слышны: «Это ж Захарченко! А говорили, он уже умер, разбился…» Украинцы, знаете, очень эмоциональные, очень. Я говорю: «Вы что ревы пускаете?! Думаете, я умер?! Да я вас еще всех переживу!» Успокоились, приняли мой юмор. А я отложил костыли и начал дирижировать.
«Дети рвутся к новому – но потом возвращаются к истокам»
– Кто составляет вашу основную аудиторию? Какие люди сейчас ходят на концерты народной музыки?
– К счастью, ходят люди разных возрастов: есть пожилые, даже очень преклонного возраста, но и маленькие дети приходят. И знаете, я не помню случая, чтобы малыши отворачивались. Более того, у нас есть Детская кубанская школа за чертой города. Ей уже более 25 лет. Носит мое имя, Виктора Гавриловича Захарченко. Очень важно в раннем возрасте заложить интерес к народной песне. Когда я в аспирантуре учился, Евгений Владимирович Гиппиус, мой научный руководитель, часто повторял: знания, полученные в детстве, очень крепко лежат в подсознании. Очень важно с детства заложить правильные взгляды, в том числе и на веру.
– Как сегодняшняя молодежь относится к народной музыке и вообще к народной традиции?
– Молодежь реагирует нормально. Дикого отношения к этому нет, я просто не встречал. Но очень важно, чтобы народная песня звучала постоянно, причем самая разная. Вот в наших концертах есть и духовные песнопения – у нас их много, есть и «авторские» песни, мои например.
– Мне приходилось наблюдать за спортивными тренировками детей младшего школьного возраста. Тренер во время занятий включал детям разную музыку – и западную, и популярную отечественную, но наибольший интерес у ребятишек вызвала народная музыка – веселые и ритмичные песни, казачьи, хороводные… Это живое свидетельство того, что она интересна подрастающему поколению. Почему же все-таки часть молодежи тянется к чему-то чужому, не родному для нас? Где и когда, на каком этапе мы упускаем что-то важное в их воспитании? Как помочь родителям прививать детям любовь к народной русской культуре?
– Молодежь всегда тянется ко всему новому, хочет быть модной, не отстать от времени, и так во все времена. Я вспоминаю, как моя старшая дочка, когда я расшифровывал записи того, как пели старушки, просила: «Папа, выключи!» – ей было стыдно, хотелось музыки современной, а тут бабушки причитают… Но теперь она улыбается, когда это вспоминает.
В молодом возрасте всегда есть желание нравиться, оно было и у меня. Когда я приехал в Краснодар, мне было 18 лет, и все эти годы я прожил в Дядьково, в станице. Мне мои единокурсники говорили, что я деревенщина немодная. Я чувствовал свое несовершенство: они ребята грамотные, а я… Тогда в моде были узкие брюки, и я одел их, а еще года два-три, не долго, была мода у парней делать себе завивку. Меня тоже стали уговаривать: «Пойдем, что у тебя там за чубчик». Ну, пошли в парикмахерскую. Меня усадили, что-то надели на голову, сделали прическу. Сначала получилось все так аккуратненько, немножко кудрявенько. Я подумал, что так и будет. Поехал, значит, я домой в Дядьковскую. Мама как меня увидела, так кричит: «Витька, тикай, ховайся (прячься), люди идут!» Я-то не знал, что на голове у меня, когда все высохло, такое!..
Через это проходят все на каком-то этапе, в молодости. У Рубцова про это есть замечательные стихи, мы сделали на них песню, Витя Сорокин ее поет.
У моего педагога Гиппиуса Евгения Владимировича есть исследование на эту тему. Молодежь рвется в город, непонятно зачем, есть в этом что-то такое. Потом, уже в возрасте, после 30 лет, начинают возвращаться, перестают стыдиться своих корней.
Мама, когда приехала ко мне в Краснодар, «балакала» – у нас черноморская традиция, у нас в станице все «балакают». А тут же город, тут надо разговаривать по-другому, ну, я ее просил, а она мне говорила: «Витька, ты за мэнэ не беспокося, буду балакать по-русьски: ни одна людина даже и не подумает». А я со смехом: «Не подумает…»
Дети проходят через это, а потом возвращаются к истокам.
«Зашли такие лохматые, все в наколках…»
– На Западе были созданы такие музыкальные течения и направления, как фолк-рок и его производные – кантри-рок, фолк-метал, фолк-панк и иные подобные. Как вы думаете, актуально ли это для русской народной музыки? Возможны ли подобные проекты у нас? Может быть, вы знаете какие-то примеры? Насколько они удачны?
– Возможны вполне, запрета тут никакого быть не может. Есть примеры достаточно убедительные. Когда у нас были концерты в Кремле, из Америки приехала группа «Ringside», она побывала на нашем концерте, и после концерта, как это обычно бывает, они набрали наших кассет и подошли за автографом. У нас, как всегда, толпа, я и не заметил их. Прошло два месяца, раздается звонок, говорит женщина: «Я переводчица группы “Ringside”, они были на вашем концерте. Они хотят выпустить диск и очень просят Кубанский хор принять участие в записи. Они были потрясены концертом и всем рассказывают о своем впечатлении». Я ей говорю: «Я не специалист в рок-музыке… Если бы они были здесь, то еще можно было бы о чем-то говорить…» Америка – это же не соседний регион. И что вы думаете? – Они приехали. Все в наколках, лохматые. Заходят четыре или пять человек. И знаете, меня поразил их руководитель. Он рассказывает, что у него очень непросто сложилась жизнь: попал в аварию, был перелом спины, долго лежал в больнице… Он стал мне рассказывать мою жизнь! Говорит: «Я лежал пластом, от меня отказались мои друзья, меня уже похоронили…» И ведь у меня все точно так и было, говорили: Захарченко разбился, не выживет…
Разговорились, я стал ему ставить наши кассеты, рассказывать, как мы поем. И поставил ему нашу песню «Тучки небесные, вечные странники», на слова Лермонтова. Он заинтересовался, что это за музыка, что там за слова. Ему перевели, и когда дошли до слов: «Кто же вас гонит: судьбы ли решение? / Зависть ли тайная, злоба ль открытая? / Или на вас тяготит преступленье? / Или друзей клевета ядовитая?..» – он говорит: «У меня все это было!» И попросил, чтобы эта песня какой-то темой прошла в их альбоме. Мы начали импровизировать, сделали бы совместный диск, если бы не начались санкции…
Причем ребята эти и в школу приходили к нашим детям. Они очень интересные! И я тогда понял, что рок-музыка далеко не всегда плоха, ведь дело в смысле, важно, что в нее вкладывается. Рок-музыка по смыслам отличается от чисто развратных вещей, она разного содержания. Не обязательно такая разгульная: «тебя хочу, тебя хочу»; она очень разная. Она может заложить какую-то политическую или религиозную идею.
Меня всегда интересуют слова. Если не слышно слов, то мне не надо голосов, не надо костюмов, не надо личиков симпатичных. Я хочу слышать, о чем вы поете, хочу от вас напитаться – и не могу! А то, что у вас голоса красивые, так это абстрактная красота. А слово – оно конкретное, слово – оно разит. Вот вы послушайте «Поставьте памятник деревне», какие там слова, они жгут!
Песни должны душу вырывать, должны переворачивать, потрясать, слезы должны идти. Я говорю: если нет слез в зале, то кому этот концерт нужен? Но слезы какие? – Слезы очищения.
«Культуру сегодня можно приравнять к Министерству обороны!»
– В 60-е годы прошлого века на Западе стали особой популярностью пользоваться восточные музыкальные мотивы, в частности индуистские. Это также отразилось и на увлечении людей разными восточными религиозными течениями. Как вы думаете, может ли народная музыка способствовать проповеди нашей православной веры?
– Считаю, что может! Все духовные стихи, иначе называемые «псальмами», сочиняет народ. Там есть и библейские сюжеты, и иные, скажем, как душа с телом расставалась. Конечно, может!
Все искусства вышли из народа. Я тоже ведь носитель культуры народа, определенной его части – Черноморского казачества, и вся моя музыка имеет этот отпечаток – самого народа, казачества, которое вошло в мои гены. Конечно, все настоящие композиторы, все классики связаны глубокими корнями со своим народом. Они не просто делают копии – копированный фольклор на сцене проигрывает, обезличивается и становится беднее. И кто-то, услышав его, скажет: «Это фольклор?! Мне не нравится». Потому что фольклор – это искусство быта, это очень важно! Вот свадьба, я много раз играл на свадьбах на гармошке, это действие: вот мать идет, вот невеста причитает, все время конкретные герои. Или колядуют: мы заходим, ищем, где иконы висят, и начинаем: «А в поле, в поле Сам Бог походив, Сам Бог походив…» и т.д. – я их все наизусть знаю. Вот предназначение фольклора. А когда народную песню на сцену поднимают, это совсем другое. Если в жизни мы зашли и колядуем – это конкретно, или свадьба – там тоже все конкретно: конкретная невеста, конкретный жених, все конкретное и ничего абстрактного. А на сцене это уже не невеста, это актриса Иванова или Сидорова играет роль.
В искусстве все неправда, все вымысел, но эта неправда иногда дороже правды. Искусство – образы, только вымысел. Кстати, очень много образности и в религии. Но религия – это другое. Вот икона Спасителя, иконы Богородицы и святых – точные они или не точные? Кто видел Спасителя и Матерь Божию? Так Они изображены или не так? Это образы, здесь важна не точность. Религия, и не только наша, держится на образах. Так и обряды: они в жизни интересны, а на сцене проигрывают. Более того, в жизни в обряде участвуют все присутствующие: кто-то на гармошке играет, кто-то что-то подает, что-то делает…
Мы в детстве в карманах пшеницу носили, когда колядки пели. Нам говорили: «Ну, давайте, рассыпайте, что же вы?!» – и мы ее с земелькой мешали и сыпали со словами: «На счастье, на здоровье». Вот такой грешок был.
Народная песня никогда не развлекает просто так, народ создает песню для того, чтобы передать что-то своим детям
– Так в чем же суть и смысл народной песни, как бы вы определили?
– Народная песня никогда не развлекает просто так, народ создает песню для того, чтобы передать что-то своим детям. Ведь ни радио, ни телевидения, ни интернета – ничего этого не было, вот все в песнях и передавали. Все в песнях есть, все! Кто такой отец, кто мать, какое должно быть отношение к родителям, что такое любовь – все это есть в народной песне. Песня – это назидание. Вот смотрите:
Прощай, мий край, дэ я родывся,
Дэ пэрву жизнь свою выдав.
Дэ козаком на свит явывся,
Родной Кубани прысягав.
Дэ диды, прадиды служилы
У пользу русьскому царю,
За Русь головы положилы,
Коль же нужна – отдам свою.
Настав тяжёлый час розлукы,
Я иду за Родину служить.
Змоглы диды, зумиють внукы
Живот за веру положить.
Какая решительность! Народ сложил, я записал только. Смотрите, в одной песне и деды, и прадеды, и внуки. Три куплетика, а смысл в ней потрясающий.
Народную песню надо любить. Сегодня серьезно ее никто не изучает, а ведь время сейчас для нас благостное. Культуру сегодня можно приравнять к Министерству обороны! А как же?.. Если даже человек научится обращаться с оружием, а внутри он с червоточинкой, то он и оружие продать может, и друзей предать. Если у вас нет решимости положить голову за «други своя» или за Отечество, за веру свою, то как?! Мысли у нас могут блуждать греховные, а мы фарисействуем, и когда настанет время «проверки на вшивость», может выйти совершенно не тот результат, на какой мы надеемся.
Поэтому народной традиции надо держаться, народ должен быть в единстве. Как это было и в войны, и в голод – народ наш все выдержал. Что такое была война, даже сейчас и рассказать-то сложно, не поймут, то было время другое. Я его прошел и знаю, что это такое, а многие не знают, и укорять их не надо. Вот как здоровому объяснить, что чувствует инвалид в коляске? Чтобы понять, каково это, придумали акцию: известных людей посадили в коляски и дали им провести там некоторое время. Ведь на словах не расскажешь, надо самому это испытать, тогда поймешь. Но нельзя же человеку испытывать все самые страшные перипетии на себе, не надо. Поэтому и существует искусство. Оно назидает. Народ не просто так сочиняет и не чтобы своих детей развращать. А чтобы народ жил дальше, чтобы преемственность была из рода в род, из поколения в поколение. Вот почему оберегали невинность невесты и жениха – чтобы это была не забава телами, когда они дорвались до плотской страсти, но чтобы поняли, насколько это серьезно.
И в народной песне я это видел, и в жизни. У меня сестра была, она в кино шла, а мама ей говорила: «Зойка, смотри, шо бы ты мини не принесла у подоле!..» А я не знаю, что она может в подоле принести, но мамину тревогу слышу по интонации. Бегу за сестрой, она среди девушек, там и пацаны. Я ее ущипну, а они меня гонят. А ведь это я по интуиции мамину тревогу ей передаю. Вот и в песнях так.
– Сейчас развивается сотрудничество Русской Православной Церкви и отечественного культурного сообщества. Какие вы видите здесь перспективы?
– То, что такое сотрудничество развивается, – это прекрасно. И развивать его надо! Закрываться друг от друга нельзя. Входить в понимание тех проблем, которые есть в обществе и в Церкви, находить общий язык – это правильный путь. Мы живем в мире, где даже в одной вере появляются секты, которые нас разделяют. Они переворачивают что-то из общего, какой-то факт, и превозносят его как самый главный, на основе этого искаженного факта разворачивают все в другую сторону. Считаю, что общий язык надо обязательно находить и Церкви, и всему, что есть в этом мире.
Вот стихи русского поэта Николая Зиновьева, хочу переложить их на музыку:
Поэт вызвал мир на битву –
Надоело жить в опале…
Мир привычно вытер бритву,
А поэта закопали.
И покуда мать-старушка,
Опершись на крест, стояла,
Сумасшедшая кукушка
Над могилой куковала.
Это гений, ныне живущий, – режет, просто режет по живому.
