Николушка. Часть 4

Части: 1, 2, 3

Глава 3. Разгром

Еще помнили сельчане Сондуги, как собирали деньги на то, чтобы расширить свой Христорождественский храм. Как в 1908 году, наконец, завершили пристройку нового теплого придела. Как долго готовились к его освящению, которое должно было стать настоящим сельским праздником, как мыли и украшали храм цветами, как встречали колокольным звоном Владыку и какой, наконец, торжественной была та служба, на которой служили епископ и несколько священников из соседних приходов. Они не забыли, как тогда радовались, как поздравляли друг друга и как думали, что слава Богу, теперь на службе будет не так тесно, а в пределе есть место, чтобы поставить купель для крещения младенцев. Они искренне верили, что в этом храме они еще повенчают своих детей, окрестят внуков, а потом когда-то их здесь и отпоют. Потому что самые главные события в жизни – рождение, союз двух людей, смерть должны быть освящены Богом. Так было всегда на их памяти, так должно было быть и впредь.

Прошло всего чуть больше десяти лет, и всё переменилось. Когда в стране бушевала первая мировая война, Сондуга жила спокойно, хотя некоторые её сыны и записывались на фронт, ища подвига. Когда разразилась в стране революция семнадцатого, Сондуга не шелохнулась, слишком далеко она отстояла от политической суеты. Но пришла новая власть. И власть считала, что религия – это зло, с религией надо бороться. Церковь отделили от государства и отняли у неё все земли. А затем повсеместно стали закрывать храмы и монастыри, а священнослужителей и монашествующих сажать в тюрьмы за антисоветскую деятельность. Дошла очередь и до сондужского Христорождественского храма.Именно тогда, содрогнулась Сондуга.

Сначала из села выслали батюшку со всем его многочисленным семейством. Храм закрыли на замок и опечатали. Растерянные сондужане еще приходили на пригорок, следя за чистотой церковного двора, а верные старухи надеялись, что вот-вот пришлют нового священника и службы возобновятся. Но в середине двадцатых годов по Сондуге поползли тревожные слухи, что вышел указ об изъятии церковного имущества. То есть попросту в любой момент к ним в храм могли прийти красные комиссары, чтобы разграбить иконостас и вынести из алтаря святыни – антиминс с частицей мощей, Чашу, дискос, напрестольное Евангелие в окладе, дарохранительницу, семисвечник. Особой ценности эти предметы не представляли, почти все они были сделаны из меди, только кое-что из серебра. Однако, в стране царил такой настрой, что из храмов большевики как воронье тащили все, что блестит, оставляя голые стены и оскверненные алтари.

Слухи эти передавались из уст в ухо, в основном пожилыми женщинами. Передавались втайне, наедине. При этом разговаривающие озирались по сторонам, потому что в селах уже появились соглядатаи, и недоверие трещиной разошлось по сельской общине.

Ночью верующие бабы ловко вскрывали печать на церковной двери и уносили под подолом из храма любимые иконы и церковную утварь, чтобы на свой страх и риск припрятать их в сундуках или подвалах. Но под подолом много не вынесешь, и когда все же пришел день официального «изъятия имущества», комиссары вдоволь поглумились над церковью. Тогда же власти порешили, что здание неплохое, просторное, и хорошо бы сделать там зернохранилище. Позвали деревенских мужиков и наскоро пристроили к былой церкви деревянные амбары. Вот только не удалось сбить с купола крест, и он продолжал укором возвышаться над опустошенным и обезбоженным зданием.

Глава 4. Режа

Режане рассказывают, что когда-то давно, еще в 16 веке, пришел на эту землю монах. Звали его Ефрем. Посмотрел он на просторные поля, на мягкие изгибы рек Режи и Ваги, на лес, чернеющий вдали, на близкое бескрайнее северное небо, и помолившись Богу, решил основать здесь пустынь. Кое-кто добавляет, что на это благое дело послал старца сам князь Московский Василий Иоаннович, снабдив монаха некой суммой, необходимой для строительства небольшого монастырька.

Так это или иначе, но только старец Ефрем прожил на реке Реже совсем немного времени, как призвал его Господь в Свои обители. Основанный же им Свято-Никольский монастырь опустел. Несколько десятилетий спустя преподобный Феодосий Тотемский по указу архиепископа Ростовского и Ярославского собрал братию для восстановления монашеской жизни в Ефремовой пустыни. Но и новая братия не прижилась в Реже.

С той поры обитель то возрождалась, то вновь предавалась забвению. Зато вокруг монастыря росло село, с простым названьем Монастырское. Рядом с селом появлялись всё новые деревеньки.

Когда строился в 19 веке пятиглавый каменный храм в честь Преображения Господня, монастырь уже упразднили, и возводили храм крестьяне сами, всем миром. Кирпичи строители делали из местной глины. Её месили тут же, ногами, одетыми в новые хромовые сапоги, а для прочности в глину добавляли свежее молоко, которое для работы охотно приносили режские бабы. Когда храм был возведен, стены его побелили, и пригласили расписывать вологодских изографов. Теперь для росписи крестьяне несли со своего хозяйства куриные яйца. И вновь не жалели, потому что знали – храм самое главное на селе. Для Бога его делают.

Монашеской обители в Реже больше не существовало, но особый дух любви к Богу и ревности по Нему сохранился. Видно, не оставлял своим молитвенным присутствуем это место старец Ефрем.

Николка уже и сам не помнил, как первый раз он очутился в Реже. Кажется, его позвал отец Владимир – муж тети Лиды, маминой сестры. Он служил в Вожбальской церкви, но дружил с Режским клиром. А возможно, сама Александра Николаевна попросила его сходить в село Монастырское с тайным поручением. Или отец Алексий – его дядя. Впрочем, разве настолько важно, как он здесь очутился, главное, теперь у Николая появилось дело. И дело очень важное. Наверное, самое важное, в котором ему пока приходилось участвовать.

Когда в Режу он шел из дома, он вставал с рассветом, опоясывал рубаху кушаком, зимой надевал тулупчик, брал с собой котомочку с сухарями, топорик и еще, что нужно было, и шел в лес. Если, кто ненароком встречал его из деревенских, они простодушно махали парню рукой. Он шел дальше, не разговаривая. Николку на Сондуге считали блаженным.

От Сондуги Режа отстояла верст на пятнадцать. Значит идти часа три - четыре. Утром лес по-особенному оживлен: соскучившиеся за ночь по песне птицы весело щебечут, переговариваясь. Прыгают с ветки на ветку белки – то ли шишки ищут, то ли просто резвятся. Где-то отбивает ритм дятел. Зимний лес ещё хорош тем, что от снега все звуки в нем делаются хрустально чистыми и ясными. Так, что даже слышно, как от ветра или от неосторожного движения зверя или птицы где-то с ели падает снеговая шапка.

Когда Николай доходил до Режи, он обычно направлялся в храм. Но сегодня, издали посмотрев на черные маковки Преображенской церкви, смутное чувство тревоги легло ему на сердце. Над куполами беспокойно кружило воронье. Николка развернулся и пошел в Колобово.

Из всех Режских поселений Колобово стояло особняком, почти у самого леса. Даже деревенькой не назовешь, всего семь домов.

Николка постучался в окно крайней избы. Один раз. Потом тишина, потом ещё три раза. Это был сигнал о том, что пришли свои.

Во дворе залаяла собака. А в сенях послышались торопливые шаги. Кто-то осторожно снимал засов.

Сморщенная баба с худым лицом, закрытым наполовину темным шерстяным платком, мотнула головой, видимо, приглашая войти. Затем быстро закрыла за гостем дверь и, ничего не говоря, последовала в дом. Николка отряхнул с тулупа и валенок снег, снял с головы шапку, перекрестился, и пошел следом.

В большой комнате было тепло от натопленной печи. В красном углу чуть заметно горела лампадка. На лавке лежал огромный серый кот. Больше никого не было.

Старуха прошла к широкому столу, где на голых, непокрытых скатертью, досках лежало её рукоделие – она штопала мужские портянки - и, кивнув на скамью напротив, села на высокий топчан. Николка повесил тулуп на гвоздь у двери. Поставил валенки к теплому печному боку. И сел на указанное ему место. Старуха молча ждала.

- Что? – спросил он, наконец, внимательно глядя ей в самую глубину глаз.

- Батюшку арестовали. – выдохнула старуха еле слышно, и словно натянутая струна, оборвалась, сгорбилась, заблестела старыми живыми глазами. – Позавчера.

Она скорбно прикусила нижнюю губу и мелко-мелко закивала головой в какой-то горестной задумчивости.

Глаза Николая открылись еще шире, еще внимательнее объяли старую женщину, словно хотели забрать у неё её боль, утешить.

- Храм опечатали. – продолжила старуха. Вздохнула. – У отца Николая дома обыск был. Ничего не нашли.

Она отвернулась к окну.

Когда пришла новая власть, и повсюду стали закрывать церкви, режане как могли отстаивали свой храм. И в 1925 году им даже прислали нового священника – отца Николая Верюжского. Это был молодой и горячий батюшка. Когда-то он псаломничал у отца Владимира на Вожбале, затем оженился и был рукоположен в диакона с переводом на Кулойский приход. А в священническом сане попал в Режу. Отца Николая в Реже сразу полюбили. И любовь эта была та самая, русская, замешанная на материнской жалостливости и глубоком уважении к человеку, который несмотря ни на что остается верен. В те года многие уходили из церкви, отец Николай же не побоялся принять сан, зная, что вступает на путь крестный, мученический.

И вот теперь, кажется, спустя пять лет его служения у престола Божия, этот путь начал перед ним раскрываться. И когда! На третий день Рождества Христова.

Старуха вздохнула, видно, горе еще не отняло от неё своих холодных пальцев, она сидела, скукоженная, почерневшая лицом, бледная и худая.

Николай не отнимал от неё взгляда.

- Наши все в лесу. – закивала она снова.

- Да. – понял Николка.

- Приходили ночевать только несколько. Да и то не спали. На пару часов пришли, отогрелись, да снова ушли в лес. Остальные хоронятся, после ареста-то. Батюшка-то ничего не скажет, не выдаст он, да только пошли слухи, что будут проверять по домам…

Теперь Николай отвел глаза и посмотрел в окно. День уже занимается. Пока в лес не пойдешь, можно попасться кому-то на глаза. Надо ждать, когда стемнеет.

Может, и правда, дело было в старце Ефреме и в том, что земли эти были освящены монашескими молитвами, только как стали гнать из северных монастырей монахов и священнослужителей, так многие приезжали в Режу, и находили здесь временный приют. Благодаря близости к лесу и удаленности от людей, реженское Колобово стало своеобразной перевалочной базой для скрывающихся от властей людей. Здесь беглецы при надобности могли поправить здоровье, остричь волосы, найти мирскую одежду, и наконец, решить, что делать дальше. В само селение они приходили обычно ночью, а днем скрывались в лесу. В тех самых шалашиках, которые строил Николай.

Продолжение следует....