«Славу, которую Ты дал Мне, Я дал им». Часть 1

Как описать жизненный подвиг человека, неизмеримо высшего в духовном совершенстве? Повествуя о гиганте со своей маленькой обжитой «колоколенки», рассказчик неизбежно принижает и сужает реальность и, как следствие, не выполняет задачу. «Большое видится на расстоянии», – советует «звонкий забулдыга-подмастерье» языкотворца-народа. Мол, отойди достаточно далеко – и даже невиданных размеров картина станет вполне обозримой.

Достаточно ли далеко 1912 год отстоит от 2017-го? Тогда, в 1912-м, окончилась земная жизнь святого равноапостольного Николая Японского. 100 лет – явно недостаточное расстояние, чтобы охватить органами чувств и сознанием величину и количество плодов жизни личности такого масштаба, однако это самое большое, что имеется в наличии. Попробуем же представить, что перед нами.

Наследие святителя Николая

С тех пор в Японии не построено ни одного православного храма. Все они были возведены при жизни святого.

Колокола православных храмов Японии не переставали звонить каждое воскресенье и во время Второй мировой войны

В 20-е годы XX века Япония инициировала интервенцию на российский Дальний Восток. Любые упоминания о Православии внутри страны напоминали о России и встречали подозрительные взгляды. Дальше – больше: начался период фашизма, когда к верховной власти на «Восьми отмелях»[1] пришла военщина, ввергнувшая страну в отчаянную бесперспективную войну со всем остальным миром. Всякое инакомыслие тогда жестоко подавлялось властями. И тем не менее колокола собора Воскресения Христова в самом центре Токио, а также православных церквей Иокохамы, Хакодатэ, Киото и других городов звонили каждое воскресение.

В Японии много пишут о деятельности Общества Красного Креста своей страны. Причину понять немудрено: эта организация традиционно находится в центре журналистского внимания. У исчерпавших на нее все свое красноречие записных певцов гламурной благотворительности уже не остается ни сил, ни слов на рассказ о лишенной помпезности повседневной кропотливой безвозмездной работе православных женщин в крупнейшем в Токио детском приюте на улице Аояма[2].

Весной и летом 1945 года Токио несколько раз подвергся так называемым «ковровым» бомбардировкам, то есть таким, когда командование ставило пилоту задачу выбросить на тот или иной квадрат местности определенное количество тонн бомб. Весь центр города представлял собой невероятных размеров выжженное поле, посреди которого светлым обликом надежды возвышался невредимый собор Воскресения Христова.

По окончании Второй мировой войны благоденствие вернулось в православную общину Японии далеко не сразу: попав под бдительную всеохватывающую опеку американских оккупационных властей, она стала раздираться изнутри политизированными личностями, называвшими себя христианами лишь по необходимости иметь доступ к денежным пожертвованиям. Огромный участок земли, приобретенной епископом Николаем для общинной школы, был продан. Денежные средства собора регулярно исчезали непонятно куда. Тем не менее община справилась и с этими трудностями.

Какое-то время Православную Церковь в Японии возглавляли епископы неяпонского происхождения. Однако во второй половине XX века Московский Патриарх Алексий I направил в Токио письмо, в котором выражал уверенность в достаточной зрелости японской православной общины для того, чтобы быть окормляемой епископом японской национальности. Личности для исполнения этой невероятно трудной подвижнической должности были общиной найдены. Они сослужили и продолжают служить неоценимую службу в деле окормления паствы, укрепления и распространения Православия и сближения Японской Церкви с остальными православными автокефалиями.

К вышесказанному стоит добавить упоминания о школе русского языка и общеобразовательных дисциплин, о воспитательной работе с детьми и их родителями, о записях гражданского состояния малоимущих людей (в северных префектурах во многих семьях до сих пор сохранились «метрики» – свидетельства о рождении ребенка, – выдававшиеся Православной Церковью). Эти и еще многие явления, проникшие в самый быт современных японцев, по значимости вполне сравнимы с материальным наследием, таким как несколько десятков православных церквей, построенных там и сям по Японе-матушке.

Всё это и многое другое возникло благодаря повседневному неприметному труду множества людей, сердца которых осветила истина христианства, принесенная улыбчивым, подвижным, любопытным, отзывчивым и веселым монахом Николаем, впоследствии названным Просветителем Японии.

«Золотая страна Жипанг»

Родившийся в семье сельского диакона, юноша Иван Касаткин не помышлял ни о каком другом жизненном занятии, кроме как о служении Богу. Первое серьезное испытание он прошел в Санкт-Петербургской духовной академии. Расположенное в непосредственной близости к верховной светской власти и, соответственно, ко всем, какие только можно вообразить, мирским искушениям, это учебное заведение было вполне пропитано духом Феофана Прокоповича – угодничеством перед преподавателями, заискиванием у сильных мира сего, заблаговременными поисками выгодных мест службы и родственниц церковных иерархов в невесты. Разгульные попойки, скандальное поведение слушателей были таким же частым явлением здесь, как и в казармах гвардейских полков. Взыскания за проступки воспринимались академистами как своеобразные знаки отличия.

Тогда же, во время учебы, Иван, будущий монах Николай, увлекся Востоком. В руки к нему попала книга воспоминаний флота капитана Василия Головнина о двух годах, проведенных в японском плену. Записки русского флотоводца беспристрастно повествуют о японских обычаях, о людях всех сословий и о событиях, произошедших с ним и другими попавшими в плен моряками. Василий Михайлович с теплотой вспоминает о японских крестьянах, подкармливавших его и остальных моряков, с иронией и без злости описывает своих тюремщиков, много рассказывает о быте и обычаях жителей «Восьми отмелей». Книга Головнина своей безыскусной честностью резко отличалась от всего, что было в то время написано в Европе о «золотой стране Жипанг».

Вот, например, отрывок из типичного европейского сочинения XVIII века «об острове Нифоне», изданного на русском языке: «Земля тамошняя содержит в себе множество золота и серебра, железа, жемчугу, верблюдов (!!!) и других зверей, также находятся там еще многие реки, озера и изрядныя гавани… Японцы посредственнаго росту, черноваты, платье носят богатое, разумны, верны и проворны. Любят художества и науки. Говорят об них, что они спесивы и нечестивы и любящие притвор. Японской язык собственной сему государству; однако многия японцы говорят индейскими языками, а особливо малаиосскими и китайским».

Сочинитель, конечно же, не был бы Тавернье, если бы не вставил в свое писание, прилежно переведенное Степаном Коровиным-Сибирениным, следующий перл этнографии: «…когда они (японцы) женятся, то употребляют публичных офицеров для лишения девства своих невест и почитают сей труд за недостойный для благородного человека. Они, однако, почти так ревнивы, как и италианцы…»

Откуда мсье Тавернье почерпнул столь сокровенные сведения о матримониальных обычаях далекого народа[3], неясно, но после знакомства с его писанием вполне понятно, почему монах Николай, как и вся читающая русская публика, безоглядно увлекся честными, хотя и лишенными пикантных деталей записками Головнина.

«Открытие» и открытия

Принявший постриг на следующий же день после выпуска из академии, молодой монах узнаёт о вакансии священника в российском консульстве в порту Хакодатэ и с воодушевлением едет на телеге через всю Россию к Тихому морю (как тогда еще называли Тихий океан) в Николаевск-на-Амуре, а затем переправляется на попутном корабле к месту службы. В 1861 году молодой монах уже приступил к обязанностям священника при консульстве в Хакодатэ.

Большой удачей для него (как, впрочем, и для населения города) было то, что в ту пору консульство возглавлял Иосиф Антонович Гошкевич.

Гошкевич был одним из тех немногих российских дипломатов, которые на своем посту не стремились написать в Петербург побольше хвастливых реляций, а предпочитали ежедневно трудиться для упрочения долгосрочных интересов своей страны.

Консул налаживал сердечные связи как со своими подчиненными, так и с чиновниками и населением города. Будучи сам страстным фотолюбителем, он организовал для японской детворы фотокружок (вспомним, что речь идет о 50–60-х годах XIX века), доверял ребятам аппараты для съемки и вместе с ними проявлял фотографии.

В Японии считается, что фотография пришла в эту страну из Европы через порты Кобэ и Нагасаки приблизительно в одно и то же время с открытием ее осакским изобретателем Хирагой Гэннаем. Однако жители Хакодатэ другого мнения: к ним способ запечатления живой картины путем воздействия света на обработанную специальным составом пластину пришел несколько иным путем, чем в центральные города «Восьми отмелей». Здесь до сих пор чтят память консула Гошкевича. Аппаратура, которую он, уезжая из страны, оставил ребятам фотокружка, в настоящее время выставлена с надлежащими объяснениями в местном музее.

В середине XIX века на «Восьми отмелях» усиливаются политические брожения. Окраинные феодальные кланы, лишенные возможности управлять страной, группировались вокруг императорского дома и строили планы свергнуть власть военного правителя-«сёгуна». Они составляли партию императора.

С другой стороны, группировки, составлявшие верховную власть государства, никак не могли прийти к единому мнению: сращиваться ли мирно с императорским домом, или без этих условностей попросту вырезать окраинные кланы и оставить дворцовых аристократов без вооруженной поддержки.

В той и другой партиях проходили споры и об иностранцах: убивать ли поголовно всех, или всё же кого-то оставлять в живых и учиться у них тем полезным вещам, которых нет еще на родине. Особенностью дискуссий было то, что практически все их участники имели оружие и охотно пускали его в ход, причины придумывая задним числом.

«Открытие» страны для иностранцев часто связывают с салютом из пушек американских кораблей, предводительствуемых коммодором[4] Мэтью Пэрри. Такой упрощенный рассказ дает ложное представление о времени и событийной цепочке. Коммодор Пэрри посещал Японию несколько раз в 40-х годах XIX века и неизменно натыкался на непоколебимую преграду в общении по самым невинным вопросам – заправке пресной водой, покупке продовольствия, прочим. В залпе корабельных пушек 1853 года слышится едва прикрытое раздражение порядками в стране, и чувства эти разделяли моряки многих стран, которым приходилось бывать у берегов «золотой страны Жипанг».

После 1855 года Япония открыла для посещения иностранцами порты Нагасаки, Кобэ, Йокохама и Хакодатэ. Иноземцы жили в стране при множестве ограничений, одно из которых касалось их вероисповедания: запрещалось проповедовать какую бы то ни было религию местным жителям. Молодой монах Николай прибывает на место священника консульства как раз в разгар общенационального брожения незатейливых воинских умов.

Век XVI-й: японская «Голгофа»

Соприкосновение Японии с христианством началось в XVI веке посредством португальских иезуитов. Иезуитские проповедники (так называемые «батэрэны») были милостиво приняты первым из трех объединителей Японии Одой Нобунагой. Этот феодал, постоянно враждовавший с буддистскими монастырями, искал духовную замену буддизму. «Батэрэны» в частных беседах подливали масла в огонь честолюбия Нобунаги и других поместных феодалов намеками на то, что, когда вскорости бесчисленные папские войска неминуемо завоюют и Японию, «свои» – христиане – будут приобщены к управлению страной, тогда как «несвои»…

Католики-иезуиты придавали миссионерской деятельности отчетливую политическую окраску

Таким образом, практически сразу по появлении католики-иезуиты придавали миссионерской деятельности отчетливую политическую окраску. Тем не менее, в происках ордена хитромудрого Игнатиуса Лойолы используются далеко не только интриги: подкупы, угрозы, посулы, убийства и клевета. Среди первопроходцев этого ордена, наряду с прожженными мошенниками, всегда присутствовали честные бессребреники, горящие христианской истиной. Благодаря именно проповедникам такого толка широчайшие круги населения Японии примыкали к католическому вероисповеданию, что не могло не встревожить верховную власть. Помимо властей христиане, или, как их называли тогда, «кирисьтаны», обрели себе недоброжелателей и в лице буддийских и синтоистских священнослужителей, поскольку довольно часто нападали на святилища этих религий и уничтожали их святыни как вредные для людей.

В 1587 году в Японии издается «Указ об изгнании “батэрэнов”».

Еще задолго до этих событий по предложению проповедника Алессандро Валиньяни в Италию и Испанию в качестве посольства доброй воли направили четырех мальчиков. Юные японцы предстали перед папой, были приняты со всем подобающим почетом при европейских дворах и возвратились домой в Японию. В поездке они научились играть на лютнях и по приезду исполнили концерт на приеме у «сёгуна» Тоётоми, приведя своей игрой внимавшего правителя в восторг.

Описания пребывания молодых людей из далекой страны сохранились и в Италии, и в Испании. Рассказывается множество трогательных моментов, как, например, следующий. На балу одному из юношей, по имени Джулиан, предстояло первому пригласить даму на танец. Тот так смутился девушек в открытых платьях, что пригласил партнершу самого преклонного возраста.

С началом открытого гонения на христианство один из бывших юных посланников отрекся от веры, другие уехали в португальский порт Макао, но Накаура Джулиан, тот самый, остался и продолжал проповедовать. С ним не раз и не два проводили беседы, соблазняя милостями и пугая страшной расправой, однако Джулиан оставался непреклонным. В 1633 году его приговорили к смерти через подвешивание за ноги. Во время казней жителям Нагасаки запрещалось выходить из своих домов, но, тем не менее, попрощаться с отцом Джулианом и еще несколькими страстотерпцами собралась огромная толпа народа. Понимая, что в эти последние минуты паства нуждается в особом напутствии, казнимый кричал собравшимся:

– Я – падре Джулиан из Накауры! Я был в Риме и видел Римского папу!..

Почти сразу после казни Джулиана на острове Кюсю, где расположен город Нагасаки, вспыхнуло сильнейшее восстание «кирисьтанов», предводительствуемое бледным юношей с горящими глазами по имени Амакуса Сиро Токисада. Для подавления возмущения японские власти прибегли к помощи голландских купцов, которые со своих кораблей расстреляли пушками крепость, захваченную японскими единоверцами, и облегчили тем самым правительственным войскам штурм.

Верномыслие проверялось так: чиновники ходили по дворам и заставляли топтать изображение Богородицы

После этого в Японии была придумана особо изощренная процедура подтверждения непричастности к христианству: прилюдное топтание иконы с изображением Богородицы Марии. Правительственные чиновники ходили по дворам и заставляли жителей топтать изображение Пресвятой Девы. У тех, кто отказывался, вырезали всю семью. Через некоторое время большинство верующих либо уехали в Макао или на Лузон (Филиппины), либо разбежались из Нагасаки по всей стране, исповедуя свою веру тайно. И к середине XVII века в городе начал ежегодно проводиться развеселый общегородской карнавал «топтания картинки». По наущению португальского расстриги Ферейры икону стали отливать из меди, чтобы не скоро изнашивалась. Легенда гласит, что медник Хагивара Юса, отливавший первую «медную картинку», уверовал и открыто об этом заявил, за что был умерщвлен.

Вместе с язычниками иконы Богородицы истово топтали и всё те же голландцы (по приезде на родину издававшие мемуары о дикости нравов в стране, которую им довелось посетить). Условием пребывания на японской земле для них было посещение два раза в год военного правителя с подношением даров, уверениями в лояльности и обязательными изуверскими плясками на христианской святыне.

Хакодатэ. Храм Воскресения Христова на территории российского консульства. Освящен в 1859 г.

Неистовый Савабэ

Заговорщики планировали поджечь усадьбу российского консульства и вырезать всех его обитателей

Но вернемся в Хакодатэ в 1861 год. Приблизительно сразу же по прибытии туда отца Николая власти города выявили заговор шестерых человек, во главе которого стоял некий Савабэ Такума, настоятель синтоистского святилища Хакодатэ-Симмэй-дзиндзя. Заговорщики планировали поджечь усадьбу российского консульства и, воспользовавшись суматохой, вырезать всех его обитателей. Пойманных несостоявшихся поджигателей строго пожурили, объяснив, что при общем понимании их душевного состояния в сложившейся политической ситуации радикальные действия одиночек скорее навредят, нежели помогут правительству. Затем арестованным объявили, что вскорости их освободят. Однако ревнители чистоты нации увещеваниям не вняли: один из них в знак протеста против предательской мягкотелости властей предержащих покончил с собой. Тогда городская администрация почла за благо оставить остальных под стражей, за исключением только Савабэ: настоятель синтоистского святилища, как благонадежный, был выпущен на волю.

Этот Савабэ происходил из воинской семьи и являлся далеким родственником любимого японцами исторического персонажа Сакамото Рёмы. Он бежал из родных краев на остров Хоккайдо после неких некрасивых трений с законом. В Хакодатэ ему удалось жениться на дочери настоятеля крупнейшей в городе синтоистской молельни, и из разыскиваемого преступника он разом стал духовным наставником в государственной религии, первосвященником которой является сам император Японии.

Святилище, окормляемое Савабэ, располагалось на склоне сопки, вершину которой увенчивала усадьба российского консульства, и такое соседство весьма уязвляло чувствительную душу новоявленного проповедника тишины и сглаживания всяческих углов (к чему официально призывает религия синто). Он еще появится в жизни монаха из «Оросии», еще появится!

И ученик, и наставник

Распорядок отца Николая оставался неизменным все годы его жизни: подъем в 3 часа по полуночи, молитвы, занятия по самообразованию, служба в церкви при консульстве, завтрак, прогулки по городу, обед и получасовой отдых, служба в церкви, самообразование и отход ко сну в 10 вечера.

Во время прогулок его часто трогала простонародная доверчивость окружающих к сану духовного наставника, пусть и чужой религии. К нему, например, могла запросто подойти незнакомая пожилая женщина:

– Эй, черный монах, излечи мою поясницу!.. И еще помолись, чтобы сын, который вышел в прошлом году в море да так и не вернулся, привиделся мне во сне!..

Для общения с местными жителями нужно понимать их язык. Отец Николай стал посещать частную школу врача по имени Кимура Кэндзай. Предприимчивый лекарь был неприветливым малообщительным человеком, вряд ли способным научить кого-то чему-то (хотя вполне способным брать за это плату). Он заставлял отца Николая и остальных учеников долгие часы сидеть на циновке на пятках. Тем не менее, случилось чудо: знания высокого белого человека в длинной черной одежде день ото дня расширялись и углублялись. Когда-то в прежние времена католические проповедники говорили, что иероглифы придумал сатана для того, чтобы не позволить японцам познать христианство. Отец Николай же день ото дня запоминал всё больше и больше знаков японской письменности и не жаловался ни на кого из невидимых или видимых кознедеев.

«Кто и достоин восхищения, так это Николай: сколько я ни заставлял его сидеть на пятках, он всё выдерживает»

При всей своей черствости и неуважении к ученикам Кимура один раз вынужден был признать: «Кто и достоин восхищения, так это Николай, хотя он и варвар. Сколько я его ни заставлял сидеть на пятках, он всё выдерживает. Ему же, как варвару, неудобно, а он терпит».

Один раз к монаху из «Оросии» на улице подошел незнакомый человек и без обиняков попросил приютить на ночь. Звали этого 22-летнего юношу Ниидзима Симета, и был он отнюдь не так прост, как пытался казаться. Он учился в других городах европейской медицине и штурманскому делу. В Хакодатэ он пришел, по его собственным словам, для того, чтобы тайно проникнуть на американский корабль (такого рода вольности жестоко карались) и, переправившись в Америку, продолжить образование там.

Через несколько дней Симета писал в письме к отцу: «С пятого числа поселился в доме у очень ученого человека из России по имени Николай и начал учебу. Этот человек оказал мне много любезностей, а кроме того он знает по-английски и по-японски, что для меня очень удобно… Каждый вечер он рассказывает мне разные истории, а также про разные страны».

Симета взялся растолковывать отцу Николаю самую первую японскую летопись «Кодзики». В ответ отец Николай стал учить его алгебре и попросил работника консульства Былерухина позаниматься со своим гостем английским. Когда у молодого человека заболели глаза, отец Николай и тут пришел на помощь и договорился в консульском лазарете о лечении. Через некоторое время постоялец сообщил отцу Николаю об отъезде в Америку и исчез из его жизни навсегда. Впоследствии Симета вернулся в Японию и под именем Ниидзима Джо основал в Киото протестантский университет Досися. Возобновлять отношения с человеком, оказавшим ему столько любезностей, новоявленный просветитель не стал.

Как бы ни объяснялось его поведение[5], благодаря этому пробивному расторопному малому потомкам известно, какие книги лежали в то время на столе отца Николая. Кроме произведений классической литературы будущий просветитель Японии увлеченно штудировал «На своих на двоих по дороге Токайдо» – юмористическое и часто фривольное произведение позднего Средневековья. Понимая, что в юморе проявляется национальный характер, любознательный монах стремился проникнуть в истоки японского смеха. Впоследствии его ученики вспоминали, как весело, пересыпая шутками, Николай, уже епископ, объяснял строение и функционирование человеческого организма на уроках анатомии. Самые щекотливые и непростые темы, такие как устройство репродуктивной системы человека или системы выделения шлаков, в его объяснении воспринимались легко и без неловкости, частой в таких случаях.

Просветителя Японии уверенно можно поставить в один ряд с великими русскими педагогами

Вообще педагогический дар святителя Николая выпал из поля зрения его биографов, однако, думается, что просветителя Японии уверенно можно поставить в один ряд с такими великими русскими педагогами, как М.И. Веревкин, К.Д. Ушинский, А.С. Макаренко или В.Ф. Шаталов.

«Павлова история» в японском изводе

Но не пора ли вернуться к неистовому Савабэ? Те, кто забыл о нем, совершенно неправы! Всё это время Мориарти из Хакодатэ не сидел сложа руки, а разрабатывал военную операцию по проникновению в стан противника. Прикинувшись безобидным преподавателем фехтования «кэндо», защитник японской самостийности смог проникнуть в логово врага – российское консульство, легкомысленно доверчивое ко всем «сэнсэям».

Одним прекрасным вечером беспечный русский монах, вернувшись с прогулки, встретил в своей комнате человека с обнаженным мечом. Тот начал без обиняков:

– Вы, варвары, приехали, чтобы россказнями про свое святое писание помутить наши умы и захватить Японию!

Может ли кто-либо представить чувства, испытанные молодым человеком, пусть и духовного звания, в тот момент? С одной стороны, за плечами буйные годы духовной академии – потасовки с гвардейцами и юнкерами, которые в слезливых романсах уж такие воспитанные: глядят задумчиво, цветочки нюхают… А вот в жизни… Многонедельное путешествие в одиночку на телеге через всю Россию – тоже серьезная закалка характера. И, тем не менее, у кого получится сохранить ясность ума, когда в умиротворенном расположении духа возвращаешься с приятной прогулки, а дома – такое?..

Как бы там ни было, отец Николай сумел остаться невозмутимым и спросил:

– А вам известно, что написано в Священном Писании?

– Ну, так расскажи, – последовал ответ. – Но учти: заврешься – у меня разговор короткий!

Настоятель главного святилища синто пристает к прохожим с разговорами о святой книге христиан!

Через несколько недель у сплетников Хакодатэ появился замечательный повод почесать языки: настоятель главнейшего в городе синтоистского святилища пристает к прохожим на улице с разговорами о святой книге «кирисьтанов». Говорит, что «кирисьтаны» из России на самом деле из Греции и не такие, как из Рима: завоевать Японию не хотят, а хотят всех спасти!..

Священник Павел Савабэ

Через некоторое время ему пришлось уйти с улиц – теща упросила. Ей было невыносимо видеть, как наследник дела ее покойного мужа вдруг отвернулся от синто и проповедует людям религию чужаков.

Однако Савабэ был не из тех, кто унывает. Он принялся изготавливать таблички с цитатами из Библии и расставлять их на территории молельни. Более того, новоявленный проповедник даже вставлял фразы из Священного Писания в списки обрядных молитвенных песен-«норито».

Иностранцам вести миссионерскую деятельность в Японии было запрещено, но на японцев запрет не распространялся, чем и пользовался самоотверженный новообращенец. Он сосредоточил свои усилия на одном человеке – своем приятеле-враче по имени Сакаи Токурэй, справедливо решив, что если тот проникнется словом Иисусовым, то с его красноречием и с его кругом знакомых приобщение людей к свету высшей истины пойдет несравнимо проще.

Разговоры Савабэ начал с сотворения мира. Однако, когда доходило до «благородного доброго человека по имени Иисус», рассказчик путался. Например, он говорил:

– Иисус-сэнсэй отдал себя в жертву за весь мир и велел всех любить.

– Но и Будда отдавал себя в жертву и тоже проповедовал равенство и любовь, – парировал Сакаи. – Чем Иисус выше Будды?

– Пойду спрошу у Никорай-сэнсэя и тогда отвечу…

Святитель Николай не подпадал под влияние догм восточных религий именно потому, что досконально знал их.

Сравнивание учения, равно как и земной жизни Иисуса и Будды – мягко (очень мягко!) говоря, некорректный аргумент. Отец Николай понимал это, поскольку с самого начала много внимания уделял изучению доктрин буддизма. В отличие от нынешних (да и тогдашних!) доморощенных «знатоков» и любителей поразглагольствовать о медитации, дзэне, искоренении злых мыслей и обретении тишины в буддизме, святитель Николай не переставал изучать эту религию и ее практики в течение всей своей жизни. Даже уже будучи широко признанным знатоком Востока и Японии, он всё равно встречался с иерархами буддизма, синтоизма и конфуцианства и брал у них уроки. У православного просветителя сложились неформальные, более того – дружеские отношения со многими священнослужителями разных религий и конфессий, однако он никогда не подпадал под влияние их догм именно из-за досконального знания их системы ценностей. Вместе с тем он всегда умел оставаться дипломатичным и не задевать чувства адептов иных верований прямым противопоставлением. Например, в беседе с корреспондентом одной из газет он выражался так: «Японцы ценят тишину и стараются не обижать других людей, как учит их синто. Это восхитительно. Теперь надо сделать еще один шаг к познанию высшей истины, которая ведет к спасению. Эту истину и несет христианство восточной ветви».

Итак, отец Николай умело направлял своего ученика, но злоключения последнего только начинались: теща не выдержала обиды за веру предков и тайком от дочери донесла властям на зятя. Ареста Савабэ не боялся, более того, он даже рвался пострадать за истину, но друзья уговорили его укрыться в другом городе. Перед отъездом из Хакодатэ ученик пришел тайком к отцу Николаю в сопровождении двоих единомышленников: Сакаи Токурэя и Урано Тайдзо. Каждый из пришедших имел в написанном виде Символ веры, «Отче наш», молитву Иисусову, десять заповедей и разъяснения о таинствах крещения, брака и разделения души и тела. Они просили священника перед отъездом из Хакодатэ окрестить их в православную веру.

Отец Николай долго не решался и терпеливо разъяснял пришедшим, что они еще не понимают всех неотвратимых последствий своего шага. Гости были непреклонны и наконец убедили учителя в серьезности своих намерений. В ту ночь в Хакодатэ появилось трое новых православных христиан: Павел Савабэ, Иоанн Сакаи и Яков Урано. К утру их уже не было в городе. Павел направился в Эдо (нынешний Токио), а остальные двое ушли в родные деревни по соседству.

Смута

В 60-е годы XIX века буря над «Камышовыми заводями» у восхода солнца усилилась. О времени, называемом «революция (иногда: реставрация) Мэйдзи», написаны многие тома литературы, и все-таки изучено оно крайне недостаточно. Остается лишь надеяться на молодых исследователей, которые смогут оценить и донести до русской публики поучительные моменты этого бурного периода истории Японии.

Приведем только совсем мизерное количество произвольно выбранных фактов событийной канвы той эпохи.

Английское посольство потребовало от центрального правительства выдачи главы клана Симадзу, но тот, когда услышал такую весть, лишь посмеялся и продолжил пить чай. Тогда Британская империя со всеми своими колониями, кораблями и пэрами помпезно объявила войну (!!!) отдельно взятой области суверенной страны. Несколько кораблей вошли в бухту Кагосимы и стали с рейда обстреливать город. Тем самым бравые моряки не только принесли смерть и разрушения тысячам неповинных людей, но и продемонстрировали превосходство западных стальных пушек над чугунными орудиями японского производства. Желая приобрести чудо-оружие, клан Симадзу срочно помирился со стреляющими в мирных жителей джентльменами и тут же заключил с ними сделку. Таким образом, у партии императора появилась более совершенная артиллерия, чем у военного правительства в Эдо.

Тем временем в стане «сёгуна» произошло несколько чрезвычайно вредных, ослабляющих власть инцидентов, самым непоправимым из которых было, наверное, убийство фактического правителя на тот момент – министра Ии Наосукэ, умелого бескомпромиссного администратора, человека широчайшей эрудиции и кристальной честности, фанатически преданного династии «сёгунов» Токугава. Драматизм ситуации заключался в том, что этот необходимейший для страны человек был убит среди бела дня своими же – выходцами из союзных «сёгуну» кланов. После столь вопиющего беззакония всем здравомыслящим людям страны стало ясно, что военное правительство доживает последние дни. Запах будущего кровопролития буквально витал в воздухе, ведь идеологи партии императора открыто заявляли: «Чем более будет пролито крови, тем величественнее будет наша победа».

В Эдо хлынул поток воинов, сомневавшихся в правильности военного противостояния внутри страны. Тут к их услугам представал Павел Савабэ. Он был известен многим как честный человек, и его слово имело в воинском обществе вес. Благодаря его разъяснениям множество людей повернулось к Православию.

В 1867 году гражданская война всё-таки началась, и толпы людей, не желавших проливать кровь соотечественников, устремились на север. Павел Савабэ тоже вернулся в Хакодатэ, где его встретили отец Николай и друзья. За это время конца 1860-х годов несколько десятков человек приняли Крещение и стали православными христианами. Для отца Николая появилась срочная необходимость лично сообщить в России обо всех событиях и потребовать от церковных властей и частных благотворителей всесторонней поддержки. В 1869 году он направляется в Санкт-Петербург.

(Окончание следует.)